«А вдруг, — подумал Передонов, — мальчишка разозлится и начнет кусаться; людская слюна, говорят, ядовита».

Он подвинулся к Володину, чтобы в случае опасности спрятаться за него. Надежда сказала брату:

— Павел Васильевич просит моей руки.

— Руки и сердца, — поправил Передонов.

— И сердца, — скромно, но с достоинством сказал Володин.

Миша закрылся платком и, всхлипывая от сдержанного смеха, сказал:

— Нет, ты за него не выходи, а то как же я буду?

Володин заговорил дребезжащим от обиды и волнения голосом:

— Меня удивляет, Надежда Васильевна, что вы спрашиваетесь у вашего братца, который, к тому же, изволит быть еще мальчиком. Если бы он даже изволил быть взрослым юношей, то и в таком случае вы могли бы сами. А теперь как вы у него спрашиваетесь, Надежда Васильевна, это меня очень удивляет и даже поражает.

— У мальчишек спрашиваться, мне это даже смешно, — угрюмо сказал Передонов.

— У кого же мне спрашиваться? Тете все равно, а ведь его я должна воспитывать, так как же я выду за вас замуж? Вы, может быть, станете с ним жестоко обращаться. Не правда ли, Мишка, ведь ты боишься его жестокостей?

— Нет, Надя, — сказал Миша, выглядывая одним глазом из-за своего платка, — я не боюсь его жестокостей, где ж ему! а я боюсь, что Павел Васильевич меня избалует и не даст тебе ставить меня в угол.

— Поверьте, Надежда Васильевна, — сказал Володин, прижимая руки к сердцу, — я не избалую Мишеньку. Я так думаю, что зачем мальчика баловать! Сыт, одет, обут, а баловать ни-ни. Я его тоже могу в угол ставить, а совсем не то, чтоб баловать. Я даже больше могу. Так как вы девица, то есть барышня, то вам, конечно, неудобно, а я и прутиком могу.

— Оба в угол будете ставить, — плаксиво сказал Миша, закрывшись опять платком, — вот вы какие, да еще прутиком, нет, это мне невыгодно. Нет, ты, Надя, не смей выходить за него.

— Ну вот, вы слышите, я решительно не могу, — сказала Надежда.

— Мне очень странно, Надежда Васильевна, что вы так поступаете, — сказал Володин. — Я к вам со всем расположением и, можно сказать, пламенно, а вы, между прочим, из-за братца. Если вы теперь из-за братца, другая изволит из-за сестрицы, третья из-за племянника, а там и еще из-за кого-нибудь из родственников, и все так не будут выходить замуж, — этак и род людской совсем прекратится.

— Об этом не беспокойтесь, Павел Васильевич, — сказала Надежда, — пока еще такой опасности свету не грозит. Я не хочу выйти замуж без Мишина согласия, а он, вы слышали, не согласен. Да и понятно, вы его с первого слова сечь обещаетесь. Этак вы и меня поколотите.

— Помилуйте, Надежда Васильевна, да неужели же вы думаете, что я себе позволю такое невежество! — отчаянно воскликнул Володин.

Надежда улыбнулась.

— Я и сама не чувствую желания выходить замуж, — сказала она.

— Вы, может быть, хотите в монашки идти? — обиженным голосом спросил Володин.

— К толстовцам в их секту, — поправил Передонов, — землю навозить.

— Зачем же мне идти куда-нибудь? — строго спросила Надежда, вставая со своего места, — мне и здесь хорошо.

Володин тоже встал, обиженно выпятил губы и сказал:

— После этого, если Мишенька показывает ко мне такие чувства, а вы его, оказывается, что спрашиваете, то это выходит, что я должен и от уроков отказаться, потому что как же я теперь стану ходить, если Мишенька ко мне этак?

— Нет, зачем же? — возразила Надежда, — это совсем особое дело.

Передонов подумал, что следует еще попытаться уговаривать барышню: может быть, и согласится. Он сказал ей сумрачно:

— Вы, Надежда Васильевна, подумайте хорошенько. Что ж так-то, с бухты-барахты? Он хороший человек. Он — мой друг.

— Нет, — сказала Надежда, — что ж тут думать! Благодарю очень Павла Васильевича за честь, но не могу.

Передонов сердито посмотрел на Володина и встал. Он подумал, что Володин — дурак: не сумел влюбить в себя барышню.

Володин стоял у своего кресла, склонив голову. Он спросил укоризненно:

— Так, значит, окончательно, Надежда Васильевна? Эх! Коли так, — сказал он, махнув рукою, — ну, так давай вам Бог всего хорошего, Надежда Васильевна. Значит, уж такая моя горемычная судьба. Эх! Любил парень девицу, а она не любила. Видит Бог! Ну, что ж, поплачу, да и все.

— Хорошим человеком пренебрегаете, а тоже еще какой попадется, — наставительно сказал Передонов.

— Эх! — еще раз воскликнул Володин и пошел было к дверям.

Но вдруг решил быть великодушным и вернулся, — проститься за руку с барышнею и даже с обидчиком Мишею.

На улице Передонов сердито ворчал. Володин всю дорогу обиженным скрипучим голосом рассуждал, словно блеял.

— Зачем от уроков отказывался? — ворчал Передонов. — Богач какой!

— Я, Ардальон Борисыч, только сказал, что если так, то я должен отказаться, а она мне изволила сказать, что не надо отказываться, а как я ничего не изволил ответить, то вышло, что она меня упросила. А уж теперь это от меня зависит, — хочу — откажусь, хочу — буду ходить.

— Чего отказываться? — сказал Передонов. — Ходи, как ни в чем не бывало.

«Пусть хоть здесь попользуется, — думал Передонов, — все меньше завидовать будет».

Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен, — смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. Еще, может быть, и Адаменко станет на него злиться, зачем сватал Володина. У нее есть родня в Петербурге: напишет и, пожалуй, навредит.

И погода была неприятная. Небо хмурилось, носились вороны, и каркали. Над самою головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что в такую погоду и простудиться нетрудно.

— Какие это цветы, Павлуша? — спросил он, показывая Володину на желтые цветочки у забора в чьем-то саду.

— Это лютики, Ардаша, — печально отвечал Володин.

Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название! Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю, да и отравит его, — потом, уж когда бумага придет, — отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, уж они условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок.

А Володин говорил:

— Бог ей судья! За что она меня обидела? Она ждет аристократа, а она не думает, что аристократы тоже всякие бывают, — с иным наплачется; а простой хороший человек ее бы мог сделать счастливою. А я вот схожу в церковь, поставлю свечку за ее здоровье, помолюсь: дай Бог, чтоб ей муж достался пьяница, чтоб он ее колотил, чтоб он промотался и ее по миру пустил. Вот тогда она обо мне воспомянет, да уж поздно будет. Станет кулаком слезы утирать, скажет: дура я была, что Павлу Васильевичу отказала, бить меня было некому, хороший был человек.

Растроганный своими словами, Володин прослезился и вытирал руками слезы на своих бараньих, выпуклых глазах.

— А ты ей ночью стекла побей, — посоветовал Передонов.

— Ну, Бог с нею, — печально сказал Володин, — еще поймают. Нет, а мальчишка-то каков! Господи Боже мой, что я ему сделал, что он вздумал мне вредить? Уж я ли не старался для него, а он, изволите видеть, какую мне подпустил интригу. Что это за ребенок такой, что из него выйдет, помилуйте, скажите?

— Да, — сердито сказал Передонов, — с мальчишкой не мог потягаться. Эх ты, жених!

— Что ж такое, — возразил Володин, — конечно, жених. Я и другую найду. Пусть она не думает, что об ней плакать будут.

— Эх ты, жених! — дразнил его Передонов. — Еще галстук надел. Где уж тебе с суконным рылом в калашный ряд. Жених!

— Ну, я жених, а ты, Ардаша, сват, — рассудительно сказал Володин. — Ты сам обнадежил меня, а и не сумел высватать. Эх ты, сват!

И они усердно принялись дразнить один другого, длинно перекоряясь с таким видом, словно совещались о деле.

Проводив гостей, Надежда вернулась в гостиную. Миша лежал на диване и хохотал. Сестра за плечо стащила его с дивана и сказала: