Сологуб, по-видимому, также знал популярную оперетту Сиднея Джонса, многократно ставившуюся на столичных и провинциальных сценах. Сюжеты романа и оперетты не имеют пересечений, но выбор костюма гейши для участия Саши в маскараде нельзя считать случайностью. Сестры Рутиловы — ироническая параллель к чеховским «Трем сестрам». См., например, заметки В. Кранихфельда, сделанные во время представления пьесы на сцене МХТ: «Незаметно для меня самого в моем воображении произошло странное перевоплощение сестер Прозоровых в сестер Рутиловых, Вершинина в Передонова и вообще всех в персонажей романа „Мелкий бес“» (Литературные отклики. «Мелкий бес» // Современный мир. 1907. № 5. Отд. И. С. 126). Явление Саши на маскараде в костюме гейши в сопровождении трех сестер, по-видимому, содержит намек на перекличку романа с пьесой и опереттой. В свете профанации чеховской «философии надежды» на светлое будущее подобные коннотации, вероятно, удовлетворяли авторскому замыслу.

Уполовник (новг.) — ковш для стряпух на длинной ручке, поварёжка (Даль. 4: 503).

Шкалики — стаканчики с фитильком, заправленные салом, применявшиеся для праздничного освещения.

Фалалей — простофиля, разиня; пошляк (Даль. 4: 531).

Кипсеки — подарочный, роскошно изданный альбом с рисунками.

Клематит — название духов (от фр. clematite — ломонос, разновидность цветов семейства лютиковых), обладающих легким цветочным запахом.

Хабалки — нахалки, озорницы (Даль. 4: 540).

«Прелестна, как ангел небесный» — измененная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Тамара» (1841); правильно: «Прекрасна…».

«Не стоит одного мгновения ее печали дорогой» — Измененная строка из поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон»; правильно: «…твоей печали дорогой».

Мы далеки от намерения обратить ученические квартиры в места какого-то заключения. — Устойчивый мотив статей Сологуба на школьные темы (современную школу он называл «полицейской»). Ср., например: «…школа считает себя обязанною заботиться даже о том, как ведут себя школьники на улицах, в театрах, в гостях, дома, — словом, везде. Бдительность напрасная, но источник этих забот ясен: где нет общественной самодеятельности, там всегда избыток опеки» (Сологуб Федор. Дети в форме // Новости и Биржевая газета. 1904. № 274. 4 окт. С. 2); «…вы пришли в школу. Вы видите, как в промежуток между уроками дети играют в зале. Между ними непременно человек со светлыми пуговицами. Это — наблюдатель, — он же и воспитатель. Он же и учитель. Он воспитывает их в добрых нравах. Для этого он неотлучно торчит перед ними, когда они отдыхают от скуки глупого и пустого урока. Он не знает сам и не слышал от своих просвещенных начальников, что доверие воспитывает, а надзор без конца, бестактный и мелочный надзор тюремных наблюдателей и полицейских педагогов — развращает» (Сологуб Федор. Полицейская школа // ИРЛИ. Ф. 289. Оп.1. № 407; в авторской библиографии указана публикация: Новости и Биржевая газета. 1905. № 107. 29 апр., — однако она в указанном номере отсутствует, не выявлена).

Домекнуться — понять, догадаться (Даль. 1: 464).

Курносая, безобразная баба… Щеки у нее были темные, зубы блестели. — Описание маски смерти.

Шумный успех «Мелкого беса» и возможное появление любительских переложений текста для сцены побудили Сологуба заняться переделкой романа в драматическое произведение. Идея создания авторской инсценировки впервые была высказана писателем осенью 1908 года в разговоре с А. П. Воротниковым.[413]

Основную идею драмы Сологуб определил так: «Мне хотелось бы, чтобы сцена, очеловечив Передонова, вызвала к нему сочувствие зрителя. (…) Постановка должна быть ярко-реалистична, с резко обозначенным бытом, постепенно, однако, убывающим к концу, когда уже является фантастический элемент, бредовый. Безобразия быта, взятые в крайнем проявлении, сами себя казнят, претворяются в безумие, в невозможный в действительности страшный бред».[414]

Сологуб выбрал из романа эпизоды, наиболее существенные с точки зрения художественного замысла, и распределил их в пять сценических действий. В самом конце 1908 года работа над инсценировкой, очевидно, подвигалась к завершению. 29 декабря 1908 года К. Н. Незлобии,[415] по совету А. П. Воротникова, поступившего в его труппу режиссером, обратился к Сологубу с предложением: «Многоуважаемый Федор Кузьмич! Очень хотел бы поставить в моем театре в Москве с осени 1909 г. Вашу драму, которую, как мне известно, Вы заканчиваете в настоящее время, — „Мелкий бес“. Не откажите, в случае согласия Вашего, сообщить мне условия разрешения постановки этой пьесы в Москве, в моем театре. Считаю необходимым прибавить, что в репертуаре театра будут у меня А. Майков, Л. Андреев, Е. Чириков, С. Найденов и пр., а также из западных писателей О. Уайльд и пр.».[416]

Весну 1909 года Сологуб и Ан. Чеботаревская провели за границей. Работу над инсценировкой писатель возобновил лишь после возвращения в Россию.

1 июня 1909 года А. П. Воротников писал Сологубу: «Федор Кузьмич, предполагая, что Вы уже вернулись из заграницы, пишу Вам в Петербург в надежде узнать от Вас что-либо о „Мелком бесе“, о котором спрашивает меня постоянно и наш директор К. Н. Незлобии и наш режиссер Марджанов.[417] Не откажите сообщить, очень прошу Вас! Готова ли пьеса, когда могли бы мы с нею познакомиться ближе?».[418]

Предварительные переговоры о постановке прошли благополучно. 27 июня Воротников сообщал Сологубу: «Конст. Ник. Незлобии с нетерпением ожидает возможность прочитать Вашу драму, чтобы затем поскорее заняться ею. Я не предвижу с его стороны возражений относительно Ваших условий гонорара и думаю, что для того, чтобы у Вас не было сомнений по поводу возможного числа представлений, он мог бы приобрести у Вас пьесу „Мелкий бес“ для Москвы (и Петербурга даже) за определенную цифру, независящую от числа представлений. Конечно, все эти вопросы лучше всего было бы выяснить при личном свидании, как только он прочтет пьесу».[419]

В июле 1909 года Сологуб выслал Воротникову текст драмы для ознакомления. Вскоре он получил от него заключение: «Прежде всего: пьеса не производит впечатления переделки из романа, что и было весьма желательно. В особенности V акт удачен для режиссера. Далее: мне кажется, что в дополнительных сценах не чувствуется надобность, кроме сцены Людмилы с Сашей; она безусловно необходима, как связующее звено между разговорами о „гимназисте-девочке“ и появлением Саши на балу. Мне представляется возможность — переодевание, т. е. разглядывание Саши Людмилой сделать за сценой, а сестры на сцене подслушивают и подсматривают, и обмениваются замечаниями, из которых был бы виден характер отношений Людмилы к Саше. Затем входят и они на сцену. Костюм Людмилы, несколько небрежный, и смущение мальчика дополняют впечатление от разговоров сестриц. В этой же сцене созревает решение одеть Сашу Гейшей для маскарада. — Для связи этой — всей — сцены (которая, мне кажется, составляет 2-ую необходимую картину 3 действия) с предыдущими и последующими можно бы в разговоре сестер Рутиловых сказать что-нибудь и о Передонове. Затем в эту картину прямо так и просятся песни и пляски сестер; могут они предшествовать или следовать за раздеванием Саши (за кулисами); он может прийти в гости к ним во время пляски сестер, и Людмила уведет его в свою комнату для культа его красоты. — Простите мне, что пишу обо всем этом так подробно. Во мне заговорил „театральный человек“, и я чувствую, что такая картина составила бы один из главных „гвоздей“ пьесы, говоря цинично, одну из приманок для публики. Повторяю: „цинично“. Потому что сестры Рутиловы все-таки будут светлым пятном на всей драме „Мелкого беса“».[420]