— Приходи ко мне завтра после обеда, — сказала Людмила.

— Благодарю вас, приду, — краснея, сказал Саша.

Ему стало приятно, что Людмила пригласила его.

— Знаешь, где я живу? Придешь? — спрашивала Людмила.

— Знаю. Ладно, приду, — радостно говорил Саша.

— Да непременно приходи, — повторила Людмила строго, — ждать буду, слышишь?

— А коли уроков много будет? — сказал Саша, больше из добросовестности, чем в самом деле думая из-за уроков не придти.

— Ну вот, пустяки, все же приходи, — настаивала Людмила, — авось на кол не посадят.

— А зачем? — посмеиваясь, спросил Саша.

— Да уж так, надо. Приходи, кое-что тебе скажу, кое-что покажу, — говорила Людмила, припрыгивая и напевая, подергивая юбочку, отставляя розовые пальчики, — приходи, миленький, серебряный, позолоченный, в грязи поволоченный.

Саша засмеялся.

— А вы сегодня скажите, — попросил он.

— Сегодня нельзя. Да и как сказать тебе сегодня, — ты завтра тогда и не придешь, скажешь — незачем.

— Ну, ладно, приду непременно, если пустят.

— Вот еще, конечно пустят! Нешто вас на цепочке держат.

Прощаясь, Людмила поцеловала Сашу в лоб, и подняла руку к Сашиным губам, — пришлось поцеловать. И Саше приятно было еще раз поцеловать белую, нежную руку, — и словно стыдно. Как не покраснеть!

А Людмила, уходя, улыбалась лукаво да нежно. И несколько раз обернулась.

— Какая она милая! — думал Саша.

Саша остался один.

Как она скоро ушла! — думал он. — Вдруг собралась, и не дала опомниться, и уже нет ее. Побыла бы еще хоть немного! — думал Саша, и ему стало досадно, как это он забыл вызваться проводить ее.

Пройтись бы еще с нею! — мечтал Саша. — Разве догнать? Далеко ли она ушла! Побежать поскорее, догонишь живо.

Смеяться, пожалуй, будет? — подумал Саша. — А может быть, еще помешаешь ей?

Так и не решился бежать за нею. Стало как-то скучно и неловко. На губах еще нежное ощущение от поцелуя замирало, а на лбу горел ее поцелуй.

Как она нежно целует! — мечтательно вспоминал Саша. — Точно милая сестрица!

Сашины щеки горели. Сладостно было, и стыдно. Неясные мечты рождались.

Если бы она была сестрою! — разнеженно мечтал Саша. — И можно было бы придти к ней, обнять, сказать ласковое слово. Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным именем, — Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была бы!

Но вот, — печально думал Саша, — она чужая. Милая, но чужая. Пришла, и ушла, и уже о нем, поди, и не думает. Только оставила сладкое благоухание серингой и розой, и ощущение от двух нежных поцелуев, — и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волны — Афродиту.

Скоро вернулась Коковкина.

— Фу ты, как пахнет сильно! — сказала она.

Саша покраснел.

— Была Людмилочка, — сказал он, — да вас не застала, посидела, меня надушила, и ушла.

— Нежности какие! — с удивлением сказала старуха, — уж и Людмилочка!

Саша засмеялся смущенно, и убежал к себе. А Коковкина думала, что уж очень они, сестрицы Рутиловы, веселые да ласковые девицы, — и старого, и малого своею ласкою прельстят.

На другой день с утра Саше весело было думать, что его пригласили. Дома он с нетерпением ждал обеда. После обеда, весь красный от смущения, попросил у Коковкиной позволения уйти до семи часов к Рутиловым. Коковкина удивилась, но отпустила.

Саша побежал веселый, — тщательно причесавшись, и даже припомадившись. Он радовался, и слегка волновался, как перед чем-то и значительным и милым. И ему было приятно думать, что вот он придет, поцелует Людмилину руку, и она его поцелует в лоб, — и потом, когда он будет уходить, опять такие же поцелуи. Сладостно мечталась ему Людмилина белая, нежная рука.

Сашу встретили, еще в передней, все три сестры. Они же любили сидеть у окна, глядючи на улицу, а потому завидели его издали. Веселые, нарядные, звонко-щебечущие, окружили они его буйною вьюгою веселья, — и ему сразу стало приятно и легко с ними.

— Вот он, молодой, таинственный человек! — радостно воскликнула Людмила.

Саша поцеловал ее руку, и сделал это ловко, и с большим удовольствием. Поцеловал уже заодно руки и Дарье с Валерией, — нельзя же их обойти! — и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку, — Дарья звонко, но равнодушно, как доску, — Валерия нежно, — опустила глаза, — лукавые глазки, — легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, — как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, — а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.

— Это — мой гость, — решительно объявила она, взяла Сашу за плечо, и повела к себе.

Дарья сейчас же и рассердилась.

— А твой, так и целуйся с ним! — сердито крикнула она. — Нашла сокровище! Никто не отнимет.

Валерия ничего не сказала, только усмехнулась, — очень ей любопытно с мальчишкой разговаривать. Что он понимает!

В Людмилиной горнице пахло сладко, все вещи стояли нарядные и светлые, виднелись разнообразные флакончики с духами, с душистыми водами, баночки, коробочки, веера, и несколько русских и французских книжек.

— А я тебя сегодня ночью во сне видела, — хохоча рассказывала Людмила, — ты, будто бы, у городского моста плавал, а я на мосту сидела, и тебя на удочку выудила.

— И в баночку положили? — смешливо спросил Саша.

— Зачем в баночку?

— А куда же?

— Куда? Нарвала за уши, да назад в реку кинула.

И Людмила звонко и долго хохотала.

— Ишь вы какая! — сказал Саша. — А что вы мне сегодня хотели сказать?

Людмила смеялась, и не отвечала.

— Обманули, видно, — догадался Саша. — А еще обещали показать что-то, — укоризненно сказал он.

— Я тебе покажу! Хочешь есть? — спросила Людмила.

— Я обедал, — сказал Саша. — Экая вы обманщица!

— Нужно очень мне тебя обманывать. Да никак от тебя помадой разит? — вдруг спросила Людмила.

Саша покраснел.

— Терпеть не могу помады! — досадливо говорила Людмила. — Барышня помаженная!

Она провела рукою по его волосам, замаслила руку, — и хлопнула его легонько по щеке.

— Пожалуйста, не смей помадиться! — сказала она.

Саша смутился.

— Ну ладно, не буду, — сказал он. — Строгости какие! Душитесь же вы духами!

— То духи, а то помада, глупый! нашел сравнить! — убеждающим голосом сказала Людмила. — Я никогда не помажусь. Зачем волосы склеивать! Духи — совсем не то. Дай-ка я тебя надушу. Желаешь? Сиренькой надушу, — желаешь?

— Желаю, — сказал Саша, улыбаясь.

Ему приятно было думать, что он принесет домой аромат, и опять удивит Коковкину.

— Кто желает? — переспросила Людмила, взяла в руки скляночку с серингой, и вопросительно и лукаво смотрела на Сашу.

— Я желаю, — повторил Саша.

— Ты же лаешь? лаешь? вот как! лаешь! — весело дразнилась Людмила.

Саша и Людмила весело хохотали.

— Уж не боишься, что задушу? — спросила Людмила, — помнишь, как вчера струсил?

— И ничего не струсил, — вспыхнув, горячо отвечал Саша.

Людмила, посмеиваясь и дразня мальчика, принялась душить его серингой. Саша поблагодарил, и опять поцеловал ее руку.

— И, пожалуйста, остригись! — строго сказала Людмила, — что хорошего локоны носить! Лошадей прической пугать.

— Ну ладно, остригусь, — согласился Саша, — ужасные строгости!

— Я люблю стриженых молодых людей, заметь это, — важно сказала Людмила, и погрозила ему пальцем.

С тех пор Людмила повадилась чаще ходить к Коковкиной, для Саши. Она старалась, особенно вначале, приходить, когда Коковкина не бывала дома. Иногда пускалась даже на хитрости, — выманивала старуху из дому.

Дарья сказала ей однажды:

— Эх ты, трусиха! Старухи боишься! А ты при ней приди, да его и уведи, — погулять.