— Земские школы надо подтянуть.

— Подтянуть, — неопределенным тоном повторил Верига, — так-с.

И он опустил глаза на свою тлеющую сигару, словно приготовился слушать долгие объяснения.

— Там учителя — нигилисты, — говорил Передонов, — а учительницы в Бога не верят. Они в церкви стоят и сморкаются.

Верига быстро глянул на Передонова, улыбнулся, и сказал:

— Ну это, знаете ли, иногда необходимо.

— Да, но она точно в трубу, так что певчие смеются, — сердито говорил Передонов. — Это она нарочно. Это Скобочкина такая есть, в красной рубахе ходит.

— Да, это — нехорошо, — сказал Верига. — Но у Скобочкиной это больше от невоспитанности. Я эту учительницу помню. Она девица вовсе без манер, но учительница усердная. Но, во всяком случае, это нехорошо. Надо ей сказать.

— У них в школах очень вольно, — продолжал Передонов, — никакой дисциплины. Они совсем не хотят наказывать. А с мужицкими детьми так нельзя, как с дворянскими. Их стегать надо.

Верига спокойно посмотрел на Передонова, потом, как бы испытывая неловкость от услышанной им бестактности, опустил глаза, и сказал холодным, почти губернаторским тоном:

— В учениках сельских школ я наблюдал многие хорошие качества. Несомненно, что в громадном большинстве случаев они добросовестно относятся к своей работе. Конечно, как и везде, бывают проступки, и, вследствие неблаговоспитанности окружающей среды, они могут принимать там довольно грубые формы. Школа обязана к таким проступкам относится внимательно и строго. Если все меры внушения исчерпаны, или если проступок велик, то, конечно, следовало бы, чтобы не увольнять мальчика, прибегать и к крайним мерам. Впрочем, это относится и ко всем детям, даже и дворянским. Но я вообще согласен с вами в том, что в школах этого типа воспитание поставлено не совсем удовлетворительно. Госпожа Штевен в своей, — весьма, кстати, интересной книге, — вы изволили читать?

— Нет, ваше превосходительство, — смущенно сказал Передонов, — мне все некогда было, много работы в гимназии. Но я прочту.

— Ну, это не так необходимо, — с любезной улыбкой сказал Верига, словно разрешая Передонову не читать этой книги. — Да, так вот г-жа Штевен рассказывает с большим возмущением, как двух ее учеников, парней лет по семнадцати, волостной суд приговорил к розгам. Они, видите ли, гордые, эти парни, — да мы, изволите ли видеть, намучились все, пока над ними тяготел позорный приговор, — его потом отменили. А я вам скажу, что на месте г-жи Штевен я постыдился бы рассказывать на всю Россию об этом происшествии: ведь осудили-то их, можете себе представить, за кражу яблок! А она еще пишет, что это ее хорошие ученики. А яблоки однако воруют! Хорошо воспитание! Остается только откровенно признаться, что права собственности мы отрицаем.

Верига в волнении поднялся с места, сделал шага два, но тотчас же овладел собою, и опять сел.

— Вот если я сделаюсь инспектором, я иначе поведу дело, — сказал Передонов.

— А, вы имеете в виду? — спросил Верига.

— Да, княгиня Волчанская…

— Мне приятно будет вас поздравить. Не сомневаюсь, что в ваших руках дело выиграет.

— А вот тут, ваше превосходительство, в городе болтают всякие пустяки, — еще, может быть, кто-нибудь донесет в округ, помешают моему назначению, а я ничего такого.

— Кого же вы подозреваете в распространении ложных слухов? — спросил Верига.

Передонов растерялся, и забормотал.

— Кого же подозревать? Я не знаю. Говорят. А я собственно потому, что это может мне повредить по службе.

Верига подумал, что ему и не надо знать, кто именно говорит: ведь он еще не губернатор. Он опять вступил в роль предводителя и произнес речь, которую Передонов выслушал, страшась и тоскуя:

— Я благодарю вас за доверие, которое вы оказали мне, прибегая к моему (Верига хотел сказать — покровительству, но воздержался) посредничеству между вами и обществом, в котором, по вашим сведениям, ходят неблагоприятные для вас слухи. До меня эти слухи не дошли, и вы можете утешить себя тем, что распространяемые на ваш счет клеветы, не осмеливаются подняться из низин городского общества и, так сказать, распространяются во тьме и тайне. Но мне очень приятно, что вы, состоя на службе по назначению, однако столь высоко оцениваете одновременно и значение общественного мнения и достоинство занимаемого вами положения в качестве воспитателя юношества, одного из тех, просвещенным попечениям которых мы, родители, доверяем драгоценнейшее наше достояние, — наших детей, наследников нашего имени и нашего дела. Как чиновник, вы имеете своего начальника в лице вашего достоуважаемого директора, но как член общества и дворянин, вы всегда вправе рассчитывать на… содействие предводителя дворянства в вопросах, касающихся вашей чести, вашего человеческого и дворянского достоинства.

Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки, глядел на Передонова с тем безлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальственные речи. Встал и Передонов и, сложа руки на животе, угрюмо смотрел на ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил:

— Я рад, что вы обратились ко мне, и потому, что в наше время особенно полезно членам первенствующего сословия всегда и везде прежде всего помнить, что они дворяне, дорожить принадлежностью к этому сословию, — не только правами, но и обязанностями, и честью дворянина. Дворяне в России, как вам, конечно, известно, сословие по преимуществу служилое. Строго говоря, все государственные должности, — кроме низких, разумеется, — должны находиться в дворянских руках. Нахождение разночинцев на государственной службе составляет, конечно, одну из причин таких нежелательных явлений, как то, которое возмутило ваше спокойствие. Клевета и кляуза — орудия людей низшей породы, не воспитанных в добрых дворянских традициях. Но я надеюсь, что общественное мнение выскажется ясно в вашу пользу, и вы можете рассчитывать на все мое содействие в этом отношении.

— Покорно благодарю, ваше превосходительство, — сказал Передонов, — так уж я буду надеяться.

Верига любезно улыбался, и не садился, давая понять, что разговор кончен. Сказав свою речь, он вдруг почувствовал, что это вышло вовсе некстати, и что Передонов не кто иной, как трусливый искатель хорошего места, обивающий пороги в поисках покровительства. Он отпустил Передонова с холодным пренебрежением, которое привык чувствовать к нему за его непорядочную жизнь. Одеваясь при помощи лакея в прихожей и слыша доносящиеся издали звуки рояли, Передонов думал, что в этом доме живут по-барски, гордые люди, высоко себя ставят. В губернаторы метит, — с почтительным удивлением думал Передонов. На лестнице встретились ему возвращавшиеся с прогулки маленькие два предводителева сына, с своим наставником. Передонов посмотрел на них с сумрачным любопытством.

Чистые какие, — думал он, — даже в ушах ни грязинки. И бойкие такие, а сами, небось, вышколенные, по струнке ходят. Пожалуй, — думал Передонов, — их никогда не стегают. И сердито посмотрел им вслед Передонов, — а они быстро поднимались по лестнице, и весело разговаривали. И дивило Передонова, что наставник был с ними, как равный, не хмурился, и не кричал на них.

[В пятницу Передонов был у председателя уездной земской управы.

В этом доме все говорило, что здесь хотят жить попросту, по-хорошему, и работать на общую пользу. В глаза метались многие вещи, напоминающие о деревенском и простом: кресло с дугой-спинкою и топориками-ручками, чернильницы в виде подковы, пепельница-лапоть. В зале много мерочек, — на окнах, на столах, на полу, — с образцами разного зерна, и кое-где куски «голодного» хлеба, — скверные глыбы, похожие на торф. В гостиной рисунки и модели сельскохозяйственных машин. Кабинет загромождали шкапы с книгами о сельском хозяйстве и о школьном деле. На столе — бумаги, печатные отчеты, картонки с какими-то разной величины карточками. Много пыли, и ни одной картины.