Но вот по освещенным полосам на двери пробежали длинные тени, захлопали двери, послышались за дверью на крыльце голоса. Передонов оживился.

— Идут! — радостно подумал он, и приятные мечты о красотках-сестрицах опять лениво зашевелились в его голове, — паскудные детища его скудного воображения.

Барышни [босые] вышли в сени. [Валерия слезливо твердила, что по улице, того и гляди, пройдет кто-нибудь, что вдруг к ним кто-нибудь завернет, и увидит их на дворе босоногих.] Рутилов вышел на двор к воротам и огляделся, не идет ли кто по улице. Никого не было ни видно, ни слышно.

— Никого нет, — громким шепотом сказал он сестрам в сложенные трубою руки.

Он остался сторожить на улице. Вместе с ним вышел на улицу и Передонов.

[— Ну вот, сейчас увидим,][12] — сказал Рутилов.

Передонов стоял у самой калитки, и смотрел в щель меж калиткою и приворотным столбом. Лицо его было угрюмо и почти испуганно, — и всякие мечты и думы погасли в его голове, и сменились тяжелым, беспредметным вожделением.

Дарья первая подошла к приотворенной калитке.

— Ну, чем же вам угодить? — спросила она.

Передонов угрюмо молчал. Дарья сказала:

— Я вам блины буду превкусные печь, горячие, — только не подавитесь.

Людмила из-за ее плеча крикнула:

— А я каждое утро буду по городу ходить, все сплетни собирать, а потом вам рассказывать. Превесело.

Между веселыми лицами двух сестер показалось на миг капризное и тонкое Валерочкино лицо, и послышался ее хрупкий голосок:

— А я ни за что не скажу, чем вам угожу, — догадайтесь сами.

[Дарья первая сбежала по дощатым ступенькам, и смело пошла, широким кругом по всему двору, по траве. За нею, гуськом, сестры, сначала потихоньку, потом, что дальше, все скорее. Передонов смотрел, как их белые ноги мелькали в светлых полосах и опять утопали во тьме, и опять на краткое время выбегали на свет. Он все шире приотворял калитку, но лицо его оставалось все так же угрюмо.

Барышни, подойдя к воротам и увидя его, побежали, заливаясь хохотом. Сестры скрылись.] Голоса их и смех затихли за дверьми. Передонов отвернулся от калитки. Он был не совсем доволен. Он думал: болтнули что-то и ушли. Дали бы лучше записочки. Но уже поздно тут стоять и ждать.

— Ну, видел? — спросил Рутилов. — Которую же тебе?

Передонов погрузился в размышление. Конечно, сообразил он наконец, надо выбирать самую молоденькую. Что же ему на перестарке жениться!

— Веди Валерию, — решительно сказал он.

Рутилов отправился домой, а Передонов опять вышел во двор.

[Пока Дарья и Валерия обувались] Людмила[, еще босая,] выглядывала тайком в окно, стараясь услышать, что говорят, но ничего не услышала. Но вот прозвучали шаги по мосткам на дворе. [Людмила проворно надела башмаки.] Сестры притихли, и сидели взволнованные и смущенные. Вошел Рутилов, и объявил:

— Валерию выбрал. Ждет, — стоит у ворот.

Сестры зашумели, засмеялись. Валерия слегка побледнела.

— Вот, вот, — повторяла она, — очень я хочу! очень мне надо!

Ее руки дрожали. Ее стали наряжать, — все три сестры хлопотали около нее. Она, как всегда, жеманилась и медлила. Сестры ее торопили. Они поздравляли Валерию, но и завидовали ей. Рутилов неустанно болтал, радостно и возбужденно. Ему нравилось, что все это дело он так ловко устроил.

— А извозчиков ты приготовил? — озабоченно спросила Дарья.

Рутилов отвечал с досадой:

— Да разве можно? Весь город сбежался бы. Варвара бы его за волосы оттащила к себе.

— Так как же мы?

— А так, до площади дойдем попарно, а там и наймем. Очень просто. Сперва ты с невестой, да Лариса с женихом, — да и то не сразу, а то еще увидит кто в городе. А я с Людмилой за Фаластовым заеду, они вдвоем поедут, а я еще Володина прихвачу.

Что сестры завидовали Валерии, это невольно сказывалось в их смешках над нею, и в том, как они ее поталкивали и побранивали за ее мешкотность и привереды. Наконец она сказала:

— Ну, что вы, невелик сахар! Я еще и не хочу, коли так!

И она расплакалась. Сестры переглянулись, кинулись утешать ее, целовать и ласкать.

— Чего ты, дуреха, — говорила Дарья, — ведь мы шутили.

Лариса успокоительно и мягко говорила:

— Ты его в руки заберешь. Только бы женился.

Валерия мало-помалу утешилась.

Передонов, оставшись один, погрузился в сладкие мечтания. Ему грезилась Валерия в обаянии брачной ночи, раздетая, стыдливая, но веселая. [Ножки маленькие, розовые.] Вся тоненькая, субтильная…

Мечтал, а сам таскал из кармана завалявшиеся там карамельки, и сосал их.

Потом пришло ему на память, что Валерия — кокетка. Ведь она, подумал он, чего доброго, потребует нарядов, обстановки. Уж тогда, пожалуй, деньги придется не откладывать каждый месяц, а и прикопленное растрачивать. А жена-то станет привередничать, а за кухней, пожалуй, и не доглядит. А еще на кухне подсыплют ему яду, — Варя со злости подкупит кухарку.

Да и вообще, думал Передонов, уж слишком тонкая штучка — Валерия. К такой не знаешь, как и подступиться. Как ее обругаешь? Как ее толканешь? Как на нее плюнешь? Изойдет слезами, осрамит на весь город. Нет, страшно с нею связываться.

Вот Людмила, так та попроще? Не взять ли ее? Передонов подошел к окну, и стукнул палкой в раму. Через полминуты Рутилов высунулся из окна.

— Чего тебе? — спросил он с беспокойством.

— Передумал, — буркнул Передонов.

— Ну! — испуганно крикнул Рутилов.

— Веди Людмилу, — сказал Передонов.

Рутилов отошел от окна.

— Черт очкастый, — проворчал он, и пошел к сестрам.

Валерия обрадовалась.

— Твое счастье, Людмила, — сказала она.

Людмила принялась хохотать, — упала в кресло, откинулась на спинку, и хохотала, хохотала.

— Что ему сказать-то? — спрашивал Рутилов, — согласна, что ли?

Людмила от смеха не могла сказать ни слова, и только махала руками.

— Да согласна, конечно, — сказала за нее Дарья. — Скажи ему скорее, а то еще уйдет сдуру, не дождется.

Рутилов вышел в гостиную, и сказал шепотом в окно:

— Погоди, сейчас будет готова.

— Да живее, — сердито сказал Передонов, — что там копаться.

Людмилу проворно наряжали. Минут через пять она была уже совсем готова.

Передонов думал о ней. Она веселая, сдобная. Только уж очень любит хохотать. Засмеет, пожалуй. Страшно. Дарья, хоть и бойкая, а все же посолиднее и потише. А тоже красивая. Лучше взять ее. Он опять стукнул в окно.

— Стучит опять, — сказала Лариса, — уж не за тобой ли, Дарья?

— Вот чёрт-то! — выругался Рутилов, и побежал к окну.

— Чего еще? — сердитым шепотом спросил он, — опять передумал, что ли?

— Веди Дарью, — отвечал Передонов.

— Ну, подожди, — свирепо прошептал Рутилов.

Передонов стоял, и думал о Дарье, — и опять не долгое любование ею в воображении сменилось страхом. Уж очень она быстрая и дерзкая. Затормошит.

Да и чего тут стоять и ждать? — подумал он, — еще простудишься. Во рву на улице, в траве под забором, может быть, кто-нибудь прячется, и вдруг выскочит, и укокошит. И тоскливо стало Передонову. Ведь они бесприданницы, думал он. Протекции у них в учебном ведомстве нет. Варвара нажалуется княгине. А на Передонова и так директор зубы точит.

Досадно стало Передонову на самого себя. С чего он путается с Рутиловым? Словно Рутилов очаровал его. Да, может быть, и в самом деле очаровал. Надо поскорее зачураться.

Передонов закружился на месте, плевал во все стороны, и бормотал:

— Чур-чурашки, чурки-болвашки, буки-букашки, веди-таракашки! Чур меня! Чур меня! Чур, чур, чур! Чур-перечур-расчур.

На лице его изобразилось строгое внимание, как при совершении важного обряда. И после этого необходимого действия он почувствовал себя в безопасности от Рутиловского наваждения. И он решительно застучал палкой в окно, сердито бормоча: