— Невероятно!.. Чудовищно!.. Побочный сын!
— Гмм... Рейбен Джордж Брук, двадцать три года...
— В конце концов, я не понимаю, как Джеймс мог признать без вопросов и проверки это отцовство, о котором ничего не знал прежде. Без доказательств!
— Так он и вправду считает себя отцом Рейбена Джорджа?
Пасторы обменялись крайне скептичными взглядами.
«Джордж - мой внебрачный сын. Я виноват перед ним и для восстановления справедливости вынужден дать ему свою фамилию, но, к сожалению, я не признаю ни его прав, ни притязаний, которых он лишен по праву рождения и по моей воле...»[63]
Эмма испепеляла взглядом белые оштукатуренные стены, вишневые атласные кресла и даже большое распятие из слоновой кости над камином.
«...Я хочу, чтобы этот малообразованный молодой человек ни в чем не нуждался, и желаю предоставить ему в Сараваке какой-нибудь второстепенный пост... Умеренно одарить его... Дабы он не впал в изначальное свое положение со всеми его соблазнами...»
— Есть еще одно письмо...
Преподобный отец Джонсон развернул бумагу, затрещавшую от электрических разрядов. «...У меня здесь находится Джордж: ты познакомишься с ним, и он станет твоим товарищем...» - писал раджа самому младшему из своих племянников, Стюарту Генри Джонсону, на бумаге отеля, расположенного на Дувр-стрит, в трех шагах от жилища мисс Анджелы, что можно было расценивать как провокацию. В действительности он мечтал о гармоничной и нежной Аркадии, где Эмма, преподобный отец Джонсон, их дети, Энни и даже маленький Фрэнсис Бэзил радушно встретили бы своего нового друга Рейбена Джорджа. К сожалению, Джеймс жил не в античном мире.
Несколько недель вся семья собиралась в гостиной Лэкингтон-Викиридж. Глубоко взволнованные появлением Рейбена Джорджа родственники строили разноречивые догадки. Джеймса обманули. Наверное, он сделал ребенка одной из служанок в Бате. Рассматривалось даже предположение о морганатическом браке между раджей и какой-то саравакской малайкой, хотя в обсуждаемое время Джеймс еще не видел берегов Борнео. Незаконнорожденный сын становился все эфемернее, но это было неважно, ведь ни один из присутствующих не верил собственным словам. В вишнево-белой гостиной иногда до неприличия повышали тон, и вся прислуга священника гроздьями висела на дверях.
Не имевшие потомства Сэвиджи восприняли эту новость спокойнее, нежели Джонсоны, но Эмма вела себя так вызывающе, что Маргарет не удержалась и, садясь в экипаж, на прощание пустила парфянскую стрелу:
— Я всегда это знала, - обняв сестру, тихо сказала она.
Последовала утомительная переписка с упреками в поспешности и легковерии, которые преподобный отец Джонсон обращал к своему зятю, делая обидные, задевавшие раджу за живое намеки на Рейбена Джорджа. А Джеймс, вопреки собственному желанию привлечь семью на сторону «побочного сына», писал в ответ упрямые, кисло-сладкие письма.
В Кучинге Брук Брук упал с небес на землю: его планы и надежды на династическое будущее пошли прахом. Он давал волю своему отчаянию в письмах, чей беспорядочный слог выдавал состояние автора. Джеймс не мог их читать без волнения: он любил Джонсонов и привык считать преемником Брука Брука, ведь, несмотря на свое легкомыслие, он был хорошим администратором и знал законы экономики. Но порой, забывая о взвешенности, он говорил неразумно. Несмотря на обаяние и импульсивность дяди, вся его дипломатия была спорадичной и произвольной. Брук Брук часто выводил раджу из себя, слишком явно пытаясь влиять на его политику, или форсировал ход событий, злоупотребляя еще не перешедшими к нему полномочиями.
Теперь Джеймс старался развеять опасения племянника и, главное, объяснить, что его положение будет гораздо выше положения молодого человека, которого раджа в каком-то смысле брал под свою опеку. Брук Брук немного успокоился, но его доверие пошатнулось.
Во сне его преследовал призрак города Малакка. Черно-красные китайские улочки, балконы со спускающимися на облупленные стены орхидеями, сухой и шершавый, как бисквит, старый форт... Хорошо было бы скончать там свои дни в обществе «малообразованного молодого человека». Джеймс то не хотел торопиться, то горел желанием начать эту новую жизнь, и две его постаревшие, но по-прежнему враждебные души спорили между собой.
Он думал о протекторате, затем отвергал эту идею в пользу полной передачи, цеплялся за радж, хотел отречься - о да, сладкая жизнь в Малакке, - передумывал, искал союзников и стремился к свободе, которой мешала финансовая зависимость и личные вложения. Неутомимый корреспондент, он неизменно сообщал обо всех своих замыслах Бруку Бруку, у которого кругом шла голова.
Джеймс отослал в Форин Оффис меморандум, предлагая передать суверенные права в обмен на выплату вложенных сумм и компенсацию, равную доходу раджа. Однако через две недели после отправки меморандума пало правительство Пальмерстона, готовое к переговорам и представлявшее удобную возможность для узаконения раджа.
— Теперь у нас лорд Дерби, - едко заметила баронесса Бердетт-Кауттс. - А вы же знаете, как враждебно он настроен к колониальной экспансии...
После званого вечера, устроенного баронессой в честь герцогини Кембриджской, большая гостиная опустела. Слуги погасили канделябры, и освещенной осталась лишь ниша с диваном, где собрались выпить на прощанье лимонада мисс Букварь, ее неразлучная спутница миссис Браун и Белый раджа.
— Разумеется, управление останется за мной...
— Это другое дело. В любом случае, наилучшее решение - протекторат. Поверьте.
Когда мисс Букварь требовала, чтобы ей поверили, это означало, что она собирается предпринять какие-то самостоятельные действия, не заботясь о заинтересованных сторонах. Она уже мысленно создавала британский протекторат - громадный рассадник англиканских миссий: подруга доброго дикаря наконец-то перестанет расхаживать с голой грудью.
Почувствовав на себе взгляд Джеймса, она изобразила улыбку и щегольнула техническим совершенством коричневато-серой вставной челюсти. Миссис Браун мгновенно последовала ее примеру. Обращаясь к большому букету из камышей и павлиньих перьев в высокой фарфоровой вазе, баронесса нежно добавила, что раджа настоятельно просит помощи у власти, чью авторитетность оспаривает. Сначала он возмутился, но за каких-то полчаса она убедила его направить в Форин Оффис новое предложение, условия которого сама же и подсказала. Джеймс с трудом сопротивлялся, ведь он был слишком многим ей обязан, а дворец на Стрэттон-стрит с его чистым золотом, средневековыми вышивками и сиреневыми витражами окутывал наркотическими чарами величавых церквей.
В номере отеля он мгновенно почувствовал утрату. Возможный отъезд... Поискал письмо, прощальный знак, но так и не нашел. Отсутствие приняло облик впадины, оставило след - увязший в иле камень. Джеймс провел рукой по лицу, словно для того, чтобы стереть маску - налет глупости. Сидя на краю кровати и упираясь локтями в колени, он бесстрастно рассматривал цветочные Узоры на ковре. Он был стариком, а Малакку проглотила луна.
Лето набросило на него печальный саван. Как-то осенним вечером, когда Белый раджа вышел с прочитанной в Манчестере публичной лекции его хватил апоплексический удар. Джеймс довольно быстро оправился, но это событие утвердило в нем желание отречься. К тому же он лишился старых врагов, после чего всегда остается пустота. Мистер Юм выбросился из окна, а Макота перестал наконец улыбаться: его прикончили во время стычки, когда он пытался похитить нескольких молодых людей для частного пользования. Как же далек был тот вечер, когда под навесом для аудиенций пенгиран рассуждал о нидерландских видах на Саравак, а Хассим теребил свой жемчуг...
В середине ноября Энни умерла от родов: ребенка назвали Хоуп, «Надежда». Весть об ударе и неотвратимом отречении дошла до Брука Брука, когда он пребывал в глубоком трауре. Письма от дяди стали для него постоянным источником тревоги. Едва разрешился вопрос с Рейбеном Джорджем, как зашла речь о передаче Саравака Великобритании. Что же будет с наследованием?
