В тот же вечер Джеймс ужинал с захмелевшим Темплером.

— Драммонд - невероятный, правда, Джеймс?.. Не-о-бык-но-вен-ный!

Старая ведьма Молль Драммонд

В драном ботинке жилааааа,

И пряжка ей дверью былааааа...

Вот увидишь, дорогой друг, все это закончится разорением - повторяю: ра-зо-ре-ни-ем Юма и его клики.

— Кто знает? Лорда Дерби сменяет лорд Абердин со своей коалицией либералов и радикалов, а это укрепляет положение Юма.

— Подумаешь! Сколько раз он повторял запрос о следственной комиссии, но так своего и не добился?

— Да, но он извращенно настойчив.

За несколько дней до отплытия на Борнео Белому радже неожиданно сообщили, что следственная комиссия действительно будет создана. Не в Лондоне, где он мог найти поддержку, а в Сингапуре, где защищаться было гораздо труднее. К тому же обремененный множеством дел Джеймс сложил с себя полномочия губернатора Лабуана и генерального консула на Борнео. Скрепя сердце, раджа сел в Саутгемптоне на корабль.

Уже в январе в Кучинге разразилась холера, вероятно, занесенная северо-восточным муссоном, который обычно начинал дуть позже, в период летнего зноя. Срочно освятили Собор святого Фомы, а также Маджид-Бесар, или Большую мечеть, и разоблачили агентов тайного общества. Тем временем люди торговали, жили и умирали...

В Брунее пенгиран Муним сменил на престоле своего умершего от рака зятя Омара Али. Это сулило новые перемены. Саравакское правительство не могло существовать без строгой организации прибрежных областей между Кучингом и Брунеем, и трудность заключалась в мешавшем всякому взаимодействию чередовании мятежных и покорных районов.

Если Джеймс хотел расширить и объединить радж, если он хотел заручиться поддержкой тихоокеанских соседей, он должен был обратиться за помощью к султану. Успехи раджи в некоторых речных районах объяснялись его незаконным вмешательством, и Джеймса уже упрекали в строительстве за пределами своих территорий форта Батанг. Джеймсу казалось, что наилучший способ нормализовать ситуацию в этих районах - аннексировать, то есть приобрести их у уступчивого султана Мунима, который охотно их уступил бы. Умный Муним рассчитывал, что союз с раджей устрашит его приближенных и, возможно, спасет от чашки отравленного кофе его самого. К тому же еще была жива в памяти последовавшая за дворцовым переворотом британская экспедиция. Муним и его двор - включая Макоту - радушно приняли Джеймса Брука и уступили ему несколько довольно обширных, но не приносивших дохода районов. Этот упиравшийся в Сунгаи-Скранг и охватывавший весь Батанг-Лупар Второй округ разом утраивал площадь Саравака.

Когда Джеймс пил на веранде чай с Бруком Бруком, Сент-Джоном и Коллинзом, он вдруг потерял сознание.

— Холодно, - с трудом сказал он, придя в себя.

— Наверняка, приступ малярии, раджа...

— Не знаю... нет... что-то другое...

Он жаловался на боли в пояснице, мигрень, тошноту и, весь дрожа, слег с сильным жаром. На сей раз оспа. Хотя вакцина Дженнера применялась еще с 1796 года, Джеймс ею не пользовался. Как назло, Макдугалл был в Англии, а в Сараваке тогда не осталось ни одного врача-европейца.

В комнате Белого раджи задернули шторы, и стоны его перемежались с молитвами трех туземных слуг, которые жгли травы, чтобы перебить запах гноя. Из навязчивого страха кого-нибудь заразить, в минуты просветления он запрещал приближаться всем непривитым. Разбиравшийся в лекарственных травах Инчи Субу приподнимал его за подмышки и по капле вливал в рот ужасные соки - эликсиры здоровья, которые когда-то давал своим жертвам, дабы отстрочить их неминуемую кончину. Затем по жилам Джеймса мчались быки и языки пламени; в двух дюймах от себя он, словно сквозь пелену, видел непроницаемое лицо старого палача - образ менялся по воле горячечных видений. Если не обращались к нему лично по конкретному вопросу, он с трудом понимал, о чем речь. В бреду он царапал себе щеки или представлял, что сражается бок о бок с Симоном де Монфором[59], всегда видя его в обманчивом облике - не то паладина, не то домашнего скота. Вскоре у него отнялась речь, распухли губы, забилось слизью горло. Его лицо исчезало под гноящимися струпьями, между которыми неожиданно вспыхивал ясный взгляд, но затем под опухшими веками скрылись и глаза. Запах изо рта был кошмарен, голова раздулась на треть и готова была лопнуть, пустулы почернели, и в них попала инфекция.

— У меня почти не осталось надежды, дорогие друзья, - грустно сказал Коллинз. - Я даже подумываю, не лучше ли распустить слух об отлучке в Сингапур, чтобы переход власти прошел без лишнего ажиотажа...

— Нет, - чуть не плача, воскликнул Брук Брук. - Я даже не хочу об этом думать!

Сент-Джон тоже не желал отчаиваться. Стремясь дополнить искусство Инчи Субу европейскими методами лечения, друзья справлялись в медицинских трудах из библиотеки Макдугалла и толковали их на свой лад, но терминология была слишком запутана, практические указания душила теория, а диаграммы так и оставались непостижимыми. Сент-Джон велел давать больному бренди, которое тот глотал с величайшим трудом. Более радикальный Коллинз прибегал к опиуму, а Инчи Субу следовал своей оригинальной терапии. Несмотря на это бессистемное лечение, болезнь в конце концов отступила, гной через три недели подсох, а струпья отвалились, оставив лишь россыпи алых пятен. Джеймс был спасен.

Он ощущал себя легким, как птица, почти невесомым и все еще непричастным внешнему миру. Нужно было заново учиться жить, и он этого жаждал. Проводя рукой по черепу, Джеймс понимал, что его остригли наголо, но, ощупывая лицо, ничего особенного не замечал. Задавать вопросы приближенным мешала гордость, а зеркала не было - точнее, его спрятали в туалетном шкафу. Джеймсу пока не хватало мужества туда заглянуть. Он ждал. Через пару недель Пенти смог побрить раджу и подровнять отросшие волосы. Мало-помалу Джеймс возобновил переписку, начал раскрывать книги и справляться в документах. Наконец, он собрался с духом и дрожащей рукой вытащил лежавшее между коробками с тальком и пузырьками с солью зеркало.

На незнакомом лице шрамы высекли новые черты; симметрию разрушили насечки, шероховатый и узловатый вулканический пейзаж с измененными объемами и смещенными пропорциями - обезображенная буграми, холмами и рытвинами грубая пунцовая физиономия; даже глаза между ноздреватыми веками стали неузнаваемыми, а губы утратили свои очертания. Джеймс не мог оторвать взгляд. Зачарованный открытием, он подносил зеркало к самому лицу, отводил на всю длину руки, наклонял голову, открывал и закрывал рот. Он не мог в это поверить. Под конец Джеймс все же полез в выдвижной ящик за своим написанным в тридцать лет миниатюрным портретом. Лишь тогда из глаз у него брызнули обжигающие, точно кислота, слезы.

На другом конце Резиденции Брук Брук услышал его громкий смех - рыдающий, отчаянный и бредовый, точно хохот безумца.

— Есть еще вопросы, лейтенант Джонсон?

— Спасибо, пока нет.

«Хорошо, что, когда он приедет, меня уже здесь не будет, - подумал лейтенант Вуд, - не хочу оставаться с этим сухарем и занудой...»

— Тогда вот ключи от кассы и помещения для боеприпасов, лейтенант Джонсон. Реестры и описи здесь...

Чарльз Джонсон уволился из Королевского флота, чтобы помочь дяде. Этот молчаливый мальчик всегда сохранял осанку и, несмотря на страшные душевные бури, никогда не терял хладнокровия. Он считал себя не святым Георгием или Симоном де Монфором, а всего лишь чиновником на саравакской службе. Робкий и аскетичный, носил ботинки на резиновых подметках и никогда не откидывался на спинку стула. Чарльз прибыл на замену убитому людьми Рентапа мистеру Ли в форт Лингга на Батанг-Лупаре. Одинокая и нелегкая должность. Чарльз имел в своем распоряжении небольшой гарнизон вечно замешанных во взаимных дрязгах недисциплинированных даяков и несколько малайцев, которые вели морскую жизнь и не годились для лесной. Он располагал также сотней старых мушкетов для поддержания мира и тридцатью фунтами стерлингов в месяц для поддержания хозяйства. Ему было девятнадцать лет.