Джеймс и его спутники никогда не видели такого изобилия: кое-кто из них бывал в Индии - серовато-желтой под небом цвета окиси меди, но здесь все было золотым, за исключением нефритовых каналов. Они пересекали Бангкок во всех направлениях, извиваясь, подобно ужам, среди садов и домов со вздернутыми крышами или вытягиваясь по прямой меж зубчатыми стенами и пагодами со звеневшими на ветру бесчисленными золотыми колокольчиками. Каналы были запружены лодками - полумесяцами выгибались роскошные, украшенные скульптурами сказочных зверей гондолы, а плоские шлюпки ломились от фруктов и тыкв, трав и ароматов, головок чеснока и черной от мух рыбы, капусты и огромных лотосовых букетов. На одних барках жарили мясо и варили супы, а на других дули в трубы, возвещая о своем прибытии, мясники с пугающими лицами.
Бангкок встретил британский корабль с недоверием, но после осторожных переговоров условились, что раджа - или, точнее, консул - сможет высадиться на берег и что его примет в специально воздвигнутом павильоне пракланг[57]: его величество Рама III был болен и никого не принимал.
Охрана в белых чулках провела англичан в павильон. Полулежавший на диване пракланг оказался страдавшим водянкой стариком, который скрывал свою тучность под золочеными тканями. Его окружали шкатулки с бетелем, плевательницы, трубки, чашки, придворные, ползавшие перед ним на четвереньках слуги... ну и прочие аксессуары. Он указал визитерам на стулья в левом углу павильона, подчеркнув их более низкое положение. Это был не Бат с его хорошими манерами. Нарушая уничижительный этикет пракланга, Джеймс шагнул прямо к премьер-министру и пожал ему руку, а затем схватил один из стульев и поставил его напротив. Спутники Джеймса последовали его примеру. Его превосходительство с трудом сохранил видимость спокойствия.
Встреча не имела успеха и даже приняла столь опасный оборот, что все последующие переговоры пришлось вести письменно. Впрочем, они тоже не были плодотворными. Джеймс встал в надменную позу, сиамцы ответили на это высокомерием, а Рама III и его министры выступили против договора. Британским купцам, утверждали они, никогда не мешали исповедовать их религию; налагаемые на их торговую деятельность ограничения совершенно оправданны; права на жительство и собственность должны строго регламентироваться; создание консульства или какого-либо экстерриториального анклава абсолютно бесполезно; к тому же поведение англичан в Сиаме оставляет желать лучшего.
К их приему в Бангкоке никто не подготовился, и все шесть недель Джеймс со своей свитой прожил у одного соотечественника. Разъяренный раджа сидел взаперти и поминутно твердил:
— Это полный провал.
Поэтому Джеймс практически не видел этой удивительной страны, а лишь умствовал да упивался собственными жалобами, глубоко уязвленный отношением народа, который он отождествлял с министрами и называл полуварварским. В самом деле, полный провал. К счастью, король Сиама смертельно болен, а его вероятный преемник Чау-фиа-Монгкут слывет англофилом, так что нужно просто немного перетерпеть.
24 октября Соединенные Штаты признали Саравак независимым государством, а его высочество сэра Джеймса Брука - раджей. Это была своего рода коронация. Джеймс приобрел новый международный статус, и его отношение к Великобритании резко изменилось. Он смутно предвидел великие события, и до поздней ночи, порой даже до самого рассвета, пока с бледнеющего небосвода не исчезали летучие мыши, большой зал бунгало служил ареной горячих споров между Белым раджей и его подчиненными. Джеймс блистал умом и проницательностью, неизменно отвергая все предложения, но позже их принимая окольными путями.
Рентап решил разгромить уже три года препятствовавший его перемещениям форт Батанг. Внезапно перешел в наступление, и предупрежденный заранее гарнизон двинулся ему навстречу на Скранг, но не смог взять форт приступом. Недолгое кровопролитное сражение завершилось вничью, но несколько брошенных на дно праху британских голов закрепили авторитет Рентапа. Понеся тяжелые потери, он отошел к истокам реки, а потом, желая показать, что не собирается уступать Белому радже ни пяди, построил опорный пункт на самой вершине Букит-Сандока - орлиное гнездо, под которым, насколько хватало глаз, простирался океан джунглей.
В тот день над деревьями по берегам Ундупа у его впадения в Скранг нависало хмурое грозовое небо. Пенившиеся у разбросанных по речному руслу скал низкие волны рисовали перламутровые арабески и завивались быстро исчезавшими розетками. Стоя на берегу, Джеймс любовался ландшафтом, напоминавшим роскошные, подробные литографии, которыми обычно иллюстрируются экзотические идиллии романтиков. Он любил эти минуты одиночества, когда замедлялось сердцебиение. Ему захотелось искупаться, и он уже снял куртку, как вдруг заметил плывущего в нескольких метрах вверх по течению человека: виднелись лишь его смуглые плечи да обвязанный вокруг головы узкий красный лоскут. Джеймс резко развернулся и влез на скалу. Он узнал Рентапа, Рентап увидел Белого раджу, и весь мир внезапно опустел: они встретились на бескрайнем просторе, в бесконечности, возможно, в небытии - неподвижные и связанные лишь нитью обоюдного взгляда. В глазах Джеймса читался ужас, в глазах пирата - насмешка. Рентап был безоружен, но по его губам пробежала слабая улыбка, когда он увидел, как Джеймс поднес руку к пистолету: ведь на ушах у Рентапа кабаньи рыла, делающие его бертуахом[58]! Это было наивысшее оскорбление, но он промолчал. Голый, как речной бог, презрительно сощурившись, ждал на скале. Жестом танцовщика Джеймс поднял оружие - изготовленный в Шеффилде старый седельный пистолет, - и, приложив палец к спусковому крючку, удерживал его на весу. Когда их взгляды встретились, его душа разрывалась на части. Необходимо прикончить Рентапа во имя раджа. Рентап должен жить лишь отражением в зеркале. Он враг, но как он прекрасен!
Джеймс опустил оружие и медленно отвернулся. Углубившись в заросли, он услышал за спиной смех пирата. Казалось, будто река и джунгли, земля и небо содрогнулись от чудовищного взрыва, с вызывающим ревом, торжествующим воплем, победными трубами всколыхнувшего скалы и деревья.
Здоровье раджи требовало длительного пребывания в Великобритании, к тому же он надеялся, что там будет проще расстроить происки врагов. Он отправился для посадки в Сингапур, где все уже были либо за Брука, либо против него. Газеты пестрели письмами и статьями: «Фри Пресс» поддерживала Раджу, «Стрейтс Тайме» его изобличала. Джеймс заявлял письменный протест, не стесняясь в выражениях и уснащая свои послания словами «лицемерие», «злорадство» и даже «порок» - последнее отдавало волшебными чарами, вынуждая раджу краснеть. Имя Джеймса Брука гранатой гремело за обеденными столами, а Торговая палата улаживала все вопросы путем мажоритарного голосования за или против раджи. Словом, скандал был необходим для назидания, и в Сингапуре давно уже не устраивалось подобного веселья. Коренные жители тоже отрезали себе большой кусок от этого пирога из пересуд, на которые всегда был падок город: королева Англии попыталась удавить сэра Джеймса Брука, но он бросился к ногам Омара Али и был спасен. Впрочем, кое-кто сохранял хладнокровие, так, например, старый торговец трепангами приводил китайскую пословицу: большое дерево само притягивает молнию.
Джеймс добрался до Великобритании в мае. Возобновивший перед Палатой общин свои нападки Юм опирался на два неопровержимых, по его мнению, документа: заметку в «Стрейтс Тайме» и письмо кабатчика. В своем послании Уильям Майлз описывал безопасную буколическую жизнь на Лабуане, где не было никаких пиратов, и разглагольствовал о нанесенном раджей ущербе Роберту Бернсу. Главным недостатком письма был подлог, который доказал выступавший против Юма парламентарий Генри Драммонд. Он предъявил подлинное письмо Майлза, разительно отличавшееся по слогу и орфографии от первого документа. В минуту душевного подъема автор написал его султану Брунея, с которым совершенно не был знаком, но, поразмыслив, решил не отправлять, что, в конечном счете, не имело значения, ведь мистер Майлз так же плохо умел писать, как султан - читать. Это послание вызвало взрыв хохота. Как только слушатели успокоились, Драммонд сообщил им, что мистер Уильям Майлз, мясник и боксер по профессии, после одного неприятного случая некоторое время жил на казенном счету, а затем уехал в Австралию, где открыл дом терпимости «Шотландский чертополох», - потрясающее название для подобного заведения. Он подвизался сутенером, карманником, скупщиком краденого и взломщиком, после чего, скрываясь от полиции, сменил место жительства, и сложные обстоятельства подтолкнули его к двоеженству. Ну а всегда энергично отрицавшего существование на Борнео пиратов Роберта Бернса не так давно постигла исполненная иронии участь. Когда Берне совершал каботажное плавание с грузом оружия и пороха вдоль северо-восточного побережья, его шхуна села на мель в бухте Маруду. Этот уголок славился как пиратский притон, но, как известно, пираты - всего лишь выдумка Джеймса Брука. Несколько часов спустя безобидные сулу и невинные илануны взяли судно на абордаж и поддели на клинки своих парангов несколько голов, включая голову самого мистера Бернса. Юм очень неохотно пересматривал свои суждения, да к тому же обладал крепкими нервами, поэтому он зачитал перед Парламентом заявление покойного о том, что пиратства не существует, и Генри Драм-монд снова поднял его на смех.
