провожает с грустной улыбкой с миром: послушайте «А ты не знал» и «Не обижай меня».

У нее такая закалка, что она не боится косых взглядов. Я бы боялся, если бы про меня спел

Сергей Зверев (я, кстати, дружу с ним, высокой, будете удивлены, самоиронии человек).

Но все это семечки, когда вспоминаешь, что она сделала с песнями Владимира Кузьмина. Кто

спорит, он один из самых вкусных мелодистов европейского калибра, но как насыщала она

самое пространство этих мелодий: «Когда-нибудь я стану лучше…»! Такая песнь в той

мертвящей среде!

И годы спустя – «Будь или не будь» с… Вот как это объяснить? Воздух другой, сбивает с

панталыку?

Выпускникам «Фабрик» всех стран и не разобраться, как можно было так в полголоса для

хрестоматийного фильма пропеть «Мне нравится», что носовые платки были самым

востребованным аксессуаром, а годы спустя забацать дуэт с Веркой Сердючкой.

Я слышу: не тебе, пес, совать нос в эту путаницу противоречивых наслоений в репертуаре

Великой!

Но, мужественно отвечу я (да еще подкрепительно-выразительно кашляну), это именно я из-за

нее едва не загремел в каменный мешок, а загремел бы – и поделом; это я на гастролях в

Самаре ее главному произведению, дочери Кристине, заходя в ресторацию, где она, само

совершенство, трапезничала, напел «Не отрекаются любя», а гомерический хохот закончил

дивертисмент-элегией «Желаю счастья в личной жизни».

Поэтому – шаттафакап!

Суровый и блистательный Розенбаум, тоже полагающий МГ пластмассовым, тоже не понимает, как вдохнувшая особенную жизнь в его пьесу «Где-нибудь с кем-нибудь как-нибудь» леди, боготворимая им, – вот с этими вот.

Она узаконила честную, со слезами, жизнь, вот что. Увековечила образ той самой леди

сильной, но терпеливой, терпеливо плачущей у окна.

Другие карабкаются по призовому столбу, она (если бы не этот окаянный визит на Первый

канал с рассказом о том, как за квартиру был прощен ничтожный зять), минуя столб, шествовала по русской, прежде советской, земле; она – наш Клинт Иствуд в юбке, который

большую человеческую невинность трактует как осознанное состояние организма, а это

состояние требует регулярных упражнений.

Верите ли Вы в дружбу между женщиной и мужчиной?

Только умалишенный верит.

Я мог стать ее другом, но постеснялся. После суда в квартиру меня привел Филипп, меня

трясло. А когда б не трясло, этого текста не было бы. Она угостить хотела чаем, а я, идиот, отказался.

Она спела песню, которая называется «Когда я уйду».

Еще чего: стоять! Никуда Вы не уйдете. Вы – наша потому что.

Нет, моя.

Драма Андрея Малахова

Да: драма.

Меньше всего хотелось бы компрометировать тему наскоками, в прежние времена

стяжавшими мне славу хама и нигилиста: во-первых, потому, что в самые неприятно

поворотные мои катаклизмы, когда все висело на волоске, он звал меня в эфир своей

программы, чего не делал никто, во-вторых, если АМ и не заслужил панегириков, то уважения

достоин безусловно. Хотя бы за свои заслуги перед русской словесностью (которые, разумеется, ничтожны перед моими), страдающей от обилия косноязычных урюков: в Останкино он, по

сравнению с иными, – златоуст. Хотя бы за то, что работает по… денно и нощно работает, в

заулках сознания, в той части души, о которой он не будет болтать даже со мной, отчетливо

сознавая, что сходит с ума (и то сказать, я не видел ни одного человека в моей профессии, кто

сохранил бы на четвертом десятке благоразумие. Вот елейное выражение морды или

пучеглазие – это да, у каждого второго это.

И все же усыпанный блестками путь АМ драматичен.

Всякий телеведущий – дитя малое и, следственно, самый мощный потребитель любви на

планете. Нарцисс, тщетно силящийся уверить публику почтенную в противном.

Пишу о Малахове – но пишу и о себе. Отсюда болезненные ощущения: ты начинал как герой

высокого жанра, а продолжаешь (или заканчиваешь) фарсом.

Свист, увещевания остановиться.

Но на останкинских небожителей улюлюканьем не воздействуешь, едким словом их не

проймешь.

Ему приходится быть отвратно самоуверенным, ибо, даже если споткнется, затопчут. До

второй молодости далеко, а глаза – прегрустные. Ну что за жизнь, когда самое яркое в ней

событие – поход в тренажерный зал?! Я был очевидцем, как воодушевлен он после тренировки

и как крепок на едкое слово и раздражен, когда съемки следуют одна за другой. Ургант

пошутил: АМ так одержим работой над икроножными мышцами, что, верно, хочет отобрать

звание самого красивого человека Планеты у Сергея Зверева, такая у него своекорыстная цель.

Сложно ли сейчас выжить начинающему журналисту в Москве? Сложно ли вообще там выжить?

Может, подскажете какой-нибудь способ?

Один из писателей, придавших графоманским забавам художественный статус, обозвал Москву

магометански-конфуцианским конгломератом.

«Выжить» – точное слово.

Практически невозможно.

Во второй раз не взялся бы, клянусь.

Кто, задаюсь риторическим вопросом, осуществляет наезды на АМ, суть которых, опуская мат, в том, что он говорлив необыкновенно и в этой многоречивости много от попугайства, – кто эти

критиканы? Преимущественно – бездари, считающие себя, разумеется, недооцененными

гениями.

Андрей Николаевич Малахов (11 января 1972, Апатиты, Мурманская область) – тележурналист, шоумен, ведущий программ студии специальных проектов ОАО «Первый канал», главный

редактор журнала «StarHit». Окончил школу с серебряной медалью. Окончил факультет

журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова в 1995 году с красным дипломом.

В течение полутора лет стажировался в мичиганском государственном университете в США.

Еще во время учебы проходил практику в отделе культуры газеты «Московские новости», был

автором и ведущим программы «Стиль» на радио «Максимум». В 1998 году поступил на

юридический факультет Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ).

Вопреки тому, что эти умники – и многие из вас – думают об АМ, он не лишен чувств, я это

знаю по его отношению к маме, и, уж конечно, на голову в профессиональном смысле выше

своих ругателей, обанкротившихся прямо во время своих кухонных синклитов.

Проблема лишь в том, что поденщина вынудила его стать певцом «дребедени, лишних мыслей»

(И. Бродский), а ситуация в телеистеблишменте, когда никто уже никого не наставляет, и не

чтобы там на сияющий путь праведности, а просто сдохла институция педагогов, – эта

ситуация обрекает тебя на то, что ты волей-неволей с этим со всем остаешься наедине.

Парадокс: телеведущий – самый социализированный человек, тогда как быть селебрити – это

обрекать себя на одиночество. На радость ниспровергателям.

Они же не умолкают ни на секунду, обвиняя АМ в полной творческой несостоятельности, но, хотя он аллергически воспринимает критику, он все еще на ногах.

Сейчас другой состав атмосферы, и, если уж звук в ней распространяется иначе, что говорить

о методах достижениях успеха; мы с ним начинали при царе Горохе, на коленях и впотьмах, на

трех работах, а теперь – на, получи Интернет! Он хорошо маскирует комплексы и камуфлирует

профнепригодность, как бы сказать, стилизует ее под непричесанность.

Говорят, что АМ – креатура всесильного Эрнста, отсюда пропуск в лигу небожителей. Даже

если это правда, а это правда, на площадке потеет не Эрнст, а АМ.

Он редко дает интервью – и правильно делает. Вопервых, мало кто умеет интервью брать, во-вторых, у него есть собственный журнал, где он всегда может написать, что он на коне, что

он загорал с Киркоровым в Майами, а в Брюсселе жил в номере, недавно оккупированном Боно

из U-2.

Хулители хулителям рознь; дурацких мы послали, а кому сказать, что целоваться взасос с