Тех, кто мне хамит, могу подвергнуть карательной медицине.

Силен и по части ячества, что твой Евтушенко, и по части самоиронии, что твой Андрей

Григорьев-Аполлонов.

Прочитав эту книгу отчаянной публицистики, Вы поймете, что равных мне в словесной

акробатике нет, мой «вокал» безупречен, мозжечок эффективен.

Я носитель щепетильной викториански-грузинской чувствительности, и я спрашиваю Вас, Верховного Нашего Работодателя: почему я, ума палата, в полной мере до сих не востребован?

Нет мне места в грязной реальности индустриальной революции, что ли? Хинштейну есть, а

мне нет? При моей-то лютой профессиональности? При моем умении с открытым забралом

биться с себялюбцами густопсовыми, которым на Родину насрать?

Вот Вы, умеете жить в гармонии с хаосом? Я – умею, и хаос боится меня, а гармония любит.

Скажите об этом Суркову, пусть на чай пригласит. Не все им с Колесниковым друг дружку

читать, иногда нужно знакомиться с образчиками безупречной выделки словесной ткани.

Ваши аналитики описывают состояние умов в стране как «трудное». Но я – вот он Я, и что же, искуситель Вы мой Верховный? Я брошен писать о фанерных артистах, с моим-то гибридом

мозжечка и пронзительного взора! Под носом у вас. Я – злейший супостат всех тупых, объект

любви утонченных натур.

Пройдет год, много два, у меня случится самый пик формы, Вам как раз будет нужен хоть один

гений в окружении, умеющий даже изо льда делать порох; предавший анафеме грузинский

режим; парень с маскулинной внутренней сутью, сочетающий в себе пассионарность с

гипертрофированной неуступчивостью.

Да дамский угодник, наконец!

Все – в одном.

Обернитесь, по сторонам осмотритесь: ходячие декорации.

Тогда как Вам надобен я.

«Замкнувшись в мыслях о себе, Земного счастья Он лишился».

Это, конечно, не о Вас. Это о многих из тех, кто с Вами работает.

Позаботьтесь обо мне, и я научу Вас извлекать из общения с кем-либо максимальные молекулы

счастья.

Поскольку моя профессия не приносит в нашей стране ни х…я, я уж хотел бросить ее, оставив

вам минкиных и троицких с их шаткими представлениями если не о морали, то о

последовательности хотя бы.

Я популярнее, чем Обама в Америке, но после развода уже не накопить на недвижимость

размером с конуру.

Уж если я, чей мыслительный репертуар богаче, чем у Эйнштейна, не заслужил званий и

коттеджей, уж я не знаю тогда, кто заслужил.

Не футболисты же наши, с их старообразными лицами в 25, по осени опозорившие нас.

Я читал, Ваш наперсник Путин встречался с Якеменко, и они снова судачили про таланты.

Какие могущественные силы должны Вас заставить осознать, что: а) вот он я, рядом; б) бесталанный (Якеменко) таланты курировать не должон!

Замените мною Его, и я тогда удостоверюсь, что гений и хороший вкус иногда ходят об руку.

Надоело быть «Белым, Бледным, Бедным и Больным». Особенно бедным.

Излучающим неслыханный магнетизм, соединившим два разрозненных мира – алгебру и

гармонию, раскрывшим теорию суперструн, но – бедным, как статист.

Другими словами, эскапизм не про меня, я хочу быть полезным, создавая шедевры, какие

только я и могу создавать.

Не дайте мне состариться, как де Ниро, – некрасиво, дайте – как Ричард Гир (в этой же книге

найдете высокооктановое эссе про старение).

Только, пожалуйста, без апофегм!

Они нужны для балансирующих на грани морального дефолта, а у меня дефолт финансовый, с

моралью я дружу, изредка ссорясь.

Вам надлежит только разыскать меня, что само по себе дело плевое: вон сколько церберов

наизготовке!

В моем лице обретете наконец решающее подкрепление, активное в области утверждения

превосходства Белого над Черным, могущее об колено сломать всех Ваших супостатов, доведя

их до афазии.

Жду от Вас звонка и ангажемента на чай, Главный.

Отар Кушанашвили,

с пиететом

P. S. То есть, наверное, найдется масса свидетелей тому, как я кричал: «Анатолич, зае…ала

невостребованность, зае…ало безденежье!», но это наверняка было спьяну… Хотя, по сути, правду орал.

Глава, в которой автор рассказывает о себе все!

В Москву

В тот далекий день, когда мне исполнялся 21 год, я готовился к отъезду из Кутаиси в Москву.

Было продано все, что можно, – пишущая машинка, боксерские перчатки и даже магнитофон, на который с трудом скопили родители. Я пребывал в чрезвычайно угнетенном состоянии духа

и ни о каком дне рождения не помышлял. Но в Грузии так не бывает. Когда приперся домой, увидел стол с любимыми хачапури, напеченными мамой, и кока-колой. Кроме того, там было

множество знакомых… моих друзей и родственников, которых, в свою очередь, тоже было

множество. Так меня даже в армию не провожали. Сначала заставляли пить чачу, потом я на

спор съел дюжину хачапурок. Причем никто не пытался мне ничего подарить, считая, видимо, что грузину, отъезжающему в Первопрестольную, и так должно быть хорошо. Дальше не

помню, по-моему, меня пытались подстричь (в то время я носил длинные волосы). Больше всего

измывались родственники – тогда еще я не знал, что вскоре они потянутся, как весенние грачи, вслед за мной в столицу. Это был мой последний день рождения на родине. Наутро очнулся в

поезде. В карманах хачапури, в сумке несколько бутылок из-под фанты с великоградусной

жидкостью. Слава богу, не забыли положить деньги. Пробомжевав некоторое время на

Павелецком вокзале, откупаясь от ментов чачей, я начал штурм того, что здесь называется

шоу-бизнесом. Теперь я – великовозрастный инвалид, господин вдохновенных строчек, раб

дэдлайнов, слуга возбужденных детей, алиментщик несчастный!

Я никогда не понимал, в чем прелесть Дженифер Энистон и Дэвида Духовны.

Я знаю, и всегда знал, что в том, что я делаю, есть смысл.

Я ненавижу рассказы про интимные подвиги.

Я всегда боялся выходить на сцену, смотрелся простофилей, терзался.

Больше всего на свете я боюсь перестать развиваться.

Разумеется, мне не нравится, как я выгляжу, и, разумеется, это не главная моя проблема.

Далеко.

Я слишком щедрый.

Не знаю, как у кого, но мне помогает только строгая до изуверства самодисциплина.

Для очень большого количества людей слово «звезда» синоним слова «ублюдок».

Я использую свои возможности на двадцать процентов.

По молодости я однажды снялся обнаженным. Между нами, я вышел убогим. С тех пор – ни

боже мой.

Я сверхобразованный, и при этом каждый день ловлю себя на том, что не знаю ничего.

Особенно когда общаюсь с детьми.

Я не знаю, что такое безупречный секс. Я знаю, что такое секс по любви. И, увы, без.

Боюсь людей, употребляющих часто слово «духовность».

Мой злейший враг – вспыльчивость.

Анафема тем, кто не доверяет Случаю! Мое доверие к случаю безгранично.

Однажды я разговаривал с Катрин Денев, еще один раз – с Шарлиз Терон!

У меня семеро детей (пока); за вычетом крохотного Даниила, все, уподобившись мне, питают

слабость к трескучим фразам и обладают исключительной культурой вранья.

Та самая фотография, где я обнаженныйКак бы дневник

Костерить всех, утверждая, что российский шоубизнес – местность, где ни зги не видно, –только кажется предприятием легким.

В редакционных кадровых высях просят помягче. Пришлось изобрести новый стиль: сарказм

энд метафористика густая-прегустая. Я могу каждое утро записывать эти всплески

энергетического остроумия, артисты наши щедрые в этом смысле, что ни день, одаривают

фортелями, например, заговорят про свой дух или, как иначе, впадут в ересь, выкажут норов.

В отличие от нормальных людей, у этих и норов специфический, не тронутый, как им кажется, тленом.

Мне кажется, я никогда не давал повода своим поклонницам предать меня анафеме, мне