— А вот посмотри-ка на это! — Я постарался принять недоверчивый вид и подал ему письмо.

Ларионов быстро пробежал записку и возмущенно посмотрел на нас.

— Не верю! — твердо сказал он. — В последний раз, когда мы были на железной дороге, нарвались на засаду. Я шел впереди. Все залегли и прикрыли меня огнем, а Рудольф, думая, что я ранен, подполз ко мне… Предатель этого никогда бы не сделал.

— А теперь, после этого письма, пойдешь с ними на железную дорогу? — спросил Лещеня.

— Пойду.

Я разыскал комиссара и все ему рассказал. Мы решили направить Ларионова вместе со словаками на задание.

Приближался 1944 год. Стали обсуждать новогодний номер газеты. В нем предстояло рассказать о великих победах Красной Армии на всех фронтах, о героическом труде рабочих и колхозников, о мужественной борьбе советского народа в тылу врага.

— Нужно написать и о славных походах партизан, — предложил Сакевич.

— А не будет ли это нескромным? — усомнился комиссар.

— Какая же тут нескромность. Напишем о совершенных в Минске диверсиях и о результатах боевой деятельности партизан. Пусть народ знает о нас, это будет его воодушевлять, — охотно поддержал редактора Машков.

— И прежде всего напишем о наших подрывниках, — закончил Лещеня.

На следующий день мы внимательно просмотрели журнал боевых действий отряда. В журнал мы записывали точные, проверенные результаты боевой деятельности отряда и сообщали затем в Москву.

Теперь, подсчитав все данные, мы сами удивились. За двадцать месяцев пребывания в тылу противника нашими подрывниками только одних вражеских эшелонов было пущено под откос более ста. А сколько за это время убито гитлеровских оккупантов, скольким советским людям, страдающим на временно оккупированной территории, вселили надежду, укрепили в них веру в скорое освобождение от фашистского ига!

Написав статью, мы отдали ее редактору.

Уже все было отпечатано, когда с железной дороги возвратился со словаками Ларионов.

— Два эшелона спущено, — едва перешагнув порог землянки, весело отрапортовал он.

— Вот и пиши тут статьи!.. Только закончили — и уже устарела, — улыбнулся комиссар.

— Как словаки? — прежде всего спросил я Ларионова.

— Одно горе, — ответил он.

— Что такое? — насторожился Родин.

— Рудольф идет напролом, не обращая внимания ни на какую опасность, и его нельзя удержать.

— Подробнее расскажи, — попросил я Андрея.

— Подошли к полотну, — начал он, — произвели разведку. Узнали, что последние дни поезда идут очень медленно, зато впереди них платформы с песком не пускают. Мы решили поставить мину нажимного действия.

Часовые ходили один от другого на расстоянии двухсот метров. К рельсам нужно было ползти по-черепашьи. В первый раз Рудольф благополучно заложил мину, и эшелон взорвался.

День просидели в кустах, а вечером опять подошли к полотну. Там постоянно сверкали электрические фонарики патрулей и охранников. Подойти незамеченными было невозможно.

Мы тихо лежали. С запада раздался гудок паровоза. Когда эшелон находился недалеко, Рудольф схватил мину и пополз вперед. Я попытался удержать его за ногу, он ловко выскользнул. Эшелон приближался. Внезапно Рудольф поднялся во весь рост и бегом пустился к насыпи. Его заметили часовые и открыли огонь. Тогда мы тоже начали стрелять по немцам, прикрывая Рудольфа. А он был уже на полотне; наклонившись, быстро заложил заряд и под обстрелом бросился назад. Лишь только он успел отбежать, как паровоз наскочил на мину, раздался взрыв и воздушной волной Рудольфа свалило с ног. Мы подбежали к нему и отнесли к своим. Затем стали отходить. Вот, собственно, и все подробности, — закончил Ларионов.

Я попросил Андрея позвать Рудольфа. Тот вошел в землянку и стал «смирно». Мы все поздравили его с успехом. Потом предложили ему присесть, закурили.

— Недоволен я вами, Рудольф, — сказал я между двумя затяжками.

— Почему? — с изумлением посмотрел он на меня.

— Зачем лезли прямо под обстрел? — строго спросил я.

— Иначе нельзя было заложить мину, — повел он плечами.

— Неправда. Вам не дает покоя грязная записка СД, и вы таким путем хотите доказать, что вы не предатель.

— Отчасти вы правы, — признался он. — Но ведь фашистов все равно нужно уничтожать.

— Вот для того, чтобы их уничтожать, и не надо лезть под пули. Небольшая мудрость жизнь отдать. За одну нашу жизнь оккупанты должны заплатить сотней своих — таков партизанский закон. И чтобы больше таких трюков не выкидывать. Узнаем — накажем, — строго предупредил я.

— Сам видишь, товарищ Рудольф, фашистам скоро конец. Начнется новая жизнь. Вашему народу понадобится много честных энергичных людей… А ты лезешь на рожон! В борьбе нужно быть не только смелым, но и сообразительным, — сказал комиссар.

— Учту, товарищ комиссар! — радостно ответил Рудольф.

— Мы хотим назначить вас командиром взвода, согласны? — обратился я к Рудольфу.

— Меня?! — удивился он.

— Да, да, вас… Будучи командиром, вы должны больше думать о том, чтобы ваши соотечественники стали осторожнее…

— Благодарю за доверие… — Губы Рудольфа чуть дрогнули, он плотно сжал их.

5 мая группа Павла Шешко ушла на очередное задание. Через восемь дней она возвратилась, но среди подрывников не было Вильяма Гомолы.

— Погиб, — чуть слышно проговорил Шешко.

— Как погиб? — схватил я его за плечо.

— Возле железной дороги, уже после подрыва эшелона, наскочили на засаду. С близкого расстояния по нас ударили из автоматов. Вило сразу был ранен, он шел впереди. Мы бросились к нему, отбили у противника, но, когда несли, он умер… Утром его похоронили, — сказал Павел и опустил глаза.

Печальная весть быстро облетела лагерь. Особенно тяжело переживал гибель товарища Карл Антонович, который успел крепко сдружиться с веселым и отважным словаком. У обоих родина была порабощена фашистскими захватчиками, оба мечтали скорее увидеть ее освобожденной… Вечерами старый австрийский коммунист и молодой словак вели долгие разговоры о судьбах своих народов, о судьбах Европы… И вот Вило нет…

— Отомстим за Вильяма!

В тот же день усиленные группы подрывников-добровольцев, взяв по четыре заряда, ушли на железную дорогу.

Приближался день двадцать шестой годовщины Великого Октября. Партизаны готовились встретить этот день боевыми успехами. На железную дорогу вышли группы подрывников Любимова, Сермяжко, Мацкевича, Ларионова и Дмитриева. Они спустили под откос семь вражеских эшелонов с живой силой и техникой противника, двигавшихся на фронт.

Подпольщики Минска тоже ознаменовали великую дату: на улицах и скверах падали сраженные меткими выстрелами подпольщиков фашистские вояки, на предприятиях, в столовых и казармах раздавались взрывы.

Сакевич и Родин подготавливали праздничный номер газеты, листовки и воззвания для населения. Развернулась и партизанская самодеятельность, украшались землянки, приводилась в порядок территория лагеря.

Мы знали, что оккупанты, как правило, в дни советских праздников проводят свои карательные мероприятия против партизан. Поэтому разведчики Меньшикова усилили свои действия. Конные дозорные объезжали отдаленные районы.

И вот Денисевич и Жардецкий сообщили, что из Старых Дорог в сторону нашего лагеря вышел полк немецких солдат.

— Праздничные гости, — со злостью сказал Луньков и пошел готовить роты. Мы послали связных в расположенные недалеко от нас отряды Сороки и Мысника. Гитлеровцы двигались к селу Поречье, с тем чтобы переправиться через реку Птичь, намереваясь восстановить движение по шоссе Осиповичи — Бобовня, находящееся под контролем партизан.

В районе деревни Хреновое фашистскую колонну встретили огнем из двух пушек партизаны отряда Сороки. Тогда гитлеровцы повернули назад, но навстречу им двигался наш отряд.

Из деревни Рудица отряд вышел колонной и направился к селу Обчее. Противника там еще не было, мы стали занимать оборону. На левом фланге, недалеко от деревни Селец, расположилась рота Усольцева. Возле большака залегла рота Малева, рядом с ней со станковым пулеметом и группой партизан устроился Назаров.