В условленном месте, в двух километрах от железной дороги, партизаны нашли Дмитрова, Красовского, Дудкина и Давыдова.

— Не ранены? — спросил их Сермяжко.

— Нет, — за всех ответил Дмитров. — Только фасон у меня, проклятые, испортили. — Ему осколком мины распороло плечо у ватной куртки.

Усольцев фонариком осветил его и увидел вырванный кусок материи.

— Счастье твое, парень, ведь тебе могло голову оторвать, — сочувственно проговорил Сермяжко.

— Они так и целили, да я вовремя отвернулся, — засмеялся Дмитров.

Унося захваченное у немцев оружие, партизаны торопились уйти подальше от места налета. Они подошли к деревне Трубенки. С пригорка еще видно было пламя пожара.

— Эх, вот бы так же стукнуть и по здешним фашистам, — показал рукой на Трубенки Андрей Ларионов.

— В другой раз, — умерил его пыл Усольцев.

На опушке леса партизаны решили отдохнуть. Они сели в кружок, достали из вещевых мешков жареную баранину, размокший от дождя хлеб и с аппетитом поели.

Ветер доносил звуки разрывов мин, пулеметные очереди.

— Пусть себе палят! — усмехнулся Дмитров.

Эхо этого взрыва пролетело далеко окрест. Это был сильный удар по врагу.

Мы остались довольны, что небольшая горстка партизан нанесла такой чувствительный удар по врагу.

Эсэсовцы в Пудицкой Слободе становились все активнее: с противоположного берега Свислочи они обстреливали наш берег, но переправляться не решались.

К этому времени Меньшиков установил связь с командирами партизанских отрядов Иваненко и Тихомировым. Иваненко, родившийся и выросший в деревне Клинок, собрал в свой отряд около пятидесяти партизан, в большинстве жителей окружающих деревень.

Тихомиров — младший командир Красной Армии, попал в окружение, долго метался вдоль прифронтовой полосы, но нигде ему не удавалось прорваться к своим. Тогда он с группой конников остался в белорусских лесах и начал партизанскую борьбу. Подчас тяжело было кавалеристам воевать в топких лесах, но еще тяжелее было отказаться от коня.

Когда в отряд приходили новые люди, Тихомиров подводил новичков к лошади, приказывал ее оседлать и сесть, а сам внимательно наблюдал со стороны. Если новичок все выполнял хорошо, Тихомиров похлопывал его по плечу и с улыбкой говорил:

— Парень будет хорошим партизаном.

— А коня дадите? — радовался тот.

— А коня придется самому достать, — сразу охлаждал пыл новичка Тихомиров и тут же успокаивал:

— Не унывай, возьмем у оккупантов. Хотя их лошади не так быстры, но ничего.

Тихомиров вихрем налетал со своими партизанами на небольшие гарнизоны противника. Так, летом 1942 года он напал на гарнизон местечка Пуховичи. Партизаны выполнили приказ командира: беречь в бою не только свою лошадь, но и лошадь противника. После боя они увели немало коней. Толстых бесхвостых немецких лошадей Тихомиров обменивал в деревнях на местных, более легких. Его отряд быстро рос, вскоре он уже насчитывал около ста пятидесяти всадников.

Отряд уничтожил сотни оккупантов. Конные разведчики сообщали о продвижении реквизиционных отрядов врага, и Тихомиров внезапно нападал на них.

Всякий раз, узнав про подготовку оккупантов к проведению карательной экспедиции, его отряд за ночь проделывал по нескольку десятков километров, и противник терял следы; а в это время партизаны Тихомирова оставляли лошадей под прикрытием, залегали возле шоссе в засаде, ожидая подхода немцев.

Вместе с боевой славой Тихомирова распространились и неприятные слухи о его неправильном отношении ко всем, без исключения, старостам, к учителям.

Я решил проверить эти слухи и, взяв с собой Меньшикова, направился к Тихомирову. Мы шли по просеке, как вдруг услышали треск ломаемых веток. Повернувшись, увидели трех всадников. Расспросив нас, они посоветовались между собой и согласились отвести нас в свой лагерь.

В лагере застали обычную картину партизанской жизни: одни мыли лошадей и чистили оружие, другие отдыхали.

— К вам, товарищ командир, — сказал один из сопровождавших нас всадников.

Навстречу нам поднялся молодой, высокий, стройный и плечистый блондин с открытым, мужественным лицом. Заметив Меньшикова, он, улыбаясь, подошел к нему и дружески обнял.

— Сорока на хвосте принесла соседей! — смеясь, громко проговорил он.

Потом Тихомиров протянул мне мускулистую руку и назвал свою фамилию. Очень светлые глаза его приветливо блестели.

— Как хорошо, что пришли, побеседуем.

Он отвел нас в сторону. Под небольшими елями, очищенными снизу от веток, мы увидели две полевые 76-миллиметровые пушки.

Я тронул Тихомирова за руку:

— Ого! Батарея!

— На шоссе нашли, — с гордостью ответил он.

— Как нашли? — не понял я.

— Очень просто. По шоссе шли гитлеровцы и везли эти орудия. Фашистов мы списали, а пушки взяли с собой. Снаряды тоже прихватили… Если хотите, пойдемте, посмотрим технику противника, — обратился он к нам.

Мне показалось, что Тихомиров любит похвалиться, но потом я убедился, что это была его обычная манера разговаривать.

— Видел, — отказался я. Мы пошли дальше и сели под деревом.

— Слышал я про ваших партизан — мастеров подрыва немецких эшелонов, — начал Тихомиров.

— Да, мы гордимся ими, — подтвердил я. — Мы также много слышали о вас хорошего, но кое-что рассказывают и плохое.

— Как так? — встрепенулся Тихомиров.

— Говорят, вы решили со всеми старостами разделаться? — взглянул я на него в упор.

— Вот в чем дело! — Лицо Тихомирова вспыхнуло. — Они с оккупантами обнимаются, а я, выходит, должен ихние плеши целовать!..

Он было выругался, но на полуслове оборвал себя.

— Не горячитесь, — взял я его за плечо. — Разве все старосты продались оккупантам? Среди них есть много наших людей, которые помогают народу.

— Я так понимаю: или с нами или с немцами, середины быть не может, — махнул рукой Тихомиров.

— Во-первых, некоторым патриотам приходится маскироваться… А во-вторых, есть люди, которые боятся, колеблются. Таких нужно убеждать и перетягивать на свою сторону.

— Сегодня я склоню его на свою сторону, а завтра его склонят оккупанты, и он опять переметнется в другую. Так он и будет метаться, — доказывал Тихомиров.

— С теми, кто действительно продался, мы поступаем сурово. Но мы не должны в каждом старосте видеть врага. Ведь партия учит нас поправлять человека, который совершил ошибку. Да одному и трудно выявить предателя, надо прислушаться к голосу народа, и он укажет предателя.

Владимир Тихомиров задумался.

— Может быть, ошибся, — тяжело вздохнул он, — но с первых дней войны в тылу врага я насмотрелся, как оккупанты мучают народ. Поэтому и не терплю их пособников.

— Надо же различать людей, а не стричь всех под одну гребенку, — возразил я. — Я слышал, товарищ Тихомиров, что вы не только к старостам, но и к учителям так относитесь… — сказал я.

— Нет! — вскочил он. — Это уж… — он запнулся. — Это уж наврали. Учителей я не трогал. А просто… Когда мы разбили один гарнизон, то я приказал учителям школы поскорее сматываться. Куда-нибудь подальше…

— В чем же эти учителя провинились?

Тихомиров пожал плечами.

— Ну, если они учат ребят в той школе, где немецкий гарнизон стоит, то, стало быть… — Он снова запнулся. — Стало быть, они фашистам подчинились и гитлеровскую пропаганду разводят…

Мы с Меньшиковым невольно переглянулись.

— И вы, товарищ Тихомиров, полагаете, что учителя, которые двадцать лет учили нашу молодежь любить свою Родину, которые воспитали многих советских патриотов, способны служить убийцам и палачам?

— Я думал, раз они работают в эсэсовском гарнизоне… — начал было он и тотчас замолк.

Я оглянулся — вблизи никого не было.

— Да, они работали среди эсэсовцев, но выполняли задания партизан, — тихо сказал я. — А теперь их гораздо труднее устроить… Понимаете? Ведь враг и силен, и коварен, и воевать против него только пулями да гранатами мало. Надо бороться также и умным словом, и осторожной разведкой.