Один из солдат заметил грузовик и танк, подбежал к плютоновому, может быть командиру, и показал в их сторону. Кос с улыбкой смотрел, как плютоновый достает из футляра бинокль и поднимает его к глазам.

— Поляки, — успокоил солдата плютоновый, опуская бинокль. — К нам едут, — добавил он. — Может, от них что узнаем.

Он направился к раскрытым настежь воротам.

— Освободите место под деревьями для танка! — крикнул он возницам.

— Скоро поедем? — спросила его коротко стриженная женщина с лагерным номером, вытатуированным на предплечье.

— Через полчаса. Больше ждать нельзя. Раскройте двери, пусть грузовик остановится под навесом.

Женщина вытащила задвижку из дверной скобы и открыла створки дверей, ведущих в бокс, с обеих сторон обложенный красными кирпичами.

— Я поеду впереди, ладно? — попросил парень, державший за узду оседланного коня.

— Ты, Франек, будь около меня, чтобы я тебя все время видел.

Водителям подъезжавших танка и грузовика плютоновый взмахом руки показал, где остановиться, пропустил обе машины через ворота, отдав честь Косу. С удивлением он посмотрел на Томаша, навытяжку стоящего рядом с коровой, которую тот держал за веревку.

— А ты кто?

— Рядовой Томаш Черешняк. Из Студзянок, из Козеницкой пущи.

— А мы с отцом из Промника, — обрадовался неожиданно подофицер. — Знаешь, где это?

— А как же? За Вислой, — так же радостно ответил Томаш.

— Перед Вислой, — поправил его тот. — Корову что, на мясо ведете?

— Если по-вашему считать, то будет перед Вислой, а если по-нашему — то за Вислой. А корова нам не на котлеты нужна, она дойная, молоко дает.

— Я могу ее обменять, мы таких на развод гоним под самую Варшаву.

— Я бы вам и так ее оставил, без обмена! А может, пан плютоновый, эту корову отцу моему?..

— Он у тебя в деревне остался?

— Для войны он уж больно стар, не годится.

— Можно и погнать… — согласился подофицер. Опершись спиной о кирпичную колонну у ворот, он спросил: — А если бы две? Я потом одну бы себе взял, потому что мы с отцом оба служим и в хозяйстве у нас никого нет.

— Это можно. Хотя с сеном трудно.

— И с сеном трудно, и дорога трудная.

— Можно две. Мою легко узнать, — показал Томаш на сломанный рог. — Доится хорошо, да вот только за нашей машиной ей трудно поспевать. — Он показал на грузовик, уже стоявший под навесом.

Пока оба земляка из-за Вислы толковали у ворот, Вихура подошел к танку и, остановившись перед экипажем, раскрыл сжатый кулак.

— На гумне, представляете? — И он показал на раскрытой ладони довольно крупное сердце из янтаря.

— Он какое замечательное! — воскликнула восхищенно Лидка.

— Представляете? А по обеим сторонам свежая кладка, стена из кирпича.

— Вихура… — хотел остановить его Янек, взяв у него с ладони янтарь.

— Как эти со своими подводами смотаются, надо будет развалить стену ломом.

— Подари, — попросила Лидка командира.

Кос машинально протянул ей янтарное сердечко и тут же нахмурился.

— Капрал Вихура, не вздумайте тронуть ни один кирпич, — приказал он. — Ясно? Сюда в хозяйство придут люди, а вы хотите им разломать строения…

Вихура обиженно молчал, а когда Янек пошел к воротам, шофер покрутил головой, показывая, что он придерживается иного мнения на этот счет.

— Сержант Кос, — представился командир танка, подходя к начальнику обоза. — Мы хотели бы оставить у вас ребенка и корову.

— О корове ваш солдат мне уже говорил. Можно пустить ее в стадо.

Черешняк, не дожидаясь дальнейших пояснений, погнал Пеструшку на луг, подгоняя ее березовой веткой.

— А что за ребенок? Откуда? — поинтересовался пехотинец.

— Здешний. В эвакуации бомбой его родителей убило.

— А что за здешний? Немец?

Янек, не желая произносить вслух последнее слово, молча кивнул головой.

— Ничего из этого не выйдет. Не могу, гражданин сержант. — Плютоновый решительно покрутил головой. — С нами едут женщины из концлагерей, едет парнишка, на глазах которого немцы зверски убили его отца и мать…

— И все же ребенка нужно отправить в тыл, в детский дом или еще куда-нибудь…

— Даже если я его под охраной довезу, все равно и в детском доме ему не прожить.

— Война кончается.

— Кончается, кончается и все никак не кончится. Я вчера послал капрала и рядового разведать, где есть пастбища и куда стадо дальше гнать. И вот до сих пор не вернулись. Может, встречали их?

— Выпили небось и теперь спят где-нибудь.

Выражение на лице плютонового резко изменилось.

— Не могли они выпить. Я их хорошо знаю. А капрал — это мой отец. Вы ночью не слыхали выстрелов?

— Слыхали, — улыбнулся Янек. — Даже очень близко слыхали…

О ночном пожаре он не помнил, но о бое у моста хотел рассказать. Едва он начал, как его слова прервал стук очереди из-за речки. Веер пуль просвистел над фольварком и двором, с треском разбилось несколько черепиц на коровнике.

— Что за дурень!.. — начал было возмущаться плютоновый.

Он предполагал, что, наверное, кто-то из своих выпустил очередь, но в это время с другого берега затарахтело сразу несколько автоматов.

Охнул миномет, и на дороге разорвалась мина. Вместе с Косом все бросились через двор к строениям, к танку. Около него, захваченные врасплох неожиданным обстрелом, собрались остальные члены экипажа. Григорий помогал маленькому Франеку удерживать черного жеребца, напуганного криками возниц.

— Спокойно! Заезжайте за коровник, — приказал подофицер возницам. — Все, кто с винтовками, ко мне.

Обстрел не прекращался. Пули летели теперь ниже, взбивая во дворе фонтаны пыли. Один из солдат, пробираясь ползком, вытащил из зоны обстрела раненую женщину. Раздался еще взрыв — упал убитый конь. Бежавший с ним в упряжке второй конь сломал дышло, перевернул повозку и дернулся еще раз, запутавшись в упряжи. Разрывы мин передвинулись в сторону луга.

— Перебьют, сволочи, все стадо.

Григорий взял у парнишки пастуший бич с коротким кнутовищем, умоляюще посмотрев при этом на Коса.

— Я отгоню! — попросил он, ударив себя в грудь.

— Давай, — согласился Кос. — Вихура и Густлик, в машину!

— И я, — попросила Лидка.

— Ладно.

— За мной! — крикнул плютоновый усатым, не первой молодости пехотинцам, подбежавшим к нему с винтовками в руках. — Цепь вправо! — приказал он и стал размещать их вдоль нижней части кирпичной стены, ограждавшей фольварк.

Одновременно с треском закрываемых танковых люков, с рокотом заведенного мотора Григорий вскочил в седло и с места рванул в галоп. Если бы его спросили, когда он последний раз ездил верхом, то вряд бы он смог точно ответить. Но едва он дотронулся до теплой конской шерсти, навыки, приобретенные еще в детские годы, подсказали ему, что делать. Григорий глубоко вдохнул воздух и от охватившей его вдруг радости громко свистнул. Шарик принял этот свист за команду и бросился бежать вслед за жеребцом.

Григорий, припав к конской гриве, выскочил через ворота на дорогу, с дороги на луг, по которому беспомощно металось обстреливаемое стадо. Покрикивая, он догнал ближайших коров и, щелкая бичом, заставил их бежать во всю прыть. Шарик подгонял неповоротливых, громко лая и хватая их зубами за ноги.

Из мелиоративной канавы выскочил спрятавшийся там при первых же выстрелах Томаш. Он схватил за гриву пасущегося коня, трофейным садовым ножом перерезал путы и, вскочив на коня, бросился на помощь грузину с другого фланга.

Две мины на долю секунды застыли в верхней точке траектории и, словно ястребы, ринулись вниз, в самую середину стада. Разрывы разметали в стороны огонь и дерн, осколки вырвали из коровьих глоток рев страха и боли. Несколько коров упали и лежали черно-белыми пятнами на молодой зелени.

Григорий видел это краем глаза, не переставая бичом хлестать коров по спинам, бокам. Он колотил их изо всех сил — надо было, чтобы стадо обезумело, потому что только бешеный галоп мог их спасти. Пулеметчик заметил Григория, выпустил длинную очередь, которая просвистела над всадником, припавшим к гриве коня. «Сейчас возьмет поправку», — подумал Григорий. С каждым щелканьем бича, с каждым ударом стадо, вначале разбегавшееся и беспомощное, сбивалось на бегу в кучу, несясь галопом по долине вдоль реки с большой скоростью. Задранные хвосты мелькали в туче пыли, поднятой копытами.