— Ой, — простонал Густлик, — вот так зверинец, может быть, у них и слон есть?

— Будете вылезать? — настойчиво спросил атлет.

— Мы бы вылезли, пан директор, — ответил Григорий, — но теперь, без шапки, никак нельзя…

— Оставь их, Иван, пусть уж едут, — с улыбкой сказала дама.

— Мягкое у тебя сердце, Наташа. Если мы на каждом перекрестке будем брать пассажиров… — По тону мужчины можно было догадаться, что бурчит он уже только для приличия. — Куда вы едете?

— Под Кол обжег, — хором ответили танкисты.

— Мы тоже.

— Я очень извиняюсь за любопытство, — не выдержал Саакашвили, — но, если можно, мы бы очень хотели знать…

— Пожалуйста, это не военная тайна, — рассмеялся силач. — Просто фронтовой цирк. Ну, раз уж Наташа разрешила вам ехать, так не стойте у дверей. Располагайтесь как следует…

Они прошли коридорчиком внутрь вагончика, в помещение побольше, где было два окошка, по одному с каждой стороны. Дальше была еще одна дверь, ведущая за перегородку.

— Здесь салон, а там наша спальня. Все это великолепие мы оборудовали собственными руками в трофейной машине.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Иван — гимнаст-атлет и жонглер, а Наташа выступает с дрессированным пуделем Крошкой и с обезьянкой, которую зовут Буки. Танкисты рассказали о себе, потом угостили новых знакомых чаем.

Часто бывает, что люди, вначале настроенные недоброжелательно друг к другу, обменяются несколькими словами и начинают чувствовать взаимную симпатию.

Елень предложил поединок, и теперь они с Иваном мерялись силой рук, кто чью руку положит. Хотя Густлик защищался долго, он все же проиграл, но Иван его успокоил, сказав, что держался он великолепно и если бы не госпиталь, то кто знает…

Оказалось, что Наташа вместе со своими зверями еще перед войной выступала в Тбилиси, и теперь они с Григорием предавались воспоминаниям о красотах Грузии. Саакашвили, конечно, забыл, что он сын трубочиста из под Сандомира.

Обезьянка Буки в шапке Еленя, которая поминутно падала у нее с головы, вначале немного косившаяся на танкистов, ела вареные картофелины, очищая их, как банан. Потом она обратила внимание на Янека, уселась на его плече, стала ему что-то рассказывать и наконец уснула, прикрытая полой его шинели.

Но несомненно, самая явная симпатия установилась у Крошки с Шариком, который уже не обращал внимания даже на приказы своего хозяина и только следил зачарованными глазами за белоснежной Крошкой да время от времени глубоко вздыхал.

Грузовик мчался по ровному шоссе, замедляя ход при въезде на мост и в многолюдных местечках. За окнами мелькали все новые дорожные указатели, и наконец Янек, выглянув, прочитал на одном из них надпись по-польски: «До Вежхова — 5 км». Сразу после этого они въехали в лес. Близился вечер, внутри вагончика стало темнее.

Вдруг раздался грохот, как будто совсем рядом разорвался снаряд. Накренившийся вагончик съехал на правую сторону, громко взвизгнули тормоза. Испуганная обезьянка запищала, обе собаки залаяли, а попугай закричал: «На штуррм! На штуррм!»

Все побежали к двери и выскочили на шоссе. Водитель уже стоял на дороге и, разводя руками, показывал на сплющенную покрышку:

— Должно быть, на осколок наехали.

Машина остановилась на обочине прямо перед поворотом, поднимавшимся на пригорок. По обеим сторонам дороги тянулся темнеющий вечерний лес. Немного впереди, над кюветом, расставив гусеницы по обеим его сторонам, чернел подбитый танк. Они подошли ближе, оглядели его. Елень показал на черную тень орла, образовавшуюся на месте сгоревшей краски. С другой стороны башни они нашли номер.

— Не помните чей? — спросил Кос.

Они не помнили. Григорий обошел вокруг танка и, вернувшись, заявил:

— Ясно одно: это не наш «Рыжий», потому что у нашего теперь заплата на лобовой броне. Помните, что писал Василий?

Они вернулись к вагончику, где возился шофер, напрасно пытаясь приладить слишком короткий домкрат.

— Попробуем? — обратился Иван к Еленю.

— Можно попробовать.

Густлик принес шинель, накинул ее на плечи, чтобы не так давило, потом они оба подлезли под машину, уперлись ногами в землю и приподняли борт.

Теперь дело пошло быстрее. Янек и Григорий подкатили запасное колесо, быстро сменили его. Водитель начал затягивать гайки огромным ключом, а Саакашвили помогал ему.

Они уже заканчивали, когда Шарик, резвившийся вместе с Крошкой на опушке леса, вдруг остановился, коротко пролаял и чуткой рысью овчарки побежал вперед.

— Что такое?

— Кого-то учуял, — ответил Кос и быстро бросился следом за собакой.

Они видели, как он добежал до поворота, перепрыгнул через кювет и, прячась за кустами, выглянул из-за пригорка. Потом присел и, одной рукой отстегивая кобуру маузера, другой замахал им.

— У вас есть оружие? — спросил Иван.

— Нет, мы прямо из госпиталя.

— У нас найдется.

Наташа быстро вскочила в вагончик, подала им один автомат и следом за мужчинами, на ходу снимая свой автомат с предохранителя, побежала к пригорку. У нее не было времени переодеться. Из-под солдатской шинели был виден подол серебряного платья, мешавшего ей бежать.

Добежав до того места, где присел на коленях Янек, они увидели на противоположном покатом склоне человек пятнадцать гитлеровцев, перебегавших из леса на другую сторону дороги. Командовал ими офицер с ручным пулеметом.

— Кто умеет по-немецки? — шепотом спросил Иван.

Елень кивнул головой и закричал:

— Хальт! Хенде хох!

Офицер вздрогнул, крикнул что-то и с полуоборота, не целясь, дал длинную очередь туда, откуда донесся голос.

Янек, прикрепив кобуру к маузеру, поймал на мушку офицера, не спеша нажал на спуск, и гитлеровец упал на дно кювета, нырнув головой в воду.

Остальные фашисты залегли, прижались к земле, но огня не открывали. Некоторое время стояла тишина, затем Иван своим мощным басом начал отдавать приказания, как будто он командовал ротой.

— Первый взвод — цепью влево от шоссе, третий — вправо, выдвинуть пулеметы.

Из кювета встал солдат с поднятыми над головой руками и высоким, до смехотворности серьезным голосом крикнул:

— Гитлер капут!

Наташа подняла автомат и дала короткую очередь вверх. И как будто по команде слева и справа начали выходить на шоссе гитлеровцы, они бросали оружие на мокрый асфальт и сами строились в две шеренги. Шарик и Крошка сновали по кустам и лаем подгоняли медливших.

Собралось около двадцати пленных, и через две минуты по шоссе двинулась странная колонна: впереди шли взятые в плен, их стерегли бежавшие по обеим сторонам собаки; за ними медленно ехала огромная машина, на ступеньках которой стояли Саакашвили и Елень; Янек сидел в кабине водителя, а ручной пулемет, взятый у убитого офицера, был установлен на капоте.

Ребята чувствовали себя не очень уютно, ведь в лесу они могли наткнуться на другие, менее покладистые группы гитлеровцев, но вскоре благополучно добрались до городка и передали пленных коменданту.

Некоторое время они ждали Ивана, который выполнял формальности и от их имени писал рапорт. Атлет вернулся и принес две бумаги с распиской за сданных немцев. Одна была выдана «личному составу фронтового цирка», а другая — «польским танкистам».

— Пригодится, когда вернетесь в свою бригаду. Пусть знают, что вы в дороге времени зря не теряли.

Было уже темно, когда они въехали на сожженные улицы Колобжега. Город был взят недавно, и в воздухе еще стоял густой запах гари. На маленькой площади они тепло распрощались, обменялись адресами. Крошка жалобно выла в глубине вагончика, Шарик лаял, и его пришлось крепко держать, чтобы не вырвался, когда грузовик поехал в сторону порта.

Елень спрашивал у встречных солдат, как отыскать комендатуру. Один из них вызвался проводить.

— Тяжело здесь было?

— Тяжело. Десять дней мы бились за эти улицы, за каждый дом, а им помогали корабли с моря.

— А танки тоже здесь были?

— А как же, даже тяжелые.