Останавливаемся за углом школы, чтоб перевести дыхание. Громыхание преследователей прекращает быть хоть сколько-либо опасным. Да и в сторону они здорово забрали. Квартала на четыре левей пошли; небось кто-то по ложному следу повел.

— А где Коробов? — спрашиваю.

— Нету Коробова, — присев и тяжело дыша, ответил Бакун.

— Чего значит? Зэчье на допросе перестаралось?

— Да не, в деберц играли, — вместо него ответил Трофимов, развел плечи. — Ема, ну ты тяжелый, Салман. Где отожрался, скажи? Причитается с тебя. Ладно, пошли, до утра затихариться надо. Антоха, — он потрепал сержанта по волосам, — поднимайся, брат, поднимайся. Недалеко тут осталось. Отдай ему ствол.

Сержант стянул с плеча что-то похожее на «галиль», протянул.

— Мой?

— А чей же еще? Не забывай больше в песочнице.

— Договорились, — улыбаюсь я.

В чем одно из немногих преимуществ брошенного города, так это в том, что здесь легко можно затеряться. Главное, уметь тень за собой не отбрасывать. Не вляпываться в грязь, не шуметь, не нарушать первичного положения вещей, ни к чему не прикасаться, чтоб не оставлять в пыли свежих следов. Я уж вроде как умеющий, да и парни не казались слонами в посудной лавке.

Мы забрались в мясной павильон центрального рынка — место, которое давным-давно никого не интересовало ни как источник еды, ни как сооружение для размещения внутри гарнизона. Заперлись в одном из подсобных помещений. Невзирая на то что из элементов интерьера тут имелись лишь заваленная тряпьем кушетка, смердящее гнилью старое кресло образца года так семидесятого, пара стульев и хлипкий стол, подсобка была воспринята нами как номер в гранд-отеле.

Люкс, и не менее того.

Тем не менее я первым вызвался в караул, поскольку башка болела так, что сон все равно не пошел бы. А вообще, привычно уже как-то, еще пару раз по челдану дадут, глядишь, кость уплотняться начнет. Поди, внуки мои в шлемах тогда вообще нуждаться не будут.

Шутки шутками, а на колесо «спазмалгона» я б полрожка сейчас без раздумий разменял. Но поскольку все аптеки поблизости были давным-давно вычищены до последней клизмы, приходилось терпеть.

— А Олька где?

Не хотелось признавать, что этот вопрос зудел на языке с самого начала, поэтому подмаскировал я его самым что ни есть равнодушным голосом. Мол, не помнишь, Трофим, какая погода была год назад в эту пору?

Старлей, которого тоже сон не брал, подкурил две сигареты, одну дал мне.

— С братцем, отвлекающий, типа, маневр. Одну группу этих мудаков за собой увели, надо ж было тебя как-то забрать. Тоже, епть, Рэмбо. Попался так беспонтово. Заря-2, светозвуковая граната, слыхал-не?

Я пожал плечами, почесал репу.

— Да не дошла как-то моя цивилизация до такой хни. Обычно бросают кой-чего потяжелее.

— Да вот не хня это, Салман, — серьезно сказал Трофимов. — Лично я бы лучше такой хней наряжался, чем «осколами». Веса меньше, удобнее, да и вытравить, если надо, такого как… — «как ты» он хотел сказать, даже не знаю, что его остановило, — …как иногда бывает, один чмырь в квартире засядет, хрен к себе подпустит. «Эфку» жалко тратить, а бросишь пару «слепяшек» в окно — и сразу сговорчивей становится. У «Беркутов»[18] такие были, знаю точно, а где их каталовские взяли, даж не догадываюсь. А вообще, ты заметил, какой бардак у них там? Тюрьма громадная, а толку нет. Пока раздуплятся, в каком конце стреляют, уже можно целую диверсию провернуть. Раньше такого не было. Давно, знать, никто на Каталова не наскакивал.

— Да ладно, с Каталовым-то. Лучше скажи, что случилось с Коробом?

Старлей, восхищенный было мыслью о диверсии внутри каменного гадючника, поник, нервно пальцем застучал по сигарете, сбивая пепел.

— Колена ему перебили. Звери, сука, — прошипел. — Рот заткнули, чтоб не орал, и молотком все кости перехерачили. Мы хотели увести — отказался. Просил… лучше уж мы, чем они. В общем, ты понял. Не яри душу, Салман, для тебя он просто Короб, для меня почти отец родной. — Затянулся дымом, выпустил вниз. — Ты когда-нибудь пырил отцу нож в сердце? А мне пришлось. И если эта Олька нас кинет, обещаю — из-под земли ее вырою… живую или дохлую.

В общем, зря я согласился дежурить первым. Не прошло и двадцати минут, после того как Трофимов оставил меня в павильоне, как усталость обвалилась мне на плечи бетонной глыбой. Предполагалось, что будет время, чтоб подумать, оказалось же, что думать совсем как-то невмоготу. Попытка напрячь мозг отдавалась нытьем в области затылка.

Нет, думать в таком состоянии вредно. Глядишь, так можно и до чего совсем бредового дойти. Например, вспомнить, что накануне вечером парни-то — Бакун с Трофимовым — как-то не совсем охотно восприняли решение Коробова о моем наемничестве. Да понятно, что раз уж из плена спасли, то, знать, не сбросили со счетов (удобнее было бы бросить, да?), но все-таки… Кто ж их знает, до чего дошептаться там, в каморке, могут? Или, может, спасли, чтоб на допросе у Каталова не вскрылся? Не начал выкладывать все, о чем знал?

Вот. Заметили, уже началось? А я что говорил — нельзя давать больным мозгам нагрузку. Иначе тут и до греха недалече. Сейчас ведь проще простого пустить им по пуле в лоб и идти со спокойной душой спать домой.

А Коробова реально жалко, хороший, наверное, был мужик…

Когда Бакун прикоснулся ко мне сзади, я чуть не отрезал ему руку. Нож сам ожил, я среагировал почти неосмысленно.

Отпрянув, Антон хыхнул, криво усмехнулся.

— Нервный ты, братишка. Иди, отдохни, я тебя подменю.

Спасибо, хотелось сказать. Выручил. Но словам было тяжело родиться. Я кивнул, похлопал его по плечу и потащился в коморку, где на разложенном кресле растянулся Трофим.

Вырубился я, едва лишь под головой оказался нагретый коряво имитирующий подушку тряпичный ком. Не снилось ничего. Слишком непродолжительно показалось время забвения. Проснуться было сложнее, напомнило школьные годы и звон чертова будильника.

— Салман, подъем, — кто-то подвигал меня за плечо раз, эдак, уже третий. — Давай-давай, спящий красавец.

— Трофимов, тебе никто не говорил, что ты похож на злую фею? — спрашиваю.

— Поднимайся, ты, сказочный герой. Есть Олька твоя.

Я даже не понял, что на меня так подействовало — имя ее или само появление за спиной у Трофимова, — но принял я вертикальное положение даже быстрее, чем мог от себя ожидать. Продрал веки, растер ладонями харю, облизал пересохшие губы. Ну во, привел себя в порядок, хоть на свидание.

На улице занималась заря. В полосах света, пробивших наискось каморку, мириады пылинок метались в привычном для них хаосе.

Мне показалось или от этого «твоя» у меня воспылали щеки?

— Ну что? — Ольга осмотрела меня докторским глазом.

— Да поживет еще, десантничек, — не оборачиваясь, ответил за меня Трофимов. — Не такой уж и больной. А ты, может, наконец, посвятишь нас в свои планы? Скажешь, что делать дальше?

Ольга присела на пустующее кресло, достала из рюкзака за спиной флягу, бросила мне. Как знала, что меня сушит будто с перепою. Затем развернула газетный сверток. Пара кусков домашнего хлеба, испеченного в волнистой жестяной форме в печи… Господи, есть ли что вкуснее?

— Бабушкина выпечка, — сказала, положив сверток на кровать. — Угощайтесь, из печи только.

— За хлеб спасибо, — сказал Трофим, отломив кусок белой мякоти. — Но от темы не отлынивай. Мы потеряли комбата. Я хочу знать, за что.

— Всему свое время, — холодно ответила Ольга. — Узнаешь, когда окажемся на месте. Извини, но эти правила установила не я. Где ваш человек?

Трофимов устало пережевал хлеб, вздохнул с досадой, отвернулся. Сказал бы что-то, но сдержался. Может, понимал, что все равно без толку? Раз уж на допросе из нее не вытянули ничего и в камере не сказала, то, наверное, действительно что-то архисекретное.

— На подходе. Бакун за ним вышел.