Внутри скрежетнул засов, ворота приоткрыли ровно настолько, чтоб в них мог пройти человек. Стоявший по ту сторону знакомый уже парень оглядел меня тем же упрекающим, по-юношески ярко выраженным оскорбленным взглядом.

«Как ты мог? — спрашивали его глаза. — Это же была моя любимая собака».

Вопреки моему представлению о фирме, ни комбайнов, ни грузовых машин, ни складских помещений на территории предприятия не было. Оно, как я понял, было из числа тех, что занимались перепродажей зерна, понятия при этом не имея, как это зерно выглядит. Таких донедавна было много, их возглавляли хитрожопые делки, что умели пользоваться Всемирной сетью лучше других и обладали толикой комбинаторства, достаточной дабы одурачить фермера-простофилю. На это указывает то обстоятельство, что в квадратном дворике вместо комбайнов стояла лишь пара дорогих машин, а помещения, что больше напоминали подсобки, никак не годились на роль зернохранилищ.

Впрочем, это могло быть и обманчивое мнение.

Дотащив свою ношу до одноэтажного офисного помещения, я не без чувства облегчения сбросил ее с онемевшего плеча. Псина была тяжелой, и последний километр как я только не ухищрялся, чтоб обмануть свое ноющее тело. Помогло лишь, когда окровавленная вязка шлепнулась рядом с урной — в том месте, что мне указал старик.

Приглушенный лай остальных четырех собак доносился из-под земли. Далекий, почти неслышимый. Лишь на мгновение он стал громче, когда старший брат парнишки открыл ведущую в погреб дверь. На пару мгновений он задержал на мне далеко не добродушный взгляд и направился во двор по своим делам.

— Пошли, — бросил через плечо старик, заходя внутрь офиса.

Здесь сразу ощущалось тепло. Где-то потрескивали дрова, и легкий запах дыма с ходу провоцировал ощущение уюта, расслабленности и покоя. Намек на забытое и кажущееся уже ненатуральным. Из кино как будто.

Пройдя по коридору, за приоткрытой дверью в бухгалтерию я увидел женщину. Подумалось, что это жена старика. В расстегнутой телогрейке, с откинутым на спину оренбургским платком и в теплых чунях, она стояла ко мне боком, возле переносной плиты, и деревянной ложкой перемешивала что-то в кастрюле. В топке плиты оживленно потрескивали дрова, и к запаху дыма примешивался вкуснейший запах вареной каши.

Пшенка небось? На масле.

Слюней во рту натекло столько, что я с трудом их проглотил. Обернувшись, седовласая женщина не без тревоги в глазах оглядела постороннего, с жадностью поедающего глазами ее стряпню вместе с кастрюлей. Но интерес иссяк быстро. Едва встретившись взглядами с мужем, она возвратилась к своим делам. Глупо, конечно, было рассчитывать, что она предложит пообедать, но, когда она отвернулась, во мне даже проснулось нечто, похожее на обиду. Будто бы я на ее месте стал бы направо и налево кашу раздавать. Ага, шире вороток держи.

— Эй, — тихо окликнул старик, пройдя дальше по коридору. — Чего застрял там?

В кабинете директора не было дорогого кожаного кресла. Даже оргтехники никакой не было. Шкаф с цветной макулатурой у стены, большой портрет Юли[13] с мелким календарем, плакаты с китайскими мини-тракторами, Т-образный стол развернули в ряд, по обе стороны по три стула.

«Столовка», — подумал я, заметив хлебные крошки на затертой скатерти.

Лицом ко мне, облокотившись на стол, сидел человек, как две капли воды похожий на доктора из строго доброго «Параграфа 78». Я мог бы сказать, что хорошо знаю этого человека, если б не внутреннее ощущение, что не знаю его вообще. Это информатор, для многих тягачей по востребованности человек номер один.

Настолько скрытным по натуре, малословным, нашифрованным и в то же время во всем осведомленным мог быть только тот, которого мы, тягачи, прозывали Призраком. Не потому, что это было эффектное и красивое погоняло. А потому, что нужно быть бестелесным духом, дабы вести образ жизни как у него.

Он не был тягачом — по крайней мере его никто не видел с оружием или «кравчучкой» на спине, — он не был членом какой-нибудь из известных в Виннице банд, он был законченным одиночкой и одновременно сотоварищем для многих винницких тягачей. А иногда казалось, будто он просто редкий лентяй. Знает ведь, где лежит, а сам не пойдет. И к ворованному не прикоснется. Ты сам отнесешь часть взятка в обозначенное им место, а кто-то другой понесет его дальше.

Он торговал информацией. Торговал только с правильными тягачами, что не могло не тешить мое самолюбие. И всегда приходил сам. Его нельзя было позвать, найти, встретить на дороге. Он появлялся сам и только тогда, когда было что предложить.

Не призрак разве?

Калмык, как человек тоже вроде ведающий, однажды заикнулся о терках Призрака со снайперами — бескрышными убэдэшниками,[14] засевшими на крышах одного из удобных кварталов на Пятничанах, — и даже нарисовал схему, по которой они сосуществуют.

Так вот, согласно теории Калмыка, снайпера высматривают передвижения по городу, отмечая кто, что и куда ценное поволок, а Призрак, соответственно, проталкивает сию информацию нужным людям. Версия эта имела право быть, поскольку за свою информацию Призрак нередко, окромя хавки, взамен просил «семерку».

Спрашивается: зачем, при тебе же и пистолета нет? Но ответа на сей вопрос не было, как и на множество других, что относились к сфере приватной жизни Призрака. С этим человеком не пропустишь по стаканчику в «Неваде» и не поговоришь за жизнь. Просто потому, что это не человек.

Это Призрак.

— Здоров будь, — без каких-либо эмоций на лице сказал он, когда старик закрыл за мной дверь. — Присаживайся.

Он указал на офисный стул, обшивка на котором из черной стала грязно-серой, местами покрытой жирными пятнами. А все равно, усевшись, я, наконец, почувствовал, что отдыхаю. После бурной ночки, разделенной меж калмыцким баром и рубиловом в «Комфи», после валяния в луже, беготни по гостинице, сражения с псиной и марафоном с ее трупом за спиной, просто присесть мне показалось лучше, чем отмяться в салоне тайского массажа.

— Здоров-здоров. Какими судьбами тут?

— Судьбы у нас разные, Салман, — в своем стиле ответил он. — Интересы иногда совпадают. Ты поблагодарил бы меня для начала, что ли. Это ведь я старика с парнем по тебя отправил. Дай, думаю, выручу старого корешка.

Прищурился. Ну конечно. С какой же еще рожей ему открывать свой долговой мешок?

— Да эт я понял, что не со своей воли он, — говорю, кивнув на дверь. — Благодарствую. С меня причитается?

Спрашивать, откуда Призрак знает о моих приключениях, понятное дело, просто глупо.

— Не заржавеет. Но я-то такое дело. Рассчитаться тебе придется и с Иванычем. За собаку.

— Ема! — с истинным удивлением развел руками я. — Да она меня чуть не сожрала, Призрак. Выскочила как бешеная. А у меня руки связанные. Чего я должен был делать?

— Тише, Глеб. Собаки для этой семьи значат больше человека. Если я правильно понял твои слова, то… лучше бы с тобой поразвлекались нанаевские глиномесы? Лучше висеть у Покровской церкви? — невозмутимо. — Если ты действительно так считаешь, ситуацию можно легко поправить.

Я спустил пар. Да уж, информатор владел тем коромыслом, которое любому утверждению находит противовес. Знает, зараза, куда бить. Порой мне кажется, в прошлом его дар просто не мог быть не замечен какими-нибудь спецслужбами. Допрашивать, колоть, пробивать на измену — ей-богу, ему эту науку не пришлось бы даже зубрить. Это у него в крови.

— Вот, — он небрежно бросил на стол кусок плотной черной ткани. — Если ты бывал на «конфетке», то знаешь, чем там штыняет. Этот клок давали псам, перед тем как пустить по вашему следу. Если у тебя случилась любовь с Гремучим, — он оглянул мою одежду, красноречиво подтверждающую сей факт, — это могло сбить Йену. Надо было просто дать ей убедиться, что ты не «дог», она бы тебя не тронула.

— Надо было, — хмыкнул я. — Легко сказать. Я бы, может, вообще ушел бы от Гремучего, если б не эти собаки.