— ... Варвары.

Иола состроила гримаску:

— Отвечаю словами красноречивого земледельца: ты подобен послу крокодила!

— На пославшего, надеюсь, не смахиваю? Хотя, — с притворной грустью вздохнул Эпей, — до вечера неблизко, еще и полную правду выслушать успеем.

Медленно, с долгими перерывами, женщина вслух принялась перелагать начертанное на папирусе:

— «Выслушай же меня, мой князь! Я расскажу тебе нечто... случившееся со мною самим... Я спустился к морю в корабле ста двадцати локтей длиной и сорока шириной...»

— Не просто варвары! — перебил Эпей. — Олухи впридачу. Такая посудина пьяную морскую черепаху не обгонит! Правильное соотношение длины и ширины корабля — восемь к одному.

— «Но ветер вышел, когда еще мы были в море, прежде, чем мы коснулись земли. Поднялся вихрь, он повторился, и в нем была волна восьми локтей...

Вот бревно! Я схватил его. Корабль погиб, а из бывших на нем не осталось никого... »[43]

— Говорю же, — хмыкнул Эпей, — корыто! Порядочная галера через такую волну перепрыгнет, что твоя лошадка через изгородь.

— Не буду читать! — возмутилась Иола.

— Молчу, молчу...

— «Я был выброшен морской волной на остров. И провел на нем три дня в одиночестве, и только... сердце было мне товарищем. Я заснул под сенью дерева...»

Мастер невольно залюбовался подругой. Насквозь просвеченные солнечными лучами волосы искрились, падая на спину и плечи свободной волной: замысловатые прически полагались только в торжественных случаях. Прелестное, слегка удлиненное лицо с правильными чертами и прямым носом клонилось над развернутым текстом. Стройные ноги, безукоризненные бедра, маленькие груди с длинными чувственными сосками... Финикийцы и хетты, большие любители налитых жиром тяжелых телес, навряд ли удостоили бы Иолу особым вниманием. И греческий скульптор, пожалуй, прошел бы мимо. Но любой из художников Та-Кемета не колеблясь уплатит последние деньги, — подумал Эпей, — чтобы заполучить подобную модель обнаженной хоть на часок-другой... Кемтскому идеалу красоты Иола соответствовала почти безукоризненно. Или вовсе безукоризненно...

Эпей судил не понаслышке. Он уже дважды плавал в терзаемый войной Египет и в общей сложности провел там около года, постигая через переводчика хитроумные секреты заморской механики.

Египетские умельцы приводили грека в уныние, египетские рабовладельцы — в ужас, но египетские живописцы оказались выше всяких похвал.

Совершенство линий и чистота красок были поразительны. Даже здесь, на Крите, где художники и ваятели изощрялись едва ли не до вообразимого предела, редко удавалось увидать фреску, способную по-настоящему превзойти творение смуглых мастеров...

— Э-эй! — окликнул мастер. — Извини великодушно, перебью снова. Но я вдруг уразумел, откуда в тебе столь великое пристрастие к Та-Кемету. Предки ведь наверняка явились оттуда, верно?

— Насколько знаю, нет...

— Значит, заезжий посол, — продолжил Эпей и тотчас уточнил: — Посол фа-ра-она... Князь какой-нибудь либо номарх улестил прабабушку.

— Что-о?

— Ну, может, не прабабушку, а... протопрабабушку.

— Ах ты!..

Иола метко запустила в умельца пухлой подушечкой для брошек и заколок.

— Винюсь! — возопил Эпей. — Читай дальше!

— «... Деревья закачались, земля затряслась. Я открыл свое лицо и увидел, что это шел змей. Был он тридцати локтей, а его борода — больше двух локтей. Тело его было украшено золотом, а брови — из настоящего лазурита».

— Однажды, — задумчиво сказал Эпей, — и мне случилось вздремнуть... как там бишь? — под сенью дерева. Проснулся — и обнаруживаю украшенного золотом быка. Лазурита, правда, не замечалось...

Иола подняла взор.

— Белого быка? — спросила она, помолчав.

— Его, родимого. Священного Аписа.

— Но рога золотят лишь по случаю высочайшего...

— Именно. Шестнадцать лет назад. Ночью. В Священной Роще. Я только-только обосновался на Крите, и понятия не имел о здешних обычаях. Потом объявились блуждающие огни, и я испугался, решил: эмпузы наступают... Молод был, неопытен. А сейчас вот припомнилось, когда в сказочке змей возник.

— И ты видел?..

— Боги миловали. По неразумию да по неведению вмешался в церемонию, выручил упрямившуюся девицу. После, поутру, выслушал весьма полезные наставления...

Эпей махнул рукой:

— Давай-ка дальше!

— «Кто тебя принес, кто тебя принес, малый, кто тебя принес на этот морской остров, берега которого в волнах?»

Я ответил так, а мои руки были протянуты перед ним. Я сказал ему:

«... Ветер вышел, пока мы еще были в море, прежде, чем мы коснулись земли. Поднялся вихрь, он повторился, и в нем была волна восьми локтей.

Вот бревно! Я схватил его. Корабль погиб, и из бывших на нем не осталось никого, кроме меня. И вот я — рядом с тобой: я был заброшен морской волною на этот остров».

— И вот я рядом с тобой... — негромко повторил мастер.

— А?

— И вот я рядом с тобой...

Карие глаза просияли и вновь устремились к замысловатым письменам.

— Он сказал мне:

«Не бойся, не бойся, малый, не пугайся! Ты достиг меня, вот Бог дал тебе жизнь. Он принес тебя...»

Скрипнула дверь.

Иола и Эпей вздрогнули от неожиданности.

— Не пугайтесь! — пробурчал добродушный Менкаура. — Я услышал, как великое произведение излагают на языке чуждом да неприспособленном. Уж дозвольте заметить: ненужные местоимения хорошему переводу — нож острый! А в общем, отнюдь не скверно...

* * *

— ... Каковой злодейский бунт и послужил к погибели самих мятежников, — закончил Расенна. — Из высадившихся близ Фемиксиды чистым чудом уцелел только человек по имени Кеней, которого вместе с благоразумно оставшимся на борту Сигерисом прошу сохранить в новом экипаже. За битого двух небитых дают...

Обсудив некрасивое положение дел, Расенна и Гирр заключили временное перемирие, уговорились оболгать погибших — мертвецам от этого не было ни холодно, ни жарко — и упорствовать во лжи.

— Итак, — медленно произнесла Арсиноя, — придется набирать команду сызнова. И целый месяц пропал впустую...

— Отчего же, госпожа? — возразил этруск. — Амазоночку доставили в целости, хотя не могу сказать, что в полной сохранности.

Царица вскинула брови.

— Эти мерзавцы, — пояснил Расенна, — поколотили бедняжку, получив отменный и славный отпор. Ежели я немного смыслю в телесных повреждениях, все минует само собою примерно через месяц. Но сейчас ее физиономия... э-э-э... немного вышла из берегов, а посему...

— А посему ты и не спешишь похвастаться добычей, верно?

— Сущая правда, — ухмыльнулся Расенна.

— Девушка в состоянии передвигаться?

— Вполне.

— Значит, веди сюда. Ни разу не видела настоящей амазонки.

— Слушаюсь, государыня. Только сперва несколько слов на ухо.

* * *

О чем толковал хитроумный этруск привередливой повелительнице, остается неизвестным. Но смело можно предположить: ни единого нескромного намека Эфра не услыхала ни сразу, ни когда-либо впоследствии. Будь иначе, на Крите немедленно воцарился бы малолетний Эврибат и его столь же малолетняя супруга, спешно избранная из числа родовитых девочек, ибо гибель государыни, согласно обычаю, влекла за собою полную перемену правления.

* * *

Арсиноя с ужасом уставилась в обезображенное девичье лицо. Левая половина принадлежала хорошенькой обладательнице миндалевидных глаз, высоких скул и неожиданно, необъяснимо нежного для воительницы подбородка. Правая часть, оплывшая после жестокого удара, по-прежнему напоминала маленькую дыню. Обширный кровоподтек уже проступил сквозь гладкую, смуглую кожу.

— Приветствую тебя, о Эфра, — любезно молвила Арсиноя.