— И тебе привет, о царица, — ответила девушка, попыталась поклониться и едва не упала.
— Немедленно комнату, мягкую постель, дворцового лекаря! Наилучшие вина и яства, — распорядилась Арсиноя. — Присмотр, уход, заботу! Я все проверю сама!
Выздоровление амазонки затянулось, как и предсказывал архипират, на добрый месяц. Ударь наемник немного сильнее — Эфра осталась бы лежать бездыханной на далеком северном берегу, неподалеку от своих доблестных соратниц, павших в стычке с дерзостными разбойниками.
Но девушке повезло. Ее постигло только умеренное сотрясение мозга.
Четыре недели кряду Эфру пользовал опытнейший врач, искушенный в премудростях травных, превзошедший науку терапевтическую, хирургическую, гипнотическую.
Запертый в южной оконечности гинекея наравне с тремя десятками служанок, находившийся, по сути, на положении узника, лекарь пытался было воспротивиться неслыханному затворничеству, но весьма откровенный разговор с начальником стражи разом остудил праведное негодование целителя.
Невообразимо высокое жалованье утешило.
Окружающая роскошь порадовала.
А получив от Арсинои дозволение по первой и малейшей прихоти забираться в постель к любой приглянувшейся красотке, седовласый, но вовсе не подверженный старческой холодности, Аминтор окончательно воспрял духом и встрепенулся телом...
Врач предписал Эфре полный покой, благодетельные примочки, укрепляющее питье, легкую, но сытную пищу. Удостоверился в целости глаза. Попросил покоситься влево и вправо, не поворачивая головы, следя за движущимся кончиком сухого, узловатого пальца. Бережно ощупал голову и шею.
— Все минует бесследно, — заявил Аминтор стоявшей рядом Арсиное. — Девочка в сорочке родилась.
Еще ни разу в своей двадцатидвухлетней жизни амазонка не чувствовала такой заботы, не испытывала схожего ощущения безопасности, не ведала подобной ласковой опеки. Малейшую просьбу исполняли незамедлительно, а зачастую и предупреждали. После сурового быта Фемискиры, нескончаемых воинских упражнений, походов и тягот Эфре казалось, будто она угодила в некий земной Элизий. Изысканно убранная, обставленная, искусно расписанная спальня поражала невиданной дотоле красотой. Тихие, приветливые голоса звучали непривычно для слуха, закаленного грубоватыми, отрывистыми командами и приказами...
Всякий день Арсиноя неукоснительно являлась проведать выздоравливающую и подолгу задерживалась у нее, беседуя, расспрашивая, рассказывая. Подметив признаки надвигающегося утомления, царица нежно сжимала Эфре запястье, просила подремать и бесшумно выходила из опочивальни.
Месяц промелькнул почти незаметно.
Боль улеглась, опухоль исчезла, головокружения отступили.
Эфра поправилась полностью.
* * *
Загадочная фраза Элеаны то всплывала в памяти, то снова исчезала, вытесняемая дневными заботами, беспечно утапливаемая в лихорадке ночных огней. Арсиноя вообще не любила раздумывать о печальном либо зловещем. Однако верховная жрица очень редко бросала слова на ветер, и естественное любопытство, наконец, победило.
— Послушай, Реф, — спросила царица возлежавшего бок о бок с нею начальника стражи, — кто живет в потайном дворцовом подземелье?
Рефий смущенно вздрогнул.
Повернул к Арсиное напрягшееся-лицо.
— Мокрицы, — ответил он безразличным, чересчур уж ровным голосом. — Холодные и противные.
— А еще? — сказала Арсиноя, от которой не ускользнуло мгновенное Рефиево замешательство.
— Больше никакой живности не замечалось.
— Реф, — Арсиноя приподнялась на локте и слегка чмокнула немилосердного любовника в переносицу, — а, Реф?
— Угу?
— Говорят, обитатель подземелий не питается падалью...
Царица вскрикнула.
Пальцы Рефия стиснули ей предплечье с такой силой, что, казалось, переломится кость.
— Кто говорит? — раздался скрежещущий шепот.
— Пусти, мне больно! Пусти! Совсем спятил?! Пуста, дурак!..
— Кто... говорит? — раздельно и грозно повторил Рефий, ослабляя хватку.
Арсиноя шлепнулась на спину и заплакала.
— Грубиян!.. Олух паршивый! Посмотри, каких синяков наставил!
Она всхлипнула, осеклась и умолкла, почуяв что-то неожиданное и не совсем ладное.
— Арсиноя, — чуть слышно промолвил Рефий, — речь идет о страшной, нерушимой тайне, рядом с коей морские и военные секреты Идоменея должно считать пустяками. До тебя донесся немыслимый, невероятный слух — ибо даже слуха подобного существовать не должно. Требую как начальник дворцовой стражи...
— Ты ничего не смеешь от меня требовать! Уйди!
— В данном случае, Сини, — зловеще процедил Рефий, — начальник стражи не только смеет, но и обязан требовать от любого, не исключая царицы! Если не веришь, пойди, справься, у Элеаны...
— Сам иди к ней... Дурак!
Арсиноя отерла слезы, помолчала и продолжила уже спокойнее:
— Месяца два назад Элеана явилась ко мне и спросила об участи пойманного пирата. Я сказала — зарублен... «Покажи останки!» Говорю: начальник стражи велел швырнуть в потайное подземелье; где оно — понятия не имею...
— Ничего лучше изобрести не могла? О пещерах даже упоминать без особой нужды не следует!
— А тогда Элеана отвечает: «Обитающий в катакомбах не питается падалью». Вот и все!..
— Ну, мерзавка... — прошептал Рефий.
— Кто? — вскинулась Арсиноя.
— Верховная жрица, разумеется. Но я потолкую с Элеаной наедине...
— Реф! Ты все едино проговорился. Объясни уж толком, в чем дело.
— Сини, — серьезным, очень серьезным голосом сказал Рефий, — умолкни и спокойно выслушай. Начальник дворцовой стражи, вступая в должность, беседует в Священной Роще с верховной жрицей, приносит ужасный обет молчания и узнает величайшую тайну острова Крит. К этому вынуждают определенные обстоятельства... По негласному закону я обязан мгновенно умертвить любого, нарочно или случайно уведавшего тайну — уведавшего полностью, либо частично — роли не играет...
Арсиноя уставилась на Рефия округлившимися глазами.
— Исключений не существует ни для кого. И венценосцы приравниваются к прочим. Вспомни зарубленную главным телохранителем царицу Лаодику. Она была чрезмерно любопытна...
Повелительница кидонов застыла от ужаса, не будучи в силах даже закричать.
— Я щажу тебя, Сини. Ты ничего не говорила, я ничего не слыхал. В сущности, Элеана пыталась обречь государыню на верную гибель, — задумчиво произнес Рефий. — Подтолкнуть к совершенно естественным расспросам. Только не знала, что мы с тобою друзья постельные...
Арсиноя перевела дух.
— Повторяю, Сини: об упомянутой мною тайне знают лишь трое. Верховная жрица, ее заместительница и начальник стражи. Всякий другой, заподозривший хотя бы кроху запретной истины, повинен смерти — немедленно, неотвратимо. Случается, излишне проницательные оказываются также чрезмерно болтливы — тогда погибают их собеседники, все до единого. Необъяснимая дворцовая резня, приключившаяся в тысяча шестьсот пятьдесят втором[44] по вине пьяной стражи, была, на самом деле, избиением узнавших недозволенное...
Отпив глоток вина из приютившегося в изголовье кубка, Рефий закончил:
— Поэтому сию же секунду напрочь позабудь о словах Элеаны, как я позабыл о твоих. Напрочь.
— Еще один вопрос.
— Ни полслова!
— Но, Реф!..
— Я не помню, о чем велась речь.
— Хорошо. Скажу иначе... Ты поймешь... Могут ли обитатели Кидонского дворца спокойно спать и спокойно разгуливать по несчетным переходам и закоулкам?
— А-а-а! Понимаю, — слабо улыбнулся Рефий. — Вполне. Десятки поколений спали, разгуливали, не жаловались... А теперь — молчок.
— Хорошо, милый... Боги бессмертные, погляди на эти жуткие кровоподтеки! Всю руку изуродовал.
— Не всю, — ухмыльнулся Рефий. — Только между локтем и плечом. Поноси витой браслет примерно с недельку — никто ничего не заметит...
