— Как видишь, это архидурацкая выходка, — терпеливо, точно ученика бестолкового наставляя, сказал Расенна.

— Вижу, — осклабился Диоклес. — Только знаешь, Расенна?.. А?

— Что именно? — спросил капитан.

— Сейчас появятся одногрудые.. Гы!

— Сейчас появятся спящие, — возразил этруск. — Ступай на бак и немедленно заваливайся. Приказываю. Утро вечера мудренее.

— Да? О-отлично... Только сначала появятся одногрудые...

— Повторяю: появятся спящие. Марш отсюда!

Диоклес уже наклонялся над связанной девушкой.

— А я... говорю... одногрудые появятся...

— Ошибаешься. Их не бывает.

Наемник взвыл от боли.

Расенна запустил пальцы левой руки в его густые волосы, крепко ухватил, запрокинул голову Диоклеса почти к лопаткам. Правой рукой вывернул негодяю кисть. Бронзовый нож зазвенел о палубные доски.

Отшвырнув подчиненного к борту, этруск зарычал:

— Спать, выродок, пропойца паршивый! На берегу, небось, поскромнее держался!

— Да я тебя, тварь!.. — прохрипел Диоклес.

И бросился на Расенну.

Это было просчетом.

Вполне объяснимым просчетом, ибо верзила обретался под изрядным хмельком, и гарпии были ему не сестры.

Но, тем не менее, последним в беспутной Диоклесовой жизни.

Этруск отступил — проворно и почти небрежно.

Подставил нападающему ногу.

И, когда мерзавец растянулся ничком, в кровь обдирая искаженную злобой физиономию, Расенна прыгнул.

Обрушился обеими стопами на крестец упавшего, ломая позвоночник и дробя тазовые кости. Весу в этруске было, как уже упоминалось, три с половиной аттических таланта. А использованный прием оказался бы смертоносным и при меньшей тяжести победителя.

Раздался громкий, устрашающий хруст и пронзительный вой, в котором не слышалось ничего человеческого.

— Боюсь, теперь появятся акулы! — процедил Расенна, перебрасывая потерявшего сознание головореза через бортовые перила.

Для разнообразия даже Гирр одобрил этот поступок, ибо слыхал беседу этруска с Диоклесом от начала и до конца.

Прикончив бунтовщика и дождавшись, покуда волнение, вызванное рукопашной схваткой, уляжется, этруск подошел к Эфре и уселся рядом, оставив, однако, меж девушкой и собою расстояние столь же приличное, сколь и разумное.

Обученную хитроумным способам защиты пленницу надлежало принимать всерьез.

— Мы не ахейцы, — спокойно и дружелюбно произнес капитан. — Также не хетты, не каппадокийцы... не принадлежим ни к одному из враждебных вашему племени народу. Не питаем к амазонкам ни малейшей вражды.

Эфра безмолвствовала.

— Люди, состоявшие под моим началом и потрепанные твоими соратницами...

Девушка осторожно повернула голову.

— Да, — сказал Расенна. — Похитителей настиг весьма лихой летучий отряд. Уцелело только двое. Одного я в твоем присутствии скормил рыбам. За жестокость и неподчинение.

О гибели самого отряда и о собственной меткости этруск предпочел не распространяться.

— Эти люди заслуженно поплатились, ибо нарушили строжайший приказ: набрать питьевой воды и незаметно возвратиться на корабль, никому не чиня обид и, по возможности, избегая любых и всяких стычек.

Расенна лгал бойко и довольно связно.

— Возвращаться к устью Фермодонта после приключившейся беды было бы чистым безумием. Высаживать же тебя на чуждый берег — значит, обречь на гибель. Понимаешь? — ввернул он излюбленный вопросец Гирра. — До острова, откуда мы приплыли, при попутном ветре плыть неделю. Возможно, чуть больше...

Критом правит женщина. Мудрая, справедливая, прекрасная собою. Побывай у нее, познакомься. Когда захочешь возвратиться домой — скажешь, и через неделю-другую ступишь на родную землю. Венценосная Арсиноя не станет удерживать против твоей свободной воли. Я знаю повелительницу.

. Девушка по-прежнему не отвечала.

— Если не веришь, то подумай хорошенько и рассуди здраво: какая мне корысть обманывать? Будь я работорговцем, питай какой-либо дурной умысел — зачем убеждать, уговаривать, доказывать? Ведь ты и так находишься в полной моей власти — связанная, беззащитная. До ближайшего рынка, где можно продать захваченную пленницу, — дня два не особенно спешного ходу. Время от времени чуток ослаблять путы — и никакой излишней возни... А я хочу развязать тебя, понимаешь? Вышло чудовищное недоразумение, ужасная неприятность, в которой всецело повинны состоявшие под моим началом головорезы — набранные случайно, поспешно, за неимением лучшего. Среди них не было ни единого критянина!

И так далее, и в этом же духе этруск витийствовал едва не до полуночи.

«Ох и врет, не моргнет! — подумал еще не уснувший Гирр. — Ухо надобно держать востро. Он самого сфинкса вокруг пальца обвести сумеет, ежели захочет...»

— Кто знает, возможно, в один прекрасный день Кидония и Фемискира станут союзниками? Побывай на острове, познакомься с государыней, а потом вернись и расскажи об увиденном. Чем ты рискуешь? Подумай...

— Не могу... — разлепила девушка запекшиеся губы. — Голова болит... Я хочу спать. И пить...

Расенна опрометью ринулся на нос миопароны, вернулся с полным кувшином прохладной, чуть застоявшейся воды.

— Я смочу льняную тряпицу и положу тебе на висок, — предложил он, когда амазонка утолила нестерпимую жажду. — Быстрее спадет опухоль. Кстати, меня зовут Расенна. А тебя?

— Эфра...

— Не шевелись, — велел этруск, — рассекаю путы.

Гирр едва не вскочил, услыхав сказанное.

— Теперь оставляю с тобою рядом этот кинжал. Говорят, амазонка страдает, лишившись оружия. Если пожелаешь заколоть, помни: я сплю совсем рядом, по другую сторону мачты... — Расенна улыбнулся: — Чтобы не плутала в темноте. Э, да ты, пожалуй, голодна? Принести еды?

— Нет... Оставь побольше воды... Я хочу спать...

* * *

— Помилосердствуй! — взмолился мастер Эпей, глядя на придворную даму поверх поднесенного к устам бронзового кубка, до краев наполненного кипучим критским вином — щедрым даром последнего урожая, обильного и доселе невиданного. — Староват я уже для эдакой тарабарщины! Годы не те, чтобы новым языкам учиться — да еще варварским!

Иола весело и лукаво скосила на умельца карие глаза:

— Если египтяне варвары, кем прикажете именовать эллинов?

Эпей отхлебнул изрядный глоток.

Его собеседница восседала на резной скамеечке подле самого окна, держала на коленях развернутый до половины папирус и забавлялась, доказывая доброму своему другу-приятелю неоспоримые преимущества роме перед аттическим наречием.

— А Менкаура знает по-гречески, — поддразнила Иола, не дождавшись ответа.

— Правильно делает, — парировал Эпей. — Иначе не мог бы черпать из великолепного кладезя моей несравненной мудрости. Одними жестами даже мартышки не объясняются.

Залпом осушив чашу до дна, умелец со звоном водрузил ее на маленький малахитовый столик.

— Еще? — спросила Иола и потянулась к стоявшей поблизости черно-красной амфоре.

— Не надо, — ухмыльнулся Эпей. — Мы не варвары.

— А кто месяц назад надрался до полубесчувствия? Фараон Хеопс?

— Поработай до полного упаду — и ты надерешься, — благодушно возразил Эпей — А нынче у меня выходной. Блаженное безделье. Зачем же портить удовольствие?

Иола послала мастеру воздушный поцелуй:

— Умница! Почаще бы так!

Она выпалила это столь радостно, что Эпей помимо воли расплылся в улыбке.

— Чем измываться над неповинным чужестранцем, — сказал умелец, — перевела бы лучше свою сказочку на язык, людям понятный, уху приятный. Кое-кто с удовольствием послушал бы...

За шестнадцать протекших лет критский выговор мастера сделался безукоризненным. Эпей болтал совершенно свободно и даже обучился чрезвычайно сложному письму — пиктографическому, не знавшему гласных звуков и посему зачастую непроницаемому для не посвященных в тонкости.

— Сказочка не моя, сказочку сочинили египетские...