Ударил коня пятками и припустил по берегу, вдогонку остальным, у которых — включая обремененного добычей Диоклеса — точно крылья на пятках отросли.

Обогнал, поравнялся с миопароной, прыгнул, опрокинулся, подвернул ногу. Не чуя боли, взвился и шарахнулся в море, поплыл саженками со скоростью, почти невообразимой. Сто локтей, отделявших его от корабля, беглец одолел менее чем за четверть минуты.

Диоклесовым спутникам волей-неволей довелось повернуться и принять бой, когда пять визжащих от ярости фурий настигли отступающих. Но в рассыпном строю пехоте не тягаться с кавалерией. Невзирая на численное равенство, пятеро критян полегли все до единого. Амазонки потеряли двух.

Диоклес и не подумал помогать товарищам, но продолжил неудержимый бег, оторвался от замешкавшихся наездниц и, вздымая тучи брызг, направился к миопароне, с каким-то безумным упорством продолжая волочить за собой ко всему безучастную Эфру.

Погоня — три уцелевшие наездницы — покрыла полторы сотни локтей почти мгновенно. Вновь напряглись могучие луки.

* * *

— Бей, — негромко приказал этруск. — Правую и среднюю...

Море было почти спокойно, ибо тянувший с побережья ветер усмирял волны. Прицел рассчитали заранее. Сигерис и Гирр спустили тетивы одновременно. Все три амазонки слетели на песок прежде, нежели успели расстрелять Диоклеса и прикончить злополучную подругу.

— А третью кто?.. — выдавил Сигерис и обернулся.

— Когда-то и я отличался по этой части, — признался Расенна, опуская лук. — Правда, прошло много лет, но все же...

Минуты через полторы запыхавшийся, дышавший подобно обсыхающему киту Диоклес добрался до судна.

— Принимай! — хрипло выкрикнул он, хватая свешивавшийся за борт канат.

— Принимаю, — отозвался этруск. Вынул из гнезд крепления кормового заслона, поднял могучими ручищами тяжкий щит, передал гребцам. Свесился, ухватил Эфру, одним рывком перенес на палубу. Помог Диоклесу вскарабкаться следом.

— Прочь отсюда! — выдохнул обессилевший великан. — Скорее! Прочь!..

— Сигерис, обруби якорь, — приказал этруск. — Трогай! И бери таранный темп!

Весла ударили слаженно и немедля.

* * *

— Н-да... — задумчиво произнес капитан, дослушав перебивавших друг друга Диоклеса и Кенея, которые в известной степени вернули себе душевное равновесие, опустошив на двоих целую амфору неразбавленного фессалийского («Левку», по личному распоряжению Арсинои, снабжали наилучшими винами и яствами).

Оба наемника расположились на носу миопароны, спинами к бортам, и блаженствовали, тупо уставясь в усеянное звездами небо.

— Н-да, — повторил этруск и надолго умолк.

Приведенную в чувство Эфру не без удобства устроили на войлочной подстилке посреди палубы, рядом с мачтой, однако развязывать отнюдь не спешили. Напротив, тщательно проверили путы, подтянули подозрительно выглядевшие узлы, обмотали несколькими витками тонкой, но прочной цепи. Девушка только скалилась и раз-другой попыталась укусить моряков.

— Это твоя вина, — бесцветным голосом вымолвил Гирр.

— Это наше общее счастье, — отозвался Расенна. — Вообрази-ка на минутку, что подобное приключилось бы в Архипелаге... Молодцы, как выяснилось, немного — самую малость — навыкли работать руками. А в подобном деле еще и головы требуются... Сам Тиния[42] позаботился избавить меня от банды никчемных неумех. Новый экипаж придется, думаю, набирать капитану, — а не начальнику дворцовой стражи.

— Поговорим в Кидонии!

— Разумеется. Если захочешь. Но тогда, не обессудь, выясним: откуда проведал надзиратель Гирр о... м-м-м... да! — ты подыскал удачное выражение — об официально пожалованном праве первой ночи. Заодно полюбопытствуем: наделен ли был означенный Гирр столь же официальным правом сеять возмущение среди моряков «Левки», разглашая государственную тайну и, по сути, нарушая торжественный священный обет молчания, принесенный царице... По-прежнему хочешь поговорить в Кидонии? Не передумал?

Критянин поник. Удалился на корму и угрюмо уставился в темные волны.

Надувался парус, храпели во сне утомленные гребцы, журчала стремившаяся мимо корабельного корпуса вода.

— Стало быть, уложила Пелия ножом на расстоянии десяти локтей? — негромко спросил этруск.

— Да! И дралась, точно дикая кошка! Счастье, что нас оказалось восемь человек... Иначе наверняка бы вырвалась и умчалась! Или еще кого-нибудь угробила!

— Безусловно, — кивнул Расенна. — Я не сомневаюсь в этом.

Диоклес почуял издевку, засопел, однако возражать капитану побоялся. Можно было, впрочем, выместить злобу гораздо проще. И безопаснее.

А главное, приятнее.

Верзила поднялся, широко, с хрустом потянулся, помотал головой.

— Волчица, сдается, очухалась... Ну-кось...

Наемник тяжело прошагал к мачте, остановился, обозревая лежащую Эфру, подбоченился.

— Кеней, подсоби-ка чуток!

— В чем подсобить? — осведомился Расенна.

— Я хочу маленько поквитаться с девочкой. За себя и за всех прочих. Сейчас попляшешь, стерва, — прибавил Диоклес, обращаясь к амазонке. — Ух, и попляшешь!

— Ни с места! — еле слышно шепнул этруск попытавшемуся встать Кенею. — Сидеть, выродок, если жизнью дорожишь...

Кеней повиновался беспрекословно.

Услыхав приближающуюся поступь, Диоклес обернулся.

— Лучше я пособлю, — произнес Расенна. — Ты разумеешь по-гречески? — спросил он Эфру.

Девушка сверкнула незаплывшим глазом и промолчала.

— Конечно, разумеешь. Только разговаривать со мной не изволишь... Крепкий орешек. Молодчина.

— Расколем! — заверил Диоклес и расстегнул набедренную повязку. — Подержи-ка молодку за плечи, командир.

Охмелевший, возбужденный наемник дерзил непроизвольно, забывая, кто стоит рядом. Этруск бесстрастно пропустил панибратскую просьбу мимо ушей.

Нагнувшись, Диоклес перерезал путы на Эфриных ногах. Девушка слегка вздрогнула и шевельнулась, пробуя затекшие мышцы, попыталась восстановить обращение крови в измученных венах.

— А что, собственно, ты собираешься предпринять? — полюбопытствовал этруск, упорно изъясняясь на греческом.

Наемник заржал.

— Хороший вопрос! Ой, хороший!

— И все-таки? Отвечай по-эллински, пускай и она слышит.

Диоклес продолжал гоготать.

— Потише, приятель, перебудишь гребцов, а им, сердечным, отдых требуется.

— Я-то умолкну, — сказал отсмеявшийся головорез, — только вот эта гадюка, пожалуй, верещать возьмется!

Он коротко пнул простертую Эфру ногой.

— Гадюки не умеют верещать, — беззлобно возразил этруск. — Они помалкивают, даже когда очень больно и страшно. В худшем случае шипят...

— Эта заверещит!

Оглядев свой изготовившийся к бою дрот, наемник остался доволен.

— Вот, паскуда, — обратился Диоклес к амазонке. — Любуйся! Это для тебя...

Завершить начатую тираду не удалось.

Эфра поймала напрягшейся стопой Диоклесову лодыжку, резко ударила ногою пониже колена Верзила грохнулся плашмя.

Закопошились потревоженные гребцы. Обернулся тосковавший на корме соглядатай Гирр. Очумевший от выпитого Кеней остался вполне безучастен. Теперь ему больше и прежде всего хотелось подремать.

— Хм! — буркнул Расенна. — Девочка-то и впрямь сущая прелесть... Не бойся, — бросил он Эфре, — ты в безопасности. Даю слово.

Диоклес приподнялся на локте, растирая ушибленный затылок:

— Ну, сволочь!..

Он вынул из ножен широкий бронзовый клинок, не без труда встал и сделал решительный шаг вперед:

— Ну, шлюха, молись богам!

Повернулся к Расенне, пьяно подмигнул.

— Послушай, командир, сказывают, будто амазонки правую грудь себе отрезают...

— Полная и несусветная чушь, — ответил этруск, не спуская с великана внимательных глаз.

— Чтоб мечом сподручнее махать!