Как бы то ни было, в его памяти теперь размещался, фигурально говоря, каталог человеческих душ. Против ожиданий, он представлялся Легиону отнюдь не в виде дискретной, неточной или ячеистой структуры, а чем-то вроде большого облака, сероватого, играющего приглушенными цветными оттенками. Когда его воображение воспроизводило ключевое ощущение (которое ему в данный момент угодно было сделать ключевым), облачная масса приходила в движение и выделяла шаровидное образование, медленно приближающееся в поле зрения. По мере дальнейшей работы воображения, а иногда, казалось ему, и само по себе, шло последовательное дробление серовато-лиловой массы на все меньшие и все более близкие шарообразные сгустки, последний из которых, подплыв и повиснув перед глазами, раскрывался искомым сенсуальным комплексом, и Легион мгновенно оказывался в чувственном и эмоциональном потоке избранного объекта вторжения.
В результате некоторой тренировки поиск желаемых объектов стал происходить без усилий, а после нескольких проникновений в один и тот же объект вхождение в него осуществлялось кратким, почти мимолетным волевым посылом, словно мысленным нажатием клавиши компьютера.
Далее Легион видел три проблемы. Первая: научиться попадать в эмоциональную сферу объекта не только из сенсосферы, но и напрямую из физического мира, или, попросту, «влезать в душу» любого человека, попавшего в его поле зрения. Вторая: попробовать проникнуть из сенсуальной и эмоциональной сфер в ментальную, в мысли объекта. И наконец, третья, потенциально наиболее опасная: нельзя ли вмешаться в мышление объекта, то есть, хотя это и некрасиво звучит, в какой-то мере им управлять?
Легион, разумеется, предпочел бы разбираться в этих вопросах поочередно, исходя из краеугольного принципа науки — расчленять сложную проблему на несколько более простых, но опасался, что в данном случае возможно только комплексное решение, иначе говоря — что все три задачи взаимосвязаны.
Первый шаг в любом случае представлялся ему одинаковым: следовало добиться достаточно долгого проникновения в мир восприятия какого-либо объекта, чтобы идентифицировать его в пространстве с точностью до города, улицы, дома, проще говоря — выяснить, где он существует, и, наконец, увидеть его непосредственно. Сложность этого дела заключалась в том, что он поначалу измерял продолжительность вторжений секундами, а теперь, после всех тренировок, — двумя или тремя минутами, по истечении которых сперва возникало жесткое ощущение дискомфорта, а затем происходило кратковременное отключение сознания и возвращение в него в собственном теле. Повторное вхождение в тот же самый объект удавалось проделать не скорее, чем через четверть часа.
Надеясь на способность своего мозга адаптироваться к предъявляемым ему новым требованиям, Легион теперь часами отслеживал состояния перспективных объектов, то есть потенциально находящихся в одном с ним городе. Это оказалось безумно скучно — все равно что просматривать без конца фрагменты немого фильма о неинтересной жизни неинтересного человека, снятого в натуральном масштабе времени. Определить географическое местонахождение объекта оказалось непросто, даже если он находился на улице: люди крайне редко воспринимали зрением здания, улицы, площади целиком, одним словом, городской пейзаж, как таковой, а перед глазами мелькали, в основном, детали — выбоины тротуара и лужи, светофоры, подворотни, двери и номера домов. Но Легион, несмотря на скуку и периодические неприятные импульсы, упорно продолжал свои изыскания — и однажды ему повезло.
На дворе стоял дождливый октябрь, и Легион, естественно, пристраивался к объектам, испытывающим ощущение уличной сырости и прохлады, но все они, как назло, старались поскорее оказаться внутри помещений. И вот, наконец, ему удалось найти человека, который слонялся по городу и явно никуда не спешил. Он был не по сезону легко одет — Легион спиной чувствовал промоченную моросящим дождем куртку, и правый башмак протекал — пальцы ноги в нем мокли и мерзли, и при каждом шаге слышалось противное хлюпанье. Помимо дождевых неприятностей, объект испытывал чувство голода (похоже, с утра ничего не ел, решил Легион). Тем не менее он пребывал в хорошем настроении — это Легион сразу заметил — и был сосредоточен на том, что мысленно перебирал вереницы слов, некоторые из них иногда произнося вслух. Язык оказался русским, и это давало надежду. Легиону удавалось разобрать лишь редкие отдельные слова, но он хорошо улавливал общий ритм — несомненный и достаточно приятный ритм четкого стихотворного размера. Иногда поток слов останавливался, и одна и та же строка с небольшими изменениями повторялась несколько раз, либо с неуверенной интонацией произносились изолированные слова, а затем снова восстанавливался ласкающий слух внятный размер стиха. Итак, судьба свела Легиона с бродячим поэтом, под осенней моросью сочинявшим стихи. И самым важным для Легиона было то, что в отличие от других объектов, поэт видел город — Легион за это проникся к нему почти нежностью. Улицы, проплывавшие перед глазами поэта, сразу показались Легиону знакомыми, и вскоре он увидел то, что нельзя было спутать ни с чем на свете, — набережную Невы и кованый орнамент ворот Летнего сада. На время перестав бормотать стихи, поэт проследовал внутрь сада и побрел по боковой узкой дорожке, по самому ее краю, норовя при этом заодно ворошить ногами груды опавших листьев и прислушиваясь к их шуршанию. Легион удивился, сколь прекрасны и легки эти звуки — ведь впервые он слышал их ухом поэта. Специальным усилием вырвавшись из их плена, он выбежал на улицу и остановил первую попавшуюся машину.
Через десять минут он был уже в Летнем саду и тотчас настроился снова на внутренний мир поэта — тот стоял, опершись на ограду Фонтанки, и сосредоточенно разглядывал оранжевые и желтые листья, медленно плывущие по темной воде. Выбравшись почти бегом к набережной, Легион наконец увидел поэта обычным зрением.
До него было шагов двадцать, и Легион едва успел разглядеть потертый джинсовый костюм, соломенные, нечесаные и, похоже, немытые волосы, задумчивое веснушчатое лицо. Появление Легиона вызвало у поэта волну невнятного, но сильного беспокойства — он выпрямился и стал удаляться уже не прогулочным, а нервным и скорым шагом. Легион же переживал несуразную смесь эмоций как собственных, так и принадлежавших поэту: любопытство и желание приблизиться, гораздо более неодолимое, чем самое сильное любопытство, свой непонятного происхождения страх и внезапную встревоженность поэта, и его жесткое нежелание очутиться вблизи от этого холеного, одетого с иголочки, сытого пижона, каким ему виделся он, Легион. Сильнее всего оказалось стремление сократить дистанцию, и он стал догонять поэта. Тот, не оглядываясь, почувствовал это и побежал, не оставляя Легиону другой возможности, как тоже перейти на бег.
Спортивный тренированный Легион быстро настигал голодного поэта, но когда расстояние сократилось до нескольких метров, с ним стало твориться нечто несуразное, хотя, вообще говоря, предсказуемое. Его охватила буря противоречивых ощущений, и он уже не мог распознать, какие из них кому принадлежат, его легкие трепыхались в попытке совместить ритмы двух дыханий, сердце аритмично дергалось, мускулы конвульсивно и вразнобой сокращались. Поэт издал сдавленный крик и побежал изо всей мочи, а Легион потерял сознание и, как подстреленный, рухнул на гранитные плиты. Через пару минут он начал было приходить в себя, и тут с ним случился первый в его взрослой жизни припадок эпилепсии.
Две девчонки, в нарушение закона выгуливавшие в саду своих собачек, опознали описанное в художественной литературе заболевание и вызвали «Скорую помощь».
Итак, он получил первое предупреждение. Война объявлена: Легион против Господа Бога. Надежда на выигрыш в генной лотерее не оправдалась — он, Легион, оказался особой точкой вселенского уравнения жизни и подлежал выбраковке. В силу присущей ему внутренней дерзости он не считал свою игру безнадежной: ведь не может же Создатель уничтожить его напрямую хотя бы потому, что он — слишком мелкий объект; значит, он подпадает под действие некой автоматической системы прополки, предусмотренной для таких случаев Великим Огородником, или чего-то вроде подпрограммы корректировки орфографии Текста Творения — ну, а всякую кибернетику можно обвести вокруг пальца, если вовремя разобраться в ее алгоритмах. Любопытно, что ему не пришло в голову затаиться и прикинуться обыкновенным человеком — особая точка есть особая точка, и механизмы автоматического поиска рано или поздно его обнаружат. А кроме того, уже вкусив первые капли сверх- или надчеловеческого состояния, он не мог отказаться от этого волшебного напитка и готов был ценой любого риска выпить его до конца.
