— Эта игра с тенями, она недетская, я боюсь ее… и красота эта, — она махнула рукой в переулок, упирающийся в узкий мостик, — тоже не для детей. Жанна стала меняться… тени, тени… я боюсь этого города. — Лепестки ее беззаботности опадали один за другим.
— И еще ваш ужасный Сашка… да, да, ужасный… он из этого города, из камня и теней… и, вы не поймете, я боюсь его, он сам — тень.
— О! — не выдержал я.
— Я же говорила, что не поймете, оттого что вы мужчина, — засмеялась она, и мне на миг показалось, но только на миг, что все лепестки вернулись на место.
— Мой ребенок говорит ужасные вещи, — голос ее стал жалобным, — все Сашка и Сашка… Это надо же, такое выискать! От него бы нормальный ребенок бежал без оглядки, а она с ним на «ты». Почему? — Она обиженно всхлипнула. — Из целого города выискала… именно ЭТО! Почему? — В ее глазах появились слезы, требуя от меня ответа на это настойчивое «почему».
Мы завернули в первую попавшуюся подворотню, и, по странному совпадению, за ней оказался тот самый двор-пустырь, двор-поляна, где прошлой весной я встретил Сашку с рулеткой.
Как и год назад, тополиный пух неслышно плыл над землей, и старушки в черном сидели по своим скамейкам, украшенные трепещущими белыми хлопьями.
— Давайте присядем, — попросила она. Ее глаза не были накрашены, и она смело орудовала носовым платком.
Старушки на нас даже не взглянули: женщина с платочком у глаз и мужчина, ее утешающий, — банальный пустяк для большого города.
— Это все не так страшно, — теперь она говорила спокойней и медленней, — беда в самой Жанне, а может, в моем отце. Он всю жизнь рисовал и носил рисунки на выставки, их там у него не брали, но он все равно носил. Без конца рисовал одно и то же, портил и рвал рисунки и бесился, что его не хотят понять. Это было ужасно… Я всегда была счастлива, что Жанну к этому не тянуло. А сейчас она начала рисовать и, как дед, рвет рисунки!
— Но может быть…
— Нет, нет! Если бы вы видели — это выражение лица, его ни с чем не спутаешь! Я вижу, она хочет чего-то, чего вообще нет, и знает, что этого нет, и потому сердится. Это ужасно! — Она остановилась, чтобы перевести дыхание. — А теперь посмотрите, что она рисует.
Она достала из сумочки скрученные в трубку листики. Они не слушались и все время сворачивались, но нам удалось кое-как их расправить у нее на коленях.
Все рисунки были темными силуэтами, силуэтами города теней. Листки заполняли призрачные, казавшиеся живыми тени домов, и старинные автомобили с большими смешными колесами, молодые люди в котелках и с усиками, и женщины в шляпках с лентами, в длинных, до земли, платьях, и деревья со странными цветами в ветвях.
— Если хотите, возьмите что-нибудь, — предложила она, — Жанне будет приятно.
Я выбрал рисунок, где в нижней части листа по проволоке шел канатоходец, а наверху, на карнизе, сидели в ряд и как будто смотрели вниз вороны и еще какие-то диковинные птицы.
Мне-то рисунки понравились, но я слишком мало в этом смыслил.
— Вы не хотите показать их понимающим людям?
— Уже показывала, — она вдруг смутилась, — говорят, ничего особенного, многие дети так рисуют.
— Ну вот, — она поднялась со скамейки, — стоит немного поплакаться, и становится легче, — ее улыбка стала опять беззаботной, — завтра мы улетаем в Крым, к бабушке. И наверное, мы… вообще там останемся. Я боюсь этого города, а там… там тени короткие, их почти не видно. Не осуждайте меня, что я так всего боюсь… дочь — это очень сложно.
На улице, уже прощаясь, она протянула мне карточку:
— Наш будущий адрес, не потеряйте.
Наутро Жанна, в нарядном оранжевом платье, пришла попрощаться. Она чмокнула каждого из нас в щеку и убежала, а у меня не хватило духа открыть Сашке истину.
Но на следующее утро я все-таки решился.
— Наивная ограниченная женщина! — заявил Сашка; он всегда начинал выражаться напыщенно, когда не мог скрыть обиду. — Она думает, можно убежать от собственной тени!
Сашка вернулся к своим картонкам, а меня услали в командировку в тихий маленький город с резными деревянными крылечками, с тополями и липами.
Я сидел в светлой комнате за таким же канцелярским столом, как у себя на работе, и, приучившись не замечать воробьиного гвалта за раскрытым окном, проверял бесконечные столбики чисел на привычных зеленоватых бланках, уже начавших желтеть. На счетах в стуке костяшек на секунду вновь оживали цифры, пять лет назад означавшие чьи-то зарплаты, налоги и алименты, а теперь уже ничего не значившие и имевшие смысл лишь для двоих — для меня, искавшего в них ошибки, и для человека, который мог эти ошибки сделать. Он, уступивший сейчас мне свой стол, сутулый до горбатости старый бухгалтер, по субботам и воскресеньям давал мне свою лодку, чтобы я мог кататься по ленивой зеленой реке и удить рыбу, словно я приехал не инспектировать его, а в гости. Я отсчитывал время по этим субботам и воскресеньям, и они скоро так примелькались, что отведенный мне срок прошел бездумно и незаметно.
Домой я уезжал с удовольствием и, ложась в поезде спать, размышлял, как пойду гулять утром и где лучше искать Сашку.
Город встретил меня, несмотря на раннее время, духотою и жарким солнцем. Сашку я обнаружил у пивного ларька, причем он явно был в центре внимания: между ним и очередью происходило какое-то объяснение. Не желая мешать, я тихонько пристроился в хвосте.
— Покажи, Сашенька! — просил высокий багроволицый мужчина, умильно улыбаясь и протягивая Сашке только что полученную от продавщицы кружку с белым султаном пены.
— Я тебе не Сашенька! — отвечал тот, против обыкновения, раздраженно.
— Покажи, Сашка! Покажи! — раздалось несколько голосов сразу.
Сашка хмуро кивнул и взял кружку. Он отошел к стене и, глядя вдаль, вытянул руку с кружкой, застыв неподвижно, как памятник. Тень его, с кружкой в руке и важно откинутой головой, выделялась темным пятном на грязно-голубой штукатурке.
Все кругом замолчали, и даже продавщица перестала греметь кружками и, опершись рукою на кран, выжидательно смотрела на Сашку.
Он же, выдержав приличную паузу, быстро и как-то странно переставил пальцы, держащие кружку. И ее тень на стене, вместе с колеблющимся султаном пены, явственно отделилась от Сашкиной руки и торжественно воспарила рядом с ней в воздухе.
Позволив всем насладиться зрелищем, Сашка как ни в чем не бывало выпил свое пиво. Публика не скупилась на одобрительные возгласы:
— Надо же!.. Артист!..
— Вот и я, — объяснил багроволицый хлопотливо и радостно, — и я тоже сперва не поверил!.. А вот видишь…
Ко мне доверительно наклонился старичок в поношенном морском кителе:
— В Академии наук… большой человек был… а вот сгубила.
— Кто сгубила? — не понял я.
— Кто, кто… нашего брата водка губит.
Сашка явно был в дурном настроении. Думая, что ему неприятна внезапная и специфическая популярность, я постарался скорей увести его от ларька, но его нервозность не проходила.
Оказалось, летом, оставшись один, Сашка решил, что пора обнародовать свое изобретение. Он хотел научить архитекторов разбивать тени.
Начал он на удивление толково. Он нашел корреспондента молодежной газеты, который счел эту историю заманчивой и набросал даже заметку под названием «Повелитель теней». В управлении архитектуры их приняли благосклонно и отправили в проектный институт. Но там захотели узнать, что скажут специалисты по оптике, и пришлось идти в оптический институт. Те же сказали, что это известный оптический эффект, хотя они и не против, чтобы им пользовались.
— Понимаешь, — уныло объяснил Сашка, — они там столько всего наоткрывали, что у них уже ум за разум зашел, им что ни покажи — не удивятся: «эффект», да и все… А эти тоже — им обязательно инструкцию подавай, и чтоб подпись была профессорская.
Понятно, желающих сочинять инструкцию к «эффекту» среди оптиков не нашлось. Дело зашло в тупик, встреча «за круглым столом» в редакции ничего не изменила, и корреспондент отступился от Сашки.
