Ключ повернулся… щелчок… зачем это я…

Я лихорадочно шарил рукой вдоль косяка. Должен же быть выключатель… только гладкая стенка… нужно зажечь спичку…

— Спичку! Ха! Ты рассеян сверх меры. Спички остались там.

Я повернул ключ влево. Не отпирается… неужто заело… вправо и резко влево… снова нет… ах ты, дьявол… это же ловушка…

— Не распускайся! Сядь, пусть привыкнут глаза к темноте.

Огненные точки плавали в воздухе. Как плавно они двигаются… будто фонарики рыб… глубоко под водой… кругом плавают рыбы… несут огоньки на усах-стебельках, на плавниках, на спинах… рыбий карнавал… подводный праздник…

Иногда огоньки останавливались, и мне виделось, они садятся на стол, стулья, стены… огоньки отдыхают… или мне что-то показывают, а я не понимаю.

— У тебя развинтились нервы. Это все в твоей сетчатке, и только в ней. Возбуждаются колбочки, или просто нейроны, и нигде ничего не плавает!

Нейроны… колбочки… тоска какая… завыть впору.

Огоньки закружились, поплыли вниз… собрались вместе… осветилось пятно… там что-то готовится… страшное… все страшное собирается… отовсюду… из моря, из воздуха… убежать бы… страх подползает…

— Хлебни, дурак, из стакана! Авось поумнеешь немного.

Крепкая настойка обожгла глотку, резкая боль ударила в переносицу, в виски, в солнечное сплетение. Спазма, как проволокой, сдавила горло. Меня начал трясти сильный кашель, я задыхался, ничего не соображая, дергался в конвульсиях, и каждая клетка во мне испытывала боль. Как противно трясет… никогда, никогда это не кончится…

Потом боль внезапно исчезла, и судороги приобрели правильный ритм, и пришла удивительная легкость. Я успел подумать, что, наверное, именно так начинаются припадки у эпилептиков.

Черный пустой мир… нет ни верха, ни низа… нет границ… плаваю в мертвом пустом пространстве… темные глыбы, конусы населяют пустоту… меня нет, я тоже глыба… мертвое в мертвом… конус тоски, той тоски, что раньше была моей тоской… все конусы что-то мое бывшее… не вспомнить, не вспомнить… знаю только страх… глыбу страха… моего бывшего страха… я должен пробраться в нее… превратиться в нее… преодолеть расстояние… не умею совсем шевелиться… нечем шевелиться… только мыслью, усилием мысли… из глыбы тоски в конус страха, совсем рядом, нет сил доползти к нему… вот он, ужас… серый и черный… кричать, кричать, научиться кричать!..

Где я… как странно, я на полу… сполз с дивана на пол… колени у подбородка… не могу шевельнуться… не беда, не беда… главное, кончилось это… не остался там, в пустоте… как хорошо, что не там… почему мокро… это настойка… опрокинутый стакан под рукой… и не пошевелиться… ничего… ничего… так лежать хорошо…

— Постыдись! Валяться, скорчившись, в луже! Как ты жалок! Вставай!

Не могу… не хочу вставать… так лежать хорошо… где светлячки… собрались в квадрат… нет, в кружок… маленькая арена… кукольный цирк… кто же выйдет на сцену… вот он, вот… маленький серый ослик… ослик танцует… кивает головой и танцует… почему не смешно… в цирке… почему так тоскливо… ослик, тоскливый ослик…

— Сам ты ослик! Тоскливый ослик! Посмотри, это просто крыса. Острый нос, и хвост, и усы. Это ты — клоун в цирке для крыс! Это ты ослик!

Ослик танцует… он очень важный, ослик… ослик танцует в цирке… почему не смешно… нужно, чтобы смешно… тоска какая…

— Говорят же тебе, крыса! Посмотри на ее усы. Посмотри, как волочится хвост, он вдвое длиннее ее. Это крыса, крыса!

Это крыса, крыса… танцует крыса… почему крыса танцует… почему танцует крыса… тоскливо, ох, как тоскливо…

— У крысы четыре лапы, вот она и танцует! Ты же не крысовед. Есть на свете крысологи-крысоведы, будь уверен, об этих танцах не одна книга написана!

Крыса танцует… крыса-ослик танцует… тоска, какая тоска… никогда, никогда не кончится это… всегда будет это… какая тоска…

Тук-тук-тук… это что же… крыса хвостом… ослик копытом… вот опять… тук-тук-тук… еще громче… тук-тук-тук… зачем стучит крыса…

— Теперь ему звуки мерещатся! Да хватит валяться в луже! Вставай, твои глупые мускулы в полном порядке!

Сейчас… сейчас… действительно, руки слушаются… ноги тоже…

Я встал на колено. Качает… немного качает… пустяк…

— Наконец-то! Теперь смотри: где твои крысы? Где ослики? Под тобой пустой пол! Где светляки? Полюбуйся: самый обычный лунный квадрат!

Странно… луна… было так темно…

— Луна, как и солнце, имеет время восхода. Для тебя это новость? Плюс облачность.

Плюс облачность… квадрат на полу это минус облачность… снова стучат… тук-тук-тук… совсем рядом… тук-тук-тук…

Лунный квадрат потемнел… это облачность… плюс облачность…

Я поднял глаза к окну — темная волна страха смяла мое сознание. Ужас… серый и черный… я точка на конусе ужаса… немой кристалл в глыбе страха… кричать, кричать, научиться кричать!..

Черный силуэт заслонил окно, над плечами торчит что-то жуткое — крылья летучей мыши, страшная белая маска расплющилась на стекле.

Судорожно, отчаянно я швырнул в окно стакан. Мой крик, звон стекла и женский визг слились в один режущий ухо отвратительный звук, подобие злобного хохота. Силуэт за окном исчез.

Наружу, скорее наружу!..

Дверь сама распахнулась, я вылетел в сад.

— Вот она! Догадался, кто? Бежит спасаться к своим иконам!

Страх перелился в злобу, и я, сам не зная зачем, гнался за ней через кусты и клумбы, движимый звериным инстинктом преследования.

— Догони, догони ее! Пусть пробежится, толстуха! Нечего по ночам шнырять! Смотри, сейчас упадет!

Споткнувшись о край клумбы, она растянулась на песчаной дорожке. В мутном свете луны я видел, как она дергается под своим черным плащом.

— Истерика! Ничего страшного. А ты не стой, как болван, помоги даме встать! Да не забудь извиниться.

Она поднялась с трудом и, хотя я ее поддерживал, чуть не упала снова. Из порезанной щеки текла кровь, другую щеку и нос облепил влажный песок. Она продолжала всхлипывать.

Я повел ее за калитку, и только у собственного крыльца она обрела способность говорить, иногда умолкая, чтобы глотать слезы.

— Извините меня, я, наверное, очень глупая! Иначе бы я заранее подумала, что могу вас испугать. Я так долго стучалась в ваш дом! Это ужасно с моей стороны, но я решила, что вам нужно знать, — тут она опять часто завсхлипывала, — сегодня она… Леночка… умерла…

От меня… от меня ей что нужно… я должен что-то сказать… не знаю, что ей сказать… она всхлипывать будет вечно… как тоскливо… тоска, тоска… где же ты, мое умное я… мой умный двойник, подскажи, что делать…

Меня вдруг пошатнуло. Противная резь в горле… и почему так холодно… очень холодно…

Я схватился за стойку крыльца, и Амалия Фердинандовна поняла, что со мной что-то неладно.

— Извините меня, извините, — беспомощно твердила она и даже перестала вытирать слезы и всхлипывать, — вам нельзя ночевать в вашем доме, вы останетесь у меня! — она взяла меня за руку, и я покорно пошел за ней.

Скверная была ночь. Что-то темное, злое залило город. Затопило улицы ядовитыми волнами, вползло во все окна и заглядывало в спящие лица мутными глазами страха, пока не схлынуло на рассвете. Кого-то, наверное, задушило не в шутку, мягкими когтями-присосками вынуло из постели, унесло бесшумно с собой. Что нам до них за дело… пусть мертвые хоронят своих мертвецов…

Экие мысли смешные… чепуха, а забавно… и главное, легко и спокойно… ветер с моря, и солнце, и прохладное утро… асфальт твердый, надежный, под ногой не проваливается… отпечатки застыли, как в глине следы динозавров… да они и есть динозавры… монстры…

И чего это я вчера… я же в отличной форме… как-никак, почти три месяца на побережье… пора, пора ехать… хватит смотреть на монстров… два дня осталось терпеть, разглядывать этот аквариум… ха, надо посмотреть на майора… тоже не последний из монстров…

Как хорошо, что ветер… шелестят стручками акации… в конце улицы искрится блестками море… вот оно, отделение милиции… сколько следов… да тут топталось целое стадо… и глубокая черная лунка… след одноногого… след чугунного человека… выпить, небось, заходил… недурной у майора приятель…