Напротив хозяина, в котором нетрудно было бы угадать полковника Говарда, сидел худой, желтолицый Кристофер Диллон, тот самый, кто, по словам мисс Плауден, составлял несчастье ее кузины.

Между этими двумя джентльменами помещался средних лет мужчина с грубым лицом, облаченный в мундир войск короля Георга. Цвет лица его мог соперничать с его же алым кафтаном, а главное занятие в данный момент состояло в том, чтобы отдать должное угощению гостеприимного хозяина. Время от времени в комнате появлялся безмолвный слуга, который затем быстро исчезал, однако всякий раз, когда он отворял дверь, в помещение врывался ветер и было слышно, как он выл по углам и в высоких трубах обители.

Перед креслом полковника Говарда стоял человек в крестьянском платье, и в минуту поднятия занавеса, скрывавшего сцену от глаз читателя, между этим человеком и хозяином дома шла беседа, которая закончилась следующим образом:

– Ты говоришь, что шотландец своими глазами видел эти суда? – спросил полковник.

Фермер ответил утвердительно.

– Что ж, – заключил полковник, – можешь идти.

Фермер, выходя, неуклюже поклонился, и старый воин ответил на его поклон вежливым кивком, а затем, обратившись к своим друзьям, возобновил разговор.

– Если эти безрассудные юнцы действительно уговорили старого дурака, который командует фрегатом, сунуться в здешние мели накануне такого шторма, их песенка спета! Что ж, этим лишь свершится над бунтовщиками и изменниками справедливый суд Провидения! Я не удивлюсь, джентльмены, если узнаю, что страна, где я родился, охвачена землетрясением или поглощена морем, – так ужасны и непростительны ее грехи! А все же юноша, который занимает на этом корабле первый пост после капитана, был когда-то гордым и смелым! Я хорошо знал его отца, – он был отважным воином, но, как и мой брат, отец Сесилии, предпочел морскую службу сухопутной. Сын унаследовал храбрость отца, но не его преданность королю. Жаль все же, если такой юноша утонул!

Эта речь, похожая, особенно в конце, на монолог, не требовала немедленного ответа, но офицер, подняв бокал к огню, чтобы полюбоваться алым оттенком напитка, а затем так усиленно глотнув, что после этого ему оставалось любоваться лишь прозрачностью хрусталя, спокойно поставил пустой бокал на стол и, потянувшись за бутылкой, промолвил рассеянным тоном человека, мысли которого заняты совсем другим:

– Сущая правда, сэр! Хорошие люди редки, и, как вы говорите, нельзя не пожалеть об их судьбе, даже если они гибнут славной смертью. Смею сказать, что это большой урон королевской службе.

– Урон королевской службе? – повторил хозяин. – Славная смерть? Нет, капитан Борроуклиф, смерть мятежника не может быть славной. И, признаюсь, я не совсем понимаю, какой от этого урон королевской службе.

В голове офицера царила та счастливая путаница, когда трудно отыскать нужную мысль, но благодаря давней привычке к дисциплине он все же умел в минуту необходимости вернуться к действительности и поэтому тотчас ответил:

– Урон в том, что пропадет ценный пример. Многих устрашило бы, если бы молодой человек был казнен, а не пал в бою.

– Он утонул, сэр!

– Ну, это почти все равно что быть повешенным. Я упустил из виду это обстоятельство.

– Однако совсем не достоверно, сэр, что замеченные гуртовщиком большой корабль и шхуна – те самые корабли, о которых вы говорите, – резким, гнусавым голосом возразил Диллон. – Едва ли они осмелились бы так близко подойти к берегам, у которых постоянно крейсируют наши военные корабли.

– Эти люди – наши соотечественники, Кристофер! – воскликнул полковник. – Они смелы и отважны, хотя и мятежники. Когда я лет двадцать назад имел честь служить в армии Его Величества, мне посчастливилось встретиться лицом к лицу с врагами моего короля в нескольких небольших столкновениях, например – при осаде Квебека[34], в сражении под стенами этого города, в стычке при Тайкондироге[35]. Мне довелось также быть при злополучном разгроме генерала Брэддока[36]. Должен сказать, сэр, в защиту колонистов, что они смело вели себя в этом последнем деле. И тот самый джентльмен, который теперь стоит во главе мятежников, приобрел почетную известность своим поведением во время той несчастной битвы. Это был скромный и смелый молодой человек и настоящий джентльмен. Я никогда не отрицал, что мистер Вашингтон[37] – весьма благородный человек.

– Да, – заметил, зевая, капитан Борроуклиф, – он получил воспитание в войсках Его Величества и поэтому не мог быть иным. Но мне грустно, полковник Говард, что мятежники утонули. Теперь, вероятно, кончится и мое пребывание у вас, а я далек от того, чтобы отрицать, что ваше гостеприимство сделало этот дом весьма для меня приятным.

– Я рад, сэр, что мне удалось хоть чем-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность, – учтиво кланяясь, ответил хозяин. – Но джентльменам, которые, как мы, живали и в лагерях, не пристало обмениваться комплиментами по поводу подобных пустяков. Другое дело – мой родственник Диллон, чьи мысли больше заняты комментариями Кока на Литтлтона[38], чем весельем за столом и солдатской жизнью; он мог бы счесть эти формальности столь же необходимыми, как и все мудреные слова, которыми полны его акты. Эх, Борроуклиф, дорогой мой друг, мы, кажется, уже поднимали тосты за всех членов королевской семьи – да благословит их Господь! – давайте же выпьем бокал в память бессмертного Вулфа!

– Славное предложение, мой достойный хозяин! От такого не откажется ни один солдат, – ответил капитан и поднялся с места. – Да благословит их всех Господь, повторяю я за вами, и, если наша милостивая королева кончит столь же славно, как начала, у нас будет такая плеяда принцев, какой не может похвастаться за столом ни одна армия в Европе!

– Да, да, эта мысль хоть немного утешает нас в дни ужасного мятежа моих земляков. Но я не буду более волновать себя неприятными воспоминаниями. Войска моего государя скоро очистят дерзкую страну от этой заразы.

– Нечего и сомневаться, – подтвердил Борроуклиф, мысли которого все еще оставались затуманенными искристой мадерой, созревшей под солнцем Каролины. – Эти янки бегут от регулярных войск Его Величества, как грязная лондонская чернь при виде конной гвардии.

– Извините меня, капитан Борроуклиф, – сказал хозяин сурово, выпрямляясь, – они могут быть введены в заблуждение, обмануты, преданы, но ваше сравнение несправедливо. Дайте им оружие, приучите их к дисциплине, и тогда каждая пядь отнятой у них земли, как она ни обширна, оросится кровью победителей.

– Самый последний трус на свете стал бы сражаться в стране, где выделывают такое чудесное вино, укрепляющее сердце, – хладнокровно ответил офицер. – Я живое доказательство того, что вы неправильно меня поняли, ибо, если бы эти бесцеремонные джентльмены, вермонтцы и хемпширцы, – да простит их Господь за это дело! – не прикончили две трети моего отряда, я был бы назначен не сюда для рекрутского набора, а в действующую армию. Да и договором я не был бы связан, как законом Моисеевым[39], если бы Бергойн[40] сумел устоять против их маршей и контрмаршей. Сэр, я от всего сердца пью за их здоровье! Видя перед собой бутылку этого золотистого солнечного напитка, я готов пить за всю армию Гейтса, за каждый полк, за каждую роту и, если вы потребуете, даже за каждого солдата!

– О, я ни в коем случае не решился бы подвергать вас столь тяжкому испытанию, – возразил полковник, умиротворенный уступчивостью капитана. – Я и так в неоплатном долгу перед вами, капитан Борроуклиф, за то, что вы столь охотно согласились защищать мой дом от этих пиратов и бунтарей, какими, к сожалению, стали мои сбитые с толку соотечественники.