P. S. Я чуть не забыла сказать вам, что в сборнике сигналов вы найдете подробное описание нашей тюрьмы, сведения о ее расположении и план всей местности».

Дочитав послание, Гриффит возвратил его тому, кому оно было адресовано, и, откинувшись на спинку стула, глубоко задумался.

– Я не знал, что она здесь, иначе я принял бы пост, который мне предлагали наши комиссары в Париже, – наконец промолвил он. – Я надеялся, что счастливый случай поможет мне встретиться с ней, но никак не ожидал, что окажусь в такой близости от нее! Раз у нас есть эти сведения, мы должны действовать быстро и решительно. Бедняжка! Что только ей приходится сейчас испытывать!

– Какой у нее прекрасный почерк! – воскликнул Барнстейбл. – Четкие буквы, изящные и маленькие, как ее пальчики. Грифф, вот если бы ей вести вахтенный журнал!

– Сесилии Говард прикасаться к грубой бумаге вахтенного журнала? – удивленно воскликнул Гриффит, но, заметив, что Барнстейбл углубился в письмо возлюбленной, понял, что каждый из них думает о своей любимой, и, улыбнувшись, замолчал.

После нескольких минут хладнокровного размышления Гриффит попросил друга рассказать ему, как и при каких обстоятельствах он встретился с Кэтрин Плауден. Барнстейбл кратко изложил все события, уже известные читателю.

– Значит, – сказал Гриффит, – Мерри – единственный, кроме нас, кто знает об этой встрече. Думаю, что, дорожа честью своей родственницы, он не будет болтать.

– Ее честь не нуждается в защите, мистер Гриффит! – вскричал Барнстейбл. – Она так же незапятнанна, как паруса над вашей головой, и…

– Тише, милый Ричард! Прошу прощения: вероятно, мои слова можно истолковать несколько иначе, чем я предполагал. Но очень важно, чтобы все наши шаги были осторожны и оставались тайной.

– Мы должны увезти их обеих, – сказал Барнстейбл, уже забыв о минутном недоразумении, – и сделать это раньше, чем нашему старику заблагорассудится покинуть здешние берега. Вам что-нибудь известно о его инструкциях, или он молчит о них?

– Он безмолвен, как могила. Впервые мы покинули порт без того, чтобы он откровенно поговорил со мной о целях нашего плавания. И, с тех пор как мы вышли из Бреста, он еще ни слова мне не сказал.

– Причиной этому ваша застенчивость – все вы такие в Джерси! Подождите, пока я с моим восточным любопытством подойду к нему. Клянусь честью, через час мне все будет известно!

– Коса найдет на камень – вот и все, чем это кончится, – засмеялся Гриффит. – Увидите, он будет увертываться так же ловко, как вы – допрашивать его.

– Во всяком случае, у меня нынче будет возможность попытаться. Он послал за мной для участия в офицерском совете – вероятно, по какому-то важному вопросу.

– Ничего не слышал, – ответил Гриффит, подняв пытливый взгляд на приятеля. – Что он собирается объявить?

– Об этом вам придется спросить у вашего лоцмана, потому что во время разговора со мной старик каждую минуту посматривал на него, словно ожидая команды для маневра.

– Вокруг этого человека и в наших отношениях с ним есть какая-то тайна, постичь которую я не в силах, – сказал Гриффит. – Но я слышу – меня зовет Мануэль. Нас ждут в капитанской каюте. Помните, вы не должны покинуть фрегат, не повидавшись со мной еще раз!

– Нет-нет, мой дорогой друг, после общего совета у капитана мы удалимся на частный совет!

Молодые люди встали, и Гриффит, сбросив куртку, в которой выходил на палубу, надел парадный сюртук. Взяв шпагу, он направился вслед за товарищем по проходу, уже нами описанному, на батарейную палубу, откуда они вошли, приветствуя собравшихся, в командирский салон.

Приготовления к совету были коротки и просты. Старый командир фрегата с безукоризненной вежливостью принял офицеров и, указав им на стулья вокруг стола, привинченного посреди салона, молча занял председательское место. За ним без дальнейших церемоний уселись и все остальные. Занимая свои места, они, однако, внимательно и строго соблюдали порядок старшинства и чинов. Гриффит, как следующий по должности за командиром фрегата, поместился по правую руку от него, а по левую руку сел командир шхуны. Командир морской пехоты, который также принимал участие в совете, расположился подле Гриффита, а за ним – по старшинству – все остальные офицеры. На нижнем конце стола занял место штурман – атлетически сложенный, широкоплечий человек с грубыми чертами лица. Как только все уселись за столом и установилась тишина, командир, собравший своих подчиненных на совет, изложил им существо дела и просил высказать свое мнение.

– В силу данных мне инструкций, джентльмены, – начал он, – по прибытии к берегам Англии я должен был их обследовать…

Гриффит почтительно поднял руку, призывая к молчанию, и старый ветеран умолк, вопросительно глядя на лейтенанта.

– Мы не одни, – объяснил молодой человек и бросил взгляд в ту часть салона, где, облокотившись на пушку, в спокойной и непринужденной позе стоял лоцман.

Незнакомец и бровью не повел, услышав этот явный намек, и не поднял глаз от лежавшей перед ним прямо на палубе карты, которую он внимательно разглядывал.

– Это мистер Грэй, – тихо и с явным уважением произнося это имя, ответил капитан. – Нам понадобятся его услуги, поэтому мы ничего не должны скрывать от него.

Молодые люди удивленно переглянулись, и, когда Гриффит безмолвным поклоном выразил свое согласие с решением командира, последний продолжал:

– Мне было приказано наблюдать за определенными сигналами с мысов, мимо которых мы шли. С этой целью мне были даны лучшие карты и инструкции, что дало нам возможность вчера войти в бухту. Теперь у нас есть лоцман, который представил такие доказательства своего искусства, что ни один из вас, джентльмены, не должен колебаться в случае необходимости положиться на его честь и знания.

Старик умолк и оглядел своих офицеров, словно желая прочесть на их лицах, как они приняли это важное заявление. Слушатели молча наклонили головы, и капитан, заглядывая в бумагу, которую он держал в руках, продолжал свои объяснения:

– Всем вам известно, джентльмены, что злополучный вопрос об обмене пленными не раз возбуждался обоими правительствами – нашим и английским. По этой причине, а также по некоторым политическим соображениям наши комиссары в Париже признали необходимым захватить в плен нескольких видных деятелей враждебной стороны, которые могли бы послужить заложниками на случай дальнейших козней врага, в то же время это заставит Англию испытать на себе тяготы войны, которые до сих пор были только нашим уделом, ибо она шла исключительно на нашей территории. Сейчас нам представляется удобный случай привести этот план в исполнение, и я собрал вас для того, чтобы посоветоваться, как это сделать.

Это неожиданное сообщение о цели плавания было встречено мертвой тишиной. Подождав с минуту, капитан, обращаясь к штурману, спросил:

– Что вы посоветуете мне предпринять, мистер Болтроп?

Закаленный моряк, которому было предложено своим советом распутать этот трудный узел, положил на стол короткую костистую руку и начал с большим старанием вертеть чернильницу, а другой рукой он поднес ко рту перо и стал жевать его с таким увлечением, словно это был лист славного виргинского табака. Но, заметив, что от него ждут ответа, он поглядел сначала направо, потом налево и наконец заговорил хриплым, густым голосом, потерявшим из-за морских туманов и постоянной простуды всякую мелодичность:

– Я думаю так: приказано – значит, надо сделать, ибо старинное правило гласит: «Получил приказ – выполняй враз!» Однако не худо и другое правило: «Волю начальства твори, да и себя не смори!» Оно спасло многих ребят от промашки, закрывающей реестр казначея. Я не хочу сказать, что книги казначея хуже других книг, но, когда человек умер, его счет закрывают, иначе выйдет ошибка. Итак, если дело должно быть сделано, встает вопрос: каким образом? Всем известно, что на корабле много парусов, но не всякий скажет, как убрать лишние. Так вот, если дело действительно должно быть сделано, нам следует либо высадить отряд и захватить этих людей, либо ложными сигналами и флагами заманить их на фрегат. Что касается высадки, капитан Мансон, – я говорю только о себе, – то, если вы проткнете бушпритом окна гостиной английского короля, я согласен на этот маневр, и мне неважно, сколько дворцовой посуды при этом будет побито. Что же до того, чтобы оставить след моих сапог на здешнем прибрежном песке – я все время говорю только о себе, – то, извините за выражение, лучше пусть черт меня унесет.