Стол был накрыт на славу, и доброго темного эля было предостаточно, но аббат сидел мрачный, и кусок не лез ему в глотку.

Когда с едой было покончено, отец Тук сказал с ехидцей:

— Ну а теперь было бы не худо, чтобы его преподобие сплясал бы нам какой–нибудь веселый танец! Джигу, может быть, а?

Все зашумели:

— Да, да, пусть спляшет!

— Пощадите! — взмолился аббат, заламывая руки и чуть не плача.

— Хорошо, успокойся, — сказал Робин. — Не хочешь плясать, не пляши. Но мессу ты нам отслужишь. Я уже давно не слышал мессы, и может быть, даже Пречистая Дева сердится на меня за это.

Делать было нечего. Слабеньким срывающимся голосом начал аббат службу, и все стрелки в зеленом опустились на колени, обнажили головы и стали горячо и искренне молиться.

Когда служба окончилась, было уже темно. Сквозь вершины деревьев просвечивали звезды. Где–то вдалеке крикнула ночная птица.

— А теперь выведите его на дорогу, да помогите ему взобраться на лошадь, и пусть катится отсюда, — сказал Робин Гуд.

— Ты всегда придумаешь какую–нибудь работу на ночь глядя, — зевая, сказал Кеннет Беспалый.

— Да что ты, Робин! Отпустить его?! — возмутился Маленький Джон. — У меня каждая стрела в колчане подпрыгивает от нетерпения.

— Не надо, Маленький Джон. Имей уважение к сану и возрасту.

— Ну хоть свежую дубинку можно ошкурить о его бока? — не унимался Маленький Джон.

А отец Тук ничего не сказал, потому что шептался о чем–то с белой аббатовской кобылой.

Не было в веселом сердце Робина ни злобы, ни мести. Он избежал гибели и вдоволь натешился над своим врагом. Ему этого было достаточно.

Маленькому Джону и Вилли Скарлету в конце концов пришлось помочь измученному аббату сесть на лошадь и вывести его на дорогу, ведущую из Ноттингема в Йорк.

Детьми они часто играли вместе. Строили песчаные замки, или устраивали турниры для искусно выструганных деревянных рыцарей, или просто бегали, догоняя друг друга.

Замок графа Фитцуолтера располагался неподалеку от Хантингдона. И когда Робину стало лет двенадцать–тринадцать, ему даже разрешалось отправляться туда верхом в сопровождении всего лишь одного слуги. Около трех миль надо было проехать по мягкой грунтовой дороге мимо кузницы Кривого Билла из Гриндейла, мимо груды огромных камней, которая, как говорили, что–то обозначала у древних кельтов и была навалена тут в незапамятные времена, мимо колючей живой изгороди, окаймлявшей поля арендатора Стивена из Сэдли.

Подъехав к замку, он бросал поводья слуге и взбегал по подъемному мосту, а Мэриен, единственная дочь графа Фитцуолтера, выходила ему навстречу. Они были почти ровесники. И хотя Мэриен выглядела тоненькой и хрупкой, она не отставала от Робина в мальчишеских забавах. До чего же метко стреляла она из лука! Не уступала любому искусному стрелку. А еще и любила, одевшись в мужской наряд, скакать с другом рядом по полям, окружавшим замок графа. Слуги, чертыхаясь и бранясь про себя, с трудом поспевали за ними.

Однажды, когда Робину и Мэриен было лет по четырнадцать, а может, и по пятнадцать, вдоволь настрелявшись из лука по далекой, еле заметной мишени, они сидели на склоне глубокого оврага, на теплой траве, потому что дело было летом.

По дну оврага, весело булькая, бежал ручей, где–то поблизости тюкал по дереву дятел, небо казалось высоким–высоким, потому что в эту минуту не было на нем ни облаков, ни птиц. Может быть, там кружились и пели ангелы. Их не было видно глазу, ухо их не слышало. Но души молодых людей, должно быть, улавливали тихую музыку их полета, потому что было им както особенно легко и радостно.

— Робин, — сказала Мэриен. — Скоро мы будем совсем взрослыми.

— Да, — согласился он, продолжая слушать неслышную музыку и не очень вникая в то, что она произносила.

— И, может быть, ты тогда уедешь в далекие края…

— Может быть.

— И, может быть, на войну?

— О чем ты, Мэриен? И чего это ты вдруг в одну минуту сделалась такая грустная, точно утопила в реке свою любимую шляпку, а?

— Ты не шути, Робин. Я боюсь, что ты уедешь и забудешь меня…

Но он перебил ее, не дослушав, нетерпеливо, горячо:

— Никогда, никогда я тебя не забуду! Я… я люблю тебя, на всю жизнь — одну тебя! Ты слышишь меня?

— Давай поклянемся, что будем любить друг друга всегда. Хорошо, Робин? — сказала она тихо.

И они поклялись. Еще тогда. Давно–давно. Тем легким и безмятежным летом 1175, а может быть, и 1176 года.

А когда у него было отнято все — титул, земли, доходы, замок и он был объявлен вне закона, он больше не показывался в замке графа Фитцуолтера. Неужели на этот раз Робин Гуд нарушил клятву? Он, никогда не преступающий клятв и даже не нарушающий простых обещаний? Нет, конечно, нет! Милая, прекрасная Мэриен продолжала жить в его сердце и никогда не покидала его. И Робин был уверен, совершенно и непоколебимо уверен, что Мэриен тоже свято верна своему слову. Вот поэтому он и не навещал больше тот замок с высокими угрюмыми башнями, узкими окнами и высокой крепостной стеной. Не мог же он обречь любимую на полную лишений и опасности жизнь в пещерах в лесной глухомани. Она выросла в замке, она привыкла к роскоши, а что может он дать ей, «волчья голова», гонимый подлой иноземной властью? Платье из зеленого линкольнского сукна вместо роскошного наряда, крик совы по ночам вместо звуков арфы да еще мох вместо перины из лебяжьего пуха?!

— Ты что, хочешь остаться старой девой, вековухой, напустить полон замок кошек и сидеть вязать чулок? — сердито говорил лорд Фитцуолтер. — Сделаешься как сушеная тыква.

Висевшее на стене стальное зеркало в богатой раме отражало прелестный облик его дочери — ее тоненькую гибкую фигурку, светло–русые, точно разлетевшиеся от ветра, кудри, голубые–голубые глаза с легким и добрым взглядом. Очень трудно было представить себе эту девушку в виде сушеной тыквы.

— Я сказала «нет», милорд. Пожалуйста, не вынуждайте меня быть непочтительной и возражать вам.

— Но почему ты отказываешь ему? Сэр Гай Гисборн очень богат, принят при дворе, даже более того, приближен к принцу, который вот–вот сделается королем.

Мэриен молчала, всем своим видом давая понять, что она из почтительности избегает спора с отцом, но никогда не уступит его уговорам.

Надо сказать, графу в высшей степени улыбалось породниться с норманнским бароном. Безусловно, это упрочит его собственное положение и обеспечит будущность его единственной дочери. Он начинал закипать гневом, однако пытался сдерживаться, все еще надеясь уговорить дочь по–хорошему.

— Ты бы видела сэра Гая на турнирах! Он — доблестный рыцарь, он всегда выходит победителем!

— Вы не поняли меня, сэр, — напирая на каждое слово, возразила Мэриен. — Если бы он был таким же доблестным, как Беовульф, и победил бы самого Гренделя, я все равно не дала бы согласия выйти за него замуж.

— Все этот бродяга, этот изгой, этот разбойник на уме! — взорвался отец. — Тогда подожди, я приму свои меры. И не рассчитывай, вздорная девчонка, что будет по–твоему.

Мэриен промолчала.

Родители редко имеют правильное суждение о своих детях. Так было всегда. Видно, будет так до конца времен. Граф Фитцуолтер недооценивал мужества и стойкости своей дочери. При всей кажущейся хрупкости у нее был твердый характер.

Но и отец был несговорчив и упрям. У него созрел свой план. И когда в этот вечер сэр Гай Гисборн, поговорив с графом, возвращался к себе домой, какую–то уж очень веселую дробь выбивал копытами его вороной конь. Старик явно что–то пообещал сэру Гаю.

Робину не спалось. Ночью ему снилась Мэриен, и на рассвете он проснулся в тоске. Он тихо поднялся, прицепил к кожаному поясу меч и колчан со стрелами, взял в руки свой верный тисовый лук, не забыл прихватить и дубинку и неслышными шагами углубился в лес.

Мимо пробежал олень, но Робин даже не взглянул на него.