Все происходило так, как если бы то рвение, с которым Тиберий отказывался от поклонения в свою честь, находило отзвук в членах его семьи. Смерть Друза II в 23 году не изменила политики Тиберия. Он отклонил просьбу испанцев, которые хотели воздвигнуть в его честь жертвенник, хотя и согласился, чтобы жители провинции Азия построили ему храм в городе Смирне. Он заботился, чтобы никакого поклонения не проявлялось в отношении его новых наследников — Нерона и Друза III; получая почести как члены императорской семьи, они не должна были получать их в самом Риме. Та же сдержанность проявлялась в отношении Ливии. У Веллия Патеркула (II, 130) можно, тем не менее, встретить похвальные слова в адрес скончавшейся Ливии, где она характеризовалась как исключительная женщина и приравнивалась к богам-мужчинам (eminentissima et per omnia deis quam hominibus similior femina). Отметим, что смерть Ливии в 29 году не привела к развитию императорского культа, поскольку Тиберий отклонил все предложенные сенатом почести в память покойной.

Понадобилось ждать наступления 31 года и разоблачения заговора Сеяна, чтобы вновь заметить проявления культа императора в Риме и за его пределами. В Интерамне (Терни) в Умбрии, например, об этом свидетельствует не очень умело составленное и многословное посвящение в честь вечно живущего Августа, свободы римского народа, провидения Тиберия Цезаря Августа, рожденного для прославления римского имени, по случаю уничтожения опасного врага римского народа (Decco, 157). В Риньяно по Фламинской дороге Тиберий был назван «очень хорошим и очень справедливым принцепсом, хранителем родины» (Decco, 159), так же, как в Бриндизи (А. Е. 1965, 113) и в Гортини на Крите, где римский наместник сделал посвящение «божественному и вечно живущему Тиберию Цезарю Августу и сенату в память пятнадцатых календ ноября» — дня гибели Сеяна, чье имя, разумеется, прямо не называлось (Decco, 158).

Настойчивое противодействие Тиберия развитию культа императора привело, таким образом, к развитию культа Провидения, который сам принцепс, видимо, поощрял, считая, что это качество должно отмечать правителя; это отражено на монетах под патронажем божественного Августа.

В эти годы народ, проявляя рвение, вместе с тем был раздосадован оттого, что император явно отказывался от всякого культа в свой адрес; он также не позволял чтить никого из членов императорской семьи. Конечно, можно было воздавать почести скончавшимся (Юлию Цезарю, Августу, затем — Гаю и Луцию Цезарю, Германику и Друзу II), но они не были столь эмоциональными, как боготворение живых. И вот, когда Тиберий заговорил о провидении Августа, произнося похвальное слово его умелому правлению, эта несколько расплывчатая формулировка как бы обозначила единую концепцию domus divina (божественного дома), которая впервые нашла свое выражение в 33 году в святилище у Римских ворот. Этот «божественный дом» как бы объединил всех в одну общность, не забыв никого. Одни, как Тиберий, видели в этом дань уважения божественным покойным, другие — большинство — свои почести относили и к живущим, т.е. к самому Тиберию и его наследникам — Калигуле и Гемеллу, не забывая и дочерей Германика. Божественный дом как самое большое благо для империи был словно бы навечно удостоен власти.

В подобном обезличенном обществе Тиберий естественно занимал первое место и его большой возраст как бы подпитывал веру в его бессмертие; Калигула же пришел непосредственно после него, словно божественное провидение предоставило Тиберию столь долгое время только для того, чтобы дать возможность детям Германика вырасти и возмужать, а затем наследовать деду, когда этого пожелают боги.

В течение пяти лет — от казни Сеяна 18 октября 31 года до смерти Тиберия 16 марта 37 года — определилась судьба Калигулы. Более ничего уже не стояло между ним и наследованием Тиберию, однако необходимо было, чтобы старый принцепс с этим смирился, тем более, что судьба других детей Германика была поучительна. Имелись и другие наследники — сын Германика Друз III, находящийся в тюрьме, а также Гемелл, единственный оставшийся в живых сын Друза II, но он был моложе Калигулы. Через своих жен Юлии и Клавдии имели множество союзников среди сенаторского нобилитета и потомков Августа. Все помнили, что именно политическое усыновление сделало в свое время Тиберия наследником. Что же касается выбора вне сенаторского нобилитета, то судьба Сеяна отчетливо показала, что об этом не стоит и мечтать.

Разоблачая заговор своего фаворита, Тиберий распорядился, если Сеян и его сторонники окажут сопротивление, то представителям принцепса Макрону, прибывшему из Кампании, Лакону, префекту стражей Кальпурнию Пизону, префекту города, и Меммию Регулу, одному из консулов, вывести Друза III из тюрьмы и представить народу с тем, чтобы показать выбор между простым всадником, т.е. Сеяном, и самым сыном Германика, членом императорской семьи. До этого дело не дошло — Сеян легко уступил, но сама эта история показывает состояние общественного мнения и настроение самого принцепса: во-первых, статус сына Германика являлся значимым фактором, во-вторых, сохранялась возможность восстановления в правах его внука. Друз III, скорее всего, был осужден сенатом за преступление против величия, что воспринималось как заговор против Тиберия, знавшего о негативном отношении к нему внука. Тюремные смотрители доносили о всех высказываниях молодого человека. Вполне возможно, что интерес принцепса к этому был обусловлен желанием найти повод для восстановления внука в правах. Однако юноша непрерывно поносил и проклинал своего деда, обвиняя его в самых различных преступлениях. Видимо, Друз III, наследуя характер своей матери Агриппины, обладал необузданным нравом, что было неприемлемо для деда. Юноша погиб голодной смертью в 33 году; говорили, что тюремщики перестали его кормить, и он даже пытался съесть свой соломенный матрац, но, возможно, это было самоубийство, что не удивительно для человека, который уже умер гражданской смертью.

Его мать Агриппина также скончалась. Когда она оскорбительно отозвалась о Тиберии, командовавший охраной центурион сильным ударом выбил ей глаз; затем ее оставили умирать от голода; неизбежный конец наступил 18 октября 33 года. Ответственность Тиберия за смерть этих двоих не совсем ясна, но трудно представить, что он об этом не знал. Тем более, что Друз III был для него опасен. Недаром осенью 31 года в Эгейском море на Кикладах появился лже-Друз, о котором говорили, что он сбежал из Рима и направлялся в Сирию к солдатам своего отца. Обеспокоенный этим наместник Македонии Поппей Сабин отправился на поимку лже-Друза, следуя за ним через Эгейское море, Грецию от Эвбеи до Коринфа, затем от Пирей до Эпира, где лже-Друз скончался вскоре после того, как объявил о своем намерении отправиться в Италию. Обман был явным, но его успех выявил популярность Друза III. Естественно, что Калигула унаследовал эту популярность.

Последний сын Германика был юношей благоразумным — он ничего лишнего не говорил и ему нельзя было приписать ничего компрометирующего. Проживая вместе с Тиберием, он не внушал тому опасений. В 31 году, незадолго до падения Сеяна, Калигула заменил своего умершего брата Нерона в отправлении четырех жреческих обязанностей, т.е. он стал авгуром, членом коллегии, отправляющей культ Августа, жрецом и, наконец, арвальским братом. С девятнадцати лет он находился с Тиберием в Кампании; вступление в жреческие коллегии не заставляло его вернуться в Рим, но вместе с тем явно указывало на него как на наследника. Правда, хотя Калигула и продвинулся дальше, чем его братья, по лестнице служебных должностей, дед держал его в строгости и не баловал чествованиями. Даже когда Калигула получил мужскую тогу, Тиберий не стал объявлять о выдаче серебра народу, как это было принято ранее. После гибели Сеяна Калигула не получил никакого продвижения в должности. В 33 году Тиберий помолвил его Юнией Клавдиллой, дочерью Марка Юния Силана. Его тесть, консул 15 года, входил в число самого знатного сенаторского нобилитета и был сторонником объединения Клавдиев. Тогда же Калигула стал квестором. Брак и квестура Калигулы могли быть центральным событием для жителей Рима, однако Тиберий не отпускал от себя юношу даже в связи с этими переменами в его жизни. Последовавшие затем смерть его брата, а потом и матери вызвали различные кривотолки, но сам Калигула по-прежнему был осторожным и сдержанным.