Я хотел сказать, что со мной все в порядке, но стоило открыть рот, как из меня толчками выходили одни всхлипывания: «Сара, Сара, Сара».

— Вот как тебя, значит, зовут? Хорошее имя. Может, станешь, как библейская Сарра,[17] и Господь постучит в твою дверь, — с этими словами Стелла ободрительно потрепала меня по затылку.

— Господь может все. Он накладывает проклятие на жизнь — и он же дает на нее благословение, — раболепно вмешался другой женский голос.

— Потому я и не ставлю спираль! Если Господу будет угодно, и я стану плодоносной, как Сарра! — торжественно произнесла Стелла, снова потрепав меня по макушке.

— Почему же он до сих пор тебя не обрюхатил? Я вот ни одной службы не пропускала — а мое лоно иссохло, как колодец в Сахаре! К тому же Господу известно, что я не смеюсь над ним, выискивая беременности, как наша подружка Сара. — Женщина склонилась и потрепала меня по плечу.

— Я никогда еще не была беременной, — ответил я, не переставая всхлипывать.

— Ну, детка, это дело наживное: не сварив свиньи, не получишь ветчины!

— Я залетела с пятью презервативами да еще фольгой, навернутой сверху… — сказала женщина, тонкая и белая, точно рождественская облатка. Она похлопала меня по затылку.

— Я уже никогда не смогу… — вытер я слезы с лица.

— Слушай, Мери Блаженная, а Господь объявлял тебе свою волю?

— Ты слышала Его? — взвизгнул Лаймон так, что хищник рванулся под потолок, бомбя нас оттуда фекалиями.

— У меня не будет детей, — прижал я руки к животу, чувствуя сосущую пустоту, и выморгал еще несколько слезинок.

— Однажды ночью я слышала Его, когда еще мои детки сидели во мне, — сказала Мери Блаженная. — У меня в животе бурчало и шевелилось, и я слышала их голоса, а потом оказалось, меня просто пучило…

— Это от кислого семени, Мери Блаженная, — встряла другая. — У дальнобойщиков бывает такая едкая сперма, что прожжет насквозь хоть деревянный презерватив!

— А потом от этого в организме бурлят газы, причем прескверного качества, — поддержал мысль тот, кого назвали Лаймоном.

— У меня внутри тоже бывали толчки, — нерешительно произнес я, припоминая. Это случилось, когда один из дружков Сары стал наведываться ко мне, когда она задерживалась на работе. Толчки были такие, что меня чуть было не разорвало надвое. Он шептал мне на ухо: «Сладкая детка», — а сам был готов порвать сладкую детку вместе с потрохами. И потом все бесследно прошло — осталась только кровь.

Сложив кулак, я ударил им в свои пустые внутренности.

— Зачем ты бьешь себя! — ахнула Мери Блаженная. — Не надо. Вот тебе лимончик.

И Мери Блаженная сунула кислый ломтик мне под губу.

Я ощутил терпкое жжение и горечь, струящиеся в глотку.

— Ну, вот, — сказала Мери Блаженная, не переставая трепать меня по холке. — Теперь твоим глазкам лучше?

Я кивнул.

— Давай-ка встанем с полу…

Стелла подхватила меня под мышки:

— Только не выплевывай лимон до обеда, тогда тебе скоро станет лучше.

Я опять кивнул в ответ.

— Да, и возьми на заметку — когда что-нибудь берешь в рот, лучше лимончик выплюнуть заранее. Флагшток у дальнобойщиков натертый. Пух, когда здесь начинала, столько мужиков налимонила, что медпункт ломился от жертв с сотрясением черепа о потолок кабины. — Стелла снова подхватила меня на руки, точно ребенка, опутывая костистыми, шероховатыми от ссадин пальцами, и я снова ощутил себя в птичьем гнезде.

— Ты скоро привыкнешь, — заметила Мери Блаженная, проплывая мимо.

— Теперь начнем приучать тебя к рампу.[18] Лаймон, принеси нам большую тарелку ливерного паштета с подливкой из острого томатного соуса, шпик с сорговым сиропом и кукурузных лепешек, чтобы макать в подливу, — окликнула его Стелла, перенося меня в столовую. — Ну и, само собой, побольше рампа!

— Рампа, — забормотали, усмехаясь, все присутствующие.

— Вы что, думаете, Ле Люп захочет ее сажать на рамп? — спросила какая-то девица. — Может, он хочет выставить ее на продажу как девочку, от которой не пахнет луком.

— Может, ты и права, Петуния, все может быть, — ответила Стелла, пока мы забирались в обшарпанную кабинку дайнера. — Но, насколько я знаю наших парней, они скорее полезут на красотку с пенисом, чем на какую-нибудь надушенную шалаву. Сама подумай — иначе ты бы давно осталась безработной.

Стелла вытащила стопку салфеток из салфетницы и удалила с моего лица остатки слез и дезодоранта.

— Чем больше ешь рампа, тем меньше он ест тебя, — заключила Стелла, вытирая мне нос.

Я согласно кивнул.

— Ты никогда не пробовала рампа? — недоверчиво спросила Петуния.

Я отрицательно закрутил головой.

— Значит, ты не девушка из Западной Виргинии, — рассмеялась Стелла. — Рамп — это вроде лука…

— Только ядренее в сто раз! — заключила Петуния.

— Лаймон иногда ходит нарвать дикого рампа, да и у нас еще старых запасов хватает, — сказала Стелла, зачерпывая горсть соли и бросая за плечо.

— Но пробовать сырой рамп до жарки на свином сале — упаси тебя Бог! Жжет, как триппер, если его подхватить через глаза. Кстати, слыхала, бывают такие случаи, — пояснила Петуния.

— Когда постоянно ешь жареный и тушеный рамп, запах сырого тебя не беспокоит. Ты уже перестаешь его чувствовать. Надо же… Бедняжка никогда не пробовала рампа, — сокрушенно зацокала языком Стелла.

Я промычал нечто невразумительное. Рассказать бы им о Болли, о превосходном французском луке-шалоте, который он сотирует в нежном шафрановом соусе с добавкой лобстера и шоколада.

— Прошу к столу, — изрек Лаймон, ставя перед нами на клеенку три дымящиеся миски.

Мои глаза снова затуманились. Только я потянулся протереть их, как Лаймон быстро обшикал мне лицо защитным туманом, а Стелла выдернула у меня из-под верхней губы ломтик лимона и стала потчевать рампом с вилки. Я жевал жирные жгучие луковки, отмаргиваясь в облачке спрея.

— Потом прихватишь с собой такую же бутылочку. Ну, как тебе рамп? — спросила Стелла с набитым ртом.

Я опять ответил безмолвным кивком, безнадежно вспоминая Болли и его мятное престо из сладкого лука на осетрине по-домашнему.

— А на десерт получишь томатно-рамповый шербет под майонезом!

— Есть еще пончики с папайей! — доверительно шепнул Лаймон, склонившись так близко, что его язык оказался у меня едва ли не в центре евстахиевой трубы. Потом повар снова пшикнул мне в лицо из баллончика, предотвращая аллергию на въевшийся в его кожу мускусный рамповый запах. Стелла продолжала кормить меня с вилки, не забывая и про себя. Я жевал и проглатывал все новые порции, одну за другой, на пределах возможностей, но она совала все быстрее, покуда вилка наконец не уткнулась мне в губы.

— Ммм! — с болезненным воодушевлением промычал я.

— Ой! Прости, детка… кажется, у тебя кровь? Ну ничего, чуть-чуть. — Она промокнула мне рот салфеткой.

— Ле Люп ведь спросит, — подала голос Петуния. — «Отчего это из моей новой девочки кровь хлещет, как бензин из простреленного бензовоза?», — а я и отвечу: «Скажи спасибо Стелле за то, что она проделала в ней несколько лишних дырок!»

— Петуния, ты с этими зубами скоро совсем расстанешься… и тогда из тебя выйдет классная миньетчица!

Петуния только фыркнула в ответ.

— Кровь больше не идет, Сарочка? — поинтересовалась Стелла, озабоченно тыкая салфеткой мне в губы. Я кивнул в ответ и ощупал место укола. — А у тебя в самом деле был ребенок или мне только послышалось?

Прокашлявшись для уверенности в голосе, я заявил:

— Что-то во мне шевелилось, но не знаю, ребенок или что другое. Как у Сарры в Книге Бытия. И у мамы моей по ощущениям было то же самое, она рассказывала.

Все закивали, видимо соглашаясь с моими доводами.

— Библия — незаменимая вещь в изучении вопросов любви и семьи. — Стелла мотнула головой в сторону Петунии.

— А у тебя когда-нибудь забирали ребенка на органы? — спросила Петуния, высовывая язык, вымазанный серым паштетом.