Сара предпочитала не бить меня по лицу. У нее был на это свой взгляд. То есть — она поступала так лишь в крайнем случае, довольствуясь другими методами. Да и бить она меня предпочитала чужими руками. Я уже подумывал рассказать об этом Эрону.

— Откуда цитата?

— Притчи Соломона, глава двадцать вторая, стих пятнадцатый, — прошепелявил он сквозь разбитые губы.

Дед решительной поступью прошествовал к одной из полок и вернулся с толстым кожаным ремнем. Затем сгреб конфеты с ладони Эрона.

— О чем еще говорится в Притчах, Аарон?

Эрон сглотнул кровь.

— «Не оставляй юноши без наказания… — голос его чуть сел, но звучал вполне отчетливо. — если накажешь его розгою, он не умрет». Глава двадцать третья, стих тринадцатый.

Дед протянул руку, словно собираясь пожать в знак солидарности повисшую в воздухе ладонь Эрона, но вместо этого ударил по ней ремнем. Ладонь дрогнула, но осталась на месте. Последовал второй удар — и он был далеко не последним. При каждом хлопке Эрон старался держать руку подальше от тела, всякий раз невольно жмурясь. Сара такого со мной никогда не делала. Наверное, это очень больно.

Когда дед досчитал до десяти, экзекуция была прервана. Кисть руки была исполосована ремнем и заметно распухла. Лицо деда оставалось незыблемо бесстрастным. Более того, спокойствия в нем даже прибавилось. Рука Эрона обессиленно поплыла вниз. Слезы катились по лицу, и он старательно выдавливал их из глаз, словно нанюхался лука. От этого зрелища мне становилось не по себе.

— Спасибо, сэр, — громко объявил Эрон.

Руки мои снова сжались в кулаки.

— Так ты был наказан за воровство. А как быть с остальными грехами?

— Меня следует наказать, сэр, по главе двадцать третьей, стих четырнадцатый. «Ты накажешь его розгою… — голос дрогнул, — и спасешь душу его от преисподней».

— Снимай штаны, Аарон. И задери рубаху.

Эрон расстегивал пуговицы левой рукой — правой он пошевелить не мог. Затем так же стянул штаны. Подошел к столу и облокотился, по знаку деда. Я даже ощутил зависть, что они так хорошо понимают друг друга, с полуслова, по одному кивку. Дед встал за ним и положил руку на Эронов затылок. Со мной он этого никогда не делал. Ко мне он вообще ни разу не прикоснулся.

Ремень поочередно прогуливался по спине и ягодицам, словно выбирая место, где лучше остановиться. Эти ощущения были мне хорошо знакомы. При каждом ударе грешник постанывал. Дед наконец выпустил его затылок, и я перестал испытывать жгучую ревность. Ремень сосредоточился на заднице. Как мне нравилось, когда Сара сжимала мне при этом бедро — я чувствовал, что мы в самом деле близкие люди, даже родные. Так она сидела у меня на ногах, пока ее бойфренд прохаживался по мне своим орудием наказания. И тогда ее рука будто ласкала меня, будто успокаивала. Такая мягкая, нежная, она заставляла забыть о чужом ремне.

Тело вздрагивало, откликаясь на каждый удар. Эрон плакал навзрыд, а я вспоминал, как вонзались в меня ее ногти, наказывая меня за грехи.

— Мерзкий мальчишка…

Ремень уже расплывался перед глазами. И все становилось как на небесах. Порка закончилась, и теперь я надеялся, что наступила моя очередь.

Мы прошли мимо других детей: в очереди стояли в основном мальчики, но было и несколько девочек. Я не спеша следовал за Эроном, уставившись в пол, как и он. Здесь все смотрели в пол. Мы спустились по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. Он с трудом переводил дыхание на каждой ступени. Эрон так крепко сжимал мою мне руку, что к концу спуска пальцы налились кровью. Мы оказались перед дверью, выкрашенной в белый цвет. Эрон щелкнул замком — и перед нами распахнулась темная пустота. Нащупав выключатель на стенке, он зажег свет. Повеяло прохладной сыростью и плесенью: словно кто-то шевельнул веером из глубины этого погреба. Он снова взял меня за руку, и мы стали спускаться, спотыкаясь, по серым каменным ступенькам. Внизу оказался небольшой коридорчик, обитый древесиной: в него выходили четыре двери. Эрон вытер нашими плотно стиснутыми руками глаза и нос. Мы направились к дальней справа двери. Здесь он опять выпустил мою руку и открыл засов. Потом снова щелкнул выключателем: свет неясно замигал несколько секунд, как будто где-то барахлила проводка. Мы оказались лицом к лицу рядом деревянной клетью четырех футов высотой, при этом довольно узкой, сколоченной из исструганных досок. Перед ней располагался деревянный табурет такой же грубой работы, на котором лежала черная Библия. Клеть напоминала собачью конуру, только что без цепи. Это было место для молитв.

С кряхтением согнувшись, он отодвинул щеколду: из каморки дохнуло знакомым запахом хлорки. Эрон усадил меня на стул, дав в руки Библию.

— Читай, — выдохнул он. — Второзаконие, глава тридцать вторая, стих двадцать второй.

— Где? — Наши голоса встретились странным глухим эхом в мертвой тишине подвала.

— Вот. — Он отлистнул часть страниц. Руки у него тряслись. Эрон ткнул в книгу, показывая место. — Ты же умеешь читать?

Я кивнул. Он отметил параграф.

— Начинаем отсюда, — пробормотал он, кряхтя от боли. Затем отер лицо плечом — там осталось мокрое пятно. Спустил брюки до колен и сбросил, наступая ногами: нагибаться он не мог. — Я буду читать наизусть, а ты проверять, ладно? — Он шмыгнул носом. — Потом скажешь ему, сколько раз я сбился. Мне все равно, договорились?

— Договорились, — обратился я к трещинам в цементном полу.

Не выпуская моей руки, Эрон стал забираться в тесный ящик. Несколько раз он вздыхал так, что у меня обрывалось сердце. Рука его была мокрой и скользкой — и еще я боялся, что он утянет меня за собой в этот узкий деревянный гроб, пропахший хлоркой. В конце концов он протиснулся: места хватало как раз для того, чтобы встать на колени.

— Запри на щеколду.

Я встретился с ним взглядом: это были странные глаза, в которых притаился животный страх и старческая усталость, и вместе с тем сейчас Эрон казался таким маленьким и бессильным — гораздо меньше и слабее меня. Он сжал губы, растерянно моргая мокрыми глазами. Посмотрев на меня с тоскливой решительностью, он вырвал руку, которую мне отчего-то не хотелось сейчас выпускать.

— Запри, — повторил он.

Я подчинился.

— «Ибо огонь возгорелся во гневе Моем, — забубнил он, — …жжет до ада преисподнего». — Я вытер насухо руку о штаны и опустился на стул… — «и поядает землю и произведения ее…» — Тут я обратил внимание, что у самого пола в конуре проделаны дырочки для вентиляции. — … — «и попаляет основания гор…»

Стены были совершенно голыми, не считая картины в раме, на которой был изображен Спаситель.

— «…соберу на них бедствия…»

Иисус был не на кресте. Вид у него был благостный, и смотрел он приветливо, почти что с улыбкой.

— «…и истощу на них стрелы Мои: Будут истощены голодом, истреблены горячкой и лютой заразою…»

Черный жук медленно подбирался к моей ноге. Подождав, пока он приблизится, я поднял Библию.

— «И пошлю на них зубы зверей…» — Жук внезапно свернулся в комочек. Или это был крошечный шарик, выкатившийся из кельи? — «и яд ползающих по земле». Встав с табурета, я изо всех сил обрушил на жука Библию.

Эрон на миг замолк, затем продолжил:

— «Отвне будет губить их меч, а в домах ужас…»

Опустившись на табурет, я попытался отыскать главу, указанную Эроном.

— «И юношу, и девицу, и грудного младенца, и покрытого сединою старца…»

Раздавленного жука я задвинул ногой под молельный ящик.

Незадолго до появления бабушки Эрон прервал чтение. Я слышал только, как он пыхтит, изредка постанывая: слов почти не было, одни междометия. Он не отвечал на мой стук. Я уже собирался открыть дверь, но вдруг испугался, что он попадет в геенну огненную, а меня за этот проступок там же будут поджидать псы смердящие. Я стал читать за него, вдруг, словно по наитию, обнаружив место, на котором он оборвался. Эрон не откликался, только поскуливал.