Потому что в моих джинсах притаилась вожделеющая наказания плоть, моя багровая эмблема страсти и вины, в ожидании часа, когда я буду раскрыт и окончательно от нее избавлен.

Ремень хлестал по моему телу со всех сторон, не оставляя живого места, я чувствовал его всюду, и слезы хлынули из глаз неудержимым потоком. Раскаяние, раскаяние. Я хотел раскаяния. Я хотел покаяться во всяком своем греховном помысле или деянии, совершенном мною или только задуманном. Но я не мог сейчас говорить — я мог только кричать, с каждым разом все сильнее, и правда изливалась из меня этим криком, минуя слова. И мне это нравилось, мне становилось легче, я упивался этим состоянием. Даже когда он стал целить ремнем между ног и боль стала совсем невыносимой, я был точно юркий москит, сосущий кровь из наказующей руки Господней, простирающейся с небес. Я все еще вожделел, хотя пах у меня был отбит основательно. Я просил все жарче, все горячей, пытаясь уйти от того, что всегда, словно тень, преследовало меня по пятам. И, когда я бессильно повис на дыбе, раскачиваясь, мокрый от пота и трясущийся в судорогах, я понял, что этот дразнящий запах был запахом моей крови. Его лезвие взрезало мне пах, выполнив мою горячую просьбу. Он помог мне спастись. Одна рука ласкала, другая терзала.

Помню, как еще маленьким впервые посмотрел по телевизору фильм про Питера Пэна. В детских садах, где мне доводилось бывать, все хотели играть в пиратов и индейцев. Я же мечтал лишь о роли Питера Пэна, который терпеливо сидит в ожидании, пока Венди берет большую иголку и с жалостью, а, может, и с любовью пришивает тень к его ногам. И меня всегда занимало: возбуждает ли его эта боль, как возбуждает меня наблюдать за ней.

Так я висел на цепях, и голоса журчали как кровь у меня в ушах. Я смотрел на свою тень, плотную и осязаемую, как меловые очертания трупа на полу, оставшиеся после выезда следственной бригады, и молился. Может быть, еще одно такое движение ножа, всего одно — отделит мою тень навсегда?

Глэд воздел ожерелье точно нимб у меня над головой.

— Вот эта вещь, — сказал он, склонившись надо мной так, что я видел перед собой лишь коричневые пятнышки на бледной коже его лица, — послужит тебе защитой.

По поводу этих веснушек строились различные догадки, но я знал, в чем тут дело. Глэд сам рассказывал. Это примесь индейской крови давала знать о себе. Недаром он считался местным магом и имел высокий авторитет среди сутенеров.

— Мои предки из племени чокто, — рассказывал он за завтраком в «дайнере»[13] под названием «Голубятня». Перед нами стояла тарелка яиц под голландским соусом и пончики с хурмой, каждый толщиной в Библию. Я знал, он хочет взять меня на работу. Его кодло славилось по всей стране. «Крошкам Глэда» не приходилось торчать на стоянках, на них делались заказы иногда за несколько месяцев до прибытия клиента. Все «принцессы обочины» были разряжены в китайские шелка, французские кружева и синтетическую кожу из Германии. Так что, если не обратить внимания на енотового пениса на шее, не узнаешь, что за «красотка» перед тобой. Большинство из этих пацанов когда-то сбежали из дому и застряли на стоянке, чтобы накопить деньжат и смыться потом с каким-нибудь водилой путешествовать дальше по Америке. Иные, правда, были из местных — у кого домочадцы работали на трассе. Что такое ребята Глэда и чем они занимаются — всем местным совершенно побоку. Ящерицы говорили, будто Глэд затыкает всем глотку деньгами. Сара же рассказывала, будто причиной тут водители грузовиков, уверенные, что Глэд поставляет им лучших мальчишек. И местный закон не рисковал лишать бывших зеков их ностальгических тюремных утех. Но я-то знал, что все дело тут в енотовом пенисе.

Именно его он и держал над моей головой.

Я пригнулся, и кожаный шнурок скользнул мне на шею. Я видел как парни Глэда поигрывают такой штуковиной, сидя за столом. Завидев это, официантка только бросала на кухню: «Заказ для той сладкой парочки Глэда». После чего ни о каком счете речи не шло.

Ящерицы утверждали, что Глэд оплачивает их кредит в барах и кафе, как добрый «папик», готовый на все, чтобы ублаготворить свое чадо. Сара же была уверена, что все официантки просто водят шашни с Глэдом и его командой. Однако Глэд быстро просветил меня на этот счет:

— Они прекрасно знают, что мои мальчики возбуждают аппетит в клиентах и приводят их в щедрое настроение. Это выгодно владельцам дайнера.

Но сейчас наш разговор был о другом:

— Эта штука действует безотказно. Она круче значка полисмена.

Он поправил ожерелье на моем черном свитере. Я уже знал, что близится день, когда он «повяжет» меня. Именно сегодня — и именно для этого я специально одолжил черный свитер у Сары. Ведь на черном енотовый пенис смотрится превосходно.

— Слышала, сегодня тебе причитается косточка, — крикнула она из душа. Мы жили в крошечном одноместном номере мотеля, который оплачивал один из постоянных ухажеров Сары. «Какой бы дешевой ни была комнатенка, — говорила она, — но без душа нельзя — женщине приходится мыться не меньше, чем шахтеру».

Она забила сток ванны «тампаксами» и заткнула верхний слив полотенцем, чтобы наполнить ванну до самых краев. Теперь Сара скорчилась в углу, где хлестал душ, и сидела там, точно брошенный ребенок под дождем.

Я порылся в пластиковом «дипломате» и выудил черный свитер. Прижав его к лицу, вдохнул знакомый запах сигарет и алкоголя, безуспешно маскируемый ароматом дезодоранта.

— Не трогай мою кожаную юбку! — прокричала она сквозь шум водопада.

Я приставил лоб к двери, заорав в ответ:

— Я пока еще мальчик!

До меня донесся ее откровенный смех:

— Это тебе кажется.

Я постучал в дверь — звук получился неожиданно громким.

— Ты не первый, кто идет этой дорогой, — издевательски засмеялась Сара. Из ванной комнаты пахло ароматным детским шампунем.

Как здорово, мечтал я, отработав свою смену на трассе, ввалиться домой, залезть в ванну и заслуженно отмокать. «Пузырьки» Сары находились под вечным запретом. «Заработай на свои!» — заявляла она, стоило мне притронуться к флакону с розовыми детскими попками.

— Сегодня вернусь со своими пузырьками, — крикнул я сквозь дверь.

— И оставь ключи, пока не внесешь свою половину за квартиру, — сказала она, заметно изменив интонацию, отчего приятно щекотнул страх.

Схватив черный свитер, я открыл входной замок и вернулся к ванной:

— Ты сама еще не расплатилась за квартиру, так что скоро вылетишь за дверь, когда я заработаю на трассе больше тебя!

После чего метнулся к выходу. Плеснув водой, она стала выбираться из ванны, не успел я договорить этих слов. Захлопнув дверь, я припустил вперед, не оглядываясь.

— Отлично смотрится на твоем свитере, — заметил Глэд, покончив с манипуляциями.

Я посмотрел в зеркальное стекло витрины дайнера: там отразились тускловато-янтарные косточки — точно пожелтевшие зубы любителя жевательного табака.

Глэд фыркнул, обдав меня брызгами отвара из кентуккийского кофейного дерева, который он потягивал из чашки.

Я старательно вытер лицо. Дальнобойщики втихомолку поговаривали, что Глэд прикончил нескольких водил, которые плохо обращались с его мальчиками. И сделал он это при помощи напитка из кофейного дерева.

— Только какой-нибудь хамоватый янки, лишенный чувства собственного достоинства, способен обидеть беззащитного мальца, который оказывает ему ночные услуги, — как-то услышал я от Большого Тодда с Тягача, прочавкавшего это, загребая вилкой в рот веллингтон из королевского лосося под картофельным пюре с трюфелями.