Предметом особой заботы социума была вся сфера хозяйственной деятельности, так или иначе связанная с выращиванием хлеба и его приготовлением, сфера, осмысляемая в традиционной культуре как сакральная (ср. «хлеб — дар Божий»). Женщине во время регул возбранялось принимать какое-либо участие в подготовке и проведении полевых работ. У болгар, в частности, время сева нередко выбиралось с учетом физиологического состояния хозяйки, которая должна была готовить пищу для работников (Капанци, с. 249; то же у сербов, Ђорђевиħ Д., с. 542; хорватов, ГЕМБ 1935, књ. 10, с. 34). В России женщина, которой предстояло начинать жатву, не должна была «носить временной» и спать с мужем (Бернштам, с. 152). В Польше и Полесье считалось, что если женщина во время регул пройдет по засеянному полю, урожай может погибнуть (Kultura Wielkopolski, s. 110; ПА). В Болгарии такой женщине не разрешалось находиться на току во время молотьбы (Етнография на България, с. 221), а у фракийских болгар — сидеть на кулях с хлебом (Вакарелски, с. 287). О запрете печь обрядовые хлебы к большим праздникам мы уже упоминали выше. Впрочем, аналогичный запрет мог относиться и к приготовлению повседневных хлебов, замешиванию теста, мытью дежи и т. п.

Уверенность в неблагоприятном воздействии женщины во время регул на все то, с чем она контактирует и соприкасается, породила в традиционной культуре немало запретов и предписаний, регулирующих ее отношения со сферой природы, в особенности с растительным миром. Почти все они имеют общеславянский характер. Такой женщине возбраняется работать с огородными и бахчевыми культурами: сеять и сажать, окучивать и окапывать, а также трогать их или даже проходить среди посадок, иначе они перестанут расти, высохнут, не будут плодоносить, их поедят черви и насекомые, погниют корни. Не менее широко известен запрет подниматься на фруктовые деревья, собирать с них плоды и даже просто дотрагиваться до них: «У садок з циганами [во время регул] нїяк не годить ся ходить, а на дерево лїзти прямо гріх, бо кажуть, і дерево те всхне, що його полїзе така людина, і садок буде неродючий» (Дитина, с. 79). В контексте высказанных выше соображений о регулах как признаке «активного», продуктивного возраста женщины примечательно следующее полесское свидетельство, распространяющее этот запрет на целую возрастную группу: «Жэншчыне не можно иты до деревины, бо дэрэво обсохнэ. От, девочке можно и от менэ, я ж ӱжэ стара, а тэй, котора молода, не трэ до садовины иты» (ПА, Нобель Заречнянского р-на Ровенской обл.).

Несколько особняком стоит запрет набирать в это время воду из источника, реки или колодца (Świętek, s. 598; ПА и др.). По воспоминаниям жительниц Велико-Мазовецкого повята, в прежние времена, если женщине в период регул нужно было набрать в реке или колодце воды, то она в качестве откупного бросала в воду монету (Dworakowski, s. 6). Во время менструации нельзя было также собирать в Юрьев или Иванов день лекарственные травы, которые в подобном случае потеряли бы свои магические свойства (Колева, с. 43). В Белоруссии этот запрет распространялся нередко на всех молодых женщин: «Зилье собирать тэй жэншыне, которая на рубашке носит, нэльзя, казали старые: собирают деткы и старухи. А тое — нэ помочное» (ПА, Кончицы Пинского р-на Брестской обл.). По наблюдениям Е. Романова, женщины среднего возраста, т. е. те, которые находятся «ни ӱ канцу века, ни пры началу», не должны собирать лечебные ивановские травы (Романов, с. 208).

Табуизация на время регул практически всех привычных для женщины видов деятельности и занятий, а также «закрытость» для нее самых разных сфер жизни и природы оказались весьма живучими «пережитками», сохраняющими свою актуальность в традиционной культуре вплоть до настоящего времени. В подтверждение этому приведем одно очень характерное свидетельство из Полесского архива, записанное в 1985 г.: «Не можно тяжко робити, не можно ӱ церкву ити, не можно дитэй хрэстити, не можно ӱ той час под яблони и под груши ходыти, у садок не моно у той час, бо, кажуть, червивы яблоки будyτь, або повсыхають. Особенно не моно капусту починати квасити, кажуть, загние. И хлиб нeвдаcця. До породильи не можно было ийти, для детины паршиво, паршакй [угри. — Примеч. собирателей] будyτь у дитины. Поливати не моно. За куму не моно ийти, за дружку тэж не моно. На могилки такие жинки нeйдуτь, покийнику противно. Не моно лазити по дэрэву, бо ӱсохне то дэрэво. Не моно перэступати через худобину и перэходити ей дорогу, бо буде кроӱ у молокови. Колись мы золили хустье (отбеливали белье. — Т. А.). Kaжуτь, не моно той жинци золити, бо, кажуть, не позолицца. Сноваты не моно было — нитки рвати будуть, натыкати теж не моно, а чого? — я не запю. В ричку не моно было йти копатыса, и воду брати з рички, нияк не моно брести у ричку. Не можно було у лис ходиты за ягодами, а за грибами шчэ гирше, бо не набере грибив така жинка. Ля того, што штанив и трусив не носилы тоди и казали, што грих нaκлaдаτы штаны жинцы. А за дровамы ходили зимою, як уже нема ничого живого ӱ лиси» (ПА, Щедрогор Ратновского р-на Волынской обл., зап. Н. М. Якубовой и А. А. Архипова).[260]

Вместе с тем во время регул женщина и сама оказывалась весьма уязвима и более обычного подвержена порче и разного рода зловредным воздействиям извне.[261] Пожалуй, ярче всего эта черта заметна в том почти суеверном страхе, который испытывают женщины во время регул в случае, если им по каким-либо причинам необходимо попрощаться с умершим, проводить его на кладбище и присутствовать при погребении. Последствием такого «общения» с покойником может быть то, что регулы затянутся на всю жизнь. Приведем характерное в этом смысле свидетельство из Гомельского Полесья: «Не монна до смертяка ити, як у цябе на рубашце е, борони, боже, не ходи там, де ёго носяць, бо, кають, ӱсю тваю жизнь у цябе на рубашце буде» (ПА, Стодоличи Лельчицкого р-на). Подобное понимание запрета и его последствий для женщины основано, по-видимому, на широко бытующем в народной культуре представлении о том, что все, каким-либо образом связанное с покойником (общение с ним, предметы, бывшие в соприкосновении с умершим, земля с могилы и т. п.), обладает «останавливающим» действием: в интересующем нас случае — закрепляющим status quo (т. е. состояние регул), а в некоторых других ситуациях — «утишающим» страсти, привычки, болезни и т. п.[262] Однако обстоятельства порой складывались таким образом, что женщине невозможно было уклониться от прощания с покойным, особенно если это касалось кого-либо из членов ее семьи. Для подобных случаев имелся определенный запас магических приемов, защищающих женщин от опасного контакта с умершим. «К мертвому можна ици, як на рубашце е, — рассказывали в Полесье, — только красным поясом надо подвязацца, или ниткой красной, или якой лентой красной, но подвязывацца трэба. Ўжэ хто хоча на кладбишчэ прайци, хто близкий помрэ, дак ужэ падвяжыся да идзи смела, ничога не прыстане» (ПА, Махновичи Мозырского р-на Гомельской обл.). Апотропеические свойства приписывались также зерну и медным деньгам: «На могилки нейдуть, як на рубашке маеш. А як хто пидэ туды, ӱжэ насыпаюць зерна ӱ обуӱ, або медные гроши кидаюць, красные κлaдуτь, и тогда на кладбище моно итить» (ПА, Кишин Олевского р-на Житомирской обл.). Пользовались и обычными оберегами: прикрепляли к одежде иголки, шпильки, клали за пазуху гвоздь и другие металлические предметы.