— С чего вдруг?

— С того, что его там растерзают в два счета, и обижаться тебе останется только на себя.

Растерзают? А, понял. Раздербанят на сувениры. Ну там, клочки одежды, пряди волос, мощи всякие. От народной любви не спастись.

— И что я могу?

— Отвлеки страждущих. Они сейчас на таком взводе, что от легкого пинка до второй космической разгонятся.

Алые хвостики неуверенно качнулись:

— Мне за раз столько не обслужить.

— А ты с секторами поиграй. Как тогда. Во внутреннем периметре работай, этого хватит.

— Умник. Много ты знаешь!

— Уж побольше, чем те, снаружи. Столько, что могу лекции читать. И желающих послушать найдется ого-го как…

Если бы выражение лица, поднявшегося над подушками, предназначалось мне, я бы испугался.

— Зачем ты с ней так?

— Как?

— Грубо.

— А надо было развести реверансы? Тогда мы бы до конца света торговались.

В чем-то он прав, конечно. Няша явно собиралась упираться до изнеможения, причем нашего, а не своего. Но угроза разоблачения сработала, и сейчас алые хвостики мелькали где-то впереди, расчищая путь.

Хотя фактически все зеваки оставались на месте, по-прежнему оживленно галдели, мотали головами и ждали возможности получить доступ к телу нового героя Сотбиса. И мы были там, где были. Просто в какой-то момент…

Не знаю, что именно она делала. Видимо, поменяла полярность своего ловчего поля, и флюиды, которые должны притягивать жертв, благополучно их отталкивали. В смысле, заставляли то отвернуться, то зайтись в приступе кашля, то наступить друг другу на ногу и потребовать сатисфакции, а в итоге внимание оказывалось отвлечено. Пусть всего на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы просквозить мимо, даже не особо пряча лицо.

— Она не злая.

— Конечно нет. Я тебе больше скажу: в философии ее расы понятия добра и зла нет вовсе.

— А что есть?

— Выживание вида.

— И все?

— Это же главное. У вас разве не так?

У нас? Никогда не задумывался. То есть идею дома и семьи нам с детства в головы вбивают, но почему-то не всем это помогает следовать строго заданным курсом. Наверное, помимо выводка спиногрызов, яблоневого сада и сруба где-нибудь на берегу живописного озера, в жизни и для жизни все-таки бывает что-то еще. Что-то другое. Не замкнутое на конвейер воспроизводства. А с другой стороны, если взглянуть на всяких ученых подвижников, деятелей искусства и безымянных героев, жертвующих собой направо и налево…

Они-то ведь мрут. Зато на их изобретениях, творениях и костях живут и выживают все остальные. Весь человеческий род.

— Чего замолк?

А есть смысл что-то говорить?

— Это твоя главная бесячая черта, Лерыч.

— Какая?

— Молчанка.

— Да я не…

— Как в омут камни бросаешь: булькнет и сгинет. И не поймешь, долетел до дна или нет. Другой на твоем месте хоть спрашивал бы, а ты…

— Я могу спросить. Даже хочу.

— Да неужели?

— Но не буду.

— Вот! — Вася тряхнул патлами. — Оно самое!

— Потому что ты не ответишь.

— Уверен? — Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну…

В его взгляде было сейчас что-то новое. Как будто сошел еще один слой шелухи, а под ним обнаружился… Может, это всего лишь новая маска. А может, и нет — гадать бесполезно. Тут надо не думать, а действовать. Например, задать уже тот, главный вопрос, и если Вася настроен решительно, мгновением спустя станет понятно, кто есть кто.

Но нужно ли мне знать? Нужно ли докапываться до самых глубин?

Это как пинг-понг. Шарик налево, шарик направо. Какая разница, где сделана ракетка, которой меня отпасуют на другую половину стола? Имеет значение разве что рука, ее держащая. Но с рукой-то этой шарику никак не встретиться, так стоит ли…

— Все, забыли. Проехали, пробежали, проплыли. Я так больше не могу.

Он что, обиделся?

— Кончились у меня камушки, ясно?

Точно, обиделся.

— Лучше ногами шевели бодрее, а то бесстыжая совсем вперед убежит.

Да, алую макушку уже почти не разглядеть, и если мы позволим расстоянию увеличиться еще больше, пропорционально возрастет риск выпасть из защитного поля.

А будет ли это трагедией? Ведь я наконец-то смогу по-настоящему раствориться во всем этом многоголосии. Смогу припасть к каждому из источников информации, живых, беспорядочных, фонтанирующих в пространство гигабайтами жизненно важных и совершенно никчемных сведений. Смогу…

То же самое ощущение. Точно, оно. Жадное и одновременно благоговейное. Однозначно не мое личное. Но чье тогда?

— У меня что-то не в порядке с головой.

— Самокритика — это прекрасно.

— Я не шучу. Правда не в порядке.

— Да я разве сомневаюсь?

Перед пунктом дальней связи народу толкалось и впрямь очень много. И очень недовольного, потому что внутрь никого не пускали. Без пропуска, который, похоже, существовал только в единственном экземпляре — лично для меня.

Вася тоже остался где-то снаружи, надутый, как мышь: моими молчаливыми провожатыми стали гекконы из техподдержки. Это было немного странно, идти в полной тишине и не чувствовать даже попыток заговорить, но, видимо, если простому люду мэр не мог приказать умерить пыл, то муниципальные служащие — дело совсем другое. Для них любое указание сверху равносильно закону, необходимость исполнения которого даже не обсуждается.

А поговорить было бы неплохо. Хотя бы для того, чтобы понять, как действовать. Потому что маршрут моего путешествия закончился в центре пустого зала, на стенах которого не виднелось никаких инструкций и руководств, одни только…

Скажем так, заклепки. Светло-серые, матовые, на непроглядно черном фоне. Расположенные ровными рядами. Но я успел только подумать о том, чтобы подойти поближе и ковырнуть одну из них: они начали действовать раньше.

Первой мыслью было, что это луч, совсем как в общеупотребительных повсюду световых схемах. Но он, от самой стены летевший по прямой, примерно за полметра до столкновения метнулся в сторону, обогнул меня, и только уже за моей спиной вернулся на прежнюю траекторию. Его примеру последовал и следующий, и сотни других, ринувшихся со всех сторон к центру зала, прошивая собой пространство.

То, что получилось в итоге, походило на лазерную ловушку, как в американских шпионских боевиках, только составленную вовсе не из пучков света. Из проволоки. Вернее, струн: когда я коснулся одной из них, все вокруг зазвенело. Тоненько-тоненько. А потом стихло.

Ну и? А дальше-то что?

И Вася еще обижается! Вот был бы здесь сейчас, понял бы, почему я не задаю вопросы. Потому что в большинстве случаев заранее не знаю, о чем спрашивать, а когда доходит до дела, вокруг не находится ни одного ответчика. Мог ведь сообразить, что для меня дальняя связь — тайна за семью печатями, так нет же, предпочел изображать смертельную обиду.

Тьфу.

Ладно, обойдусь как-нибудь. Это же не специализированное устройство, а предназначенное для всех желающих, значит, должно быть понятным в управлении. Допустим, конструкция, заключившая меня в ажурный кокон, — антенна. Приемник и передатчик в одном лице. И видимо, уже включенная, потому что ни до какого рубильника я сейчас добраться не могу. Остается только…

Ну да, исполнить свои комические куплеты.

Наверное, можно было придумать что-то более приличное. Пристойное. Официальное, что ли. Но как назло, при упоминании кодового названия базы мою голову терзал один-единственный вариант.

— Шалтай-Болтай сидел на стене.

Хорошо, что свидетелей нет. Потому что мой музыкальный слух… ага, оставляет желать. Чтобы я заткнулся.

— Шалтай-Болтай свалился во сне.

Будет ли результат? Не знаю. Другого выбора у меня все равно нет, хотя возвращаться…

— И вся королевская конница, вся королевская рать…

Они могут не услышать. А еще могут не ответить. Если молчали до сих пор, значит, на это есть причина. Которую мне почему-то не хочется узнавать.