— Тогда делай, а не спрашивай!

Похоже, он злится. Интересно почему. Хотя, в каждой избушке свои погремушки. Может, остроносая Света воспитана в строгих традициях, и полоска неприкрытой кожи для нее — смертный грех. Недаром сама наша хозяйка щеголяет в просторном пушистом полушубке, черном, как вороново крыло и, кажется, собранном из настоящих перьев.

— Делаю, делаю, успокойся.

После нудистского времяпровождения одежда ощущается чем-то лишним. Сковывающим и ограничивающим. А должно ведь быть наоборот, правда? Должно присутствовать чувство защищенности. Но там, среди корней, лично мне почему-то было куда как спокойнее.

— А кто сказал, что я волнуюсь?

Ага, еще морду кирпичом сострой. На всякий случай.

— Да все путем, не переживай.

— Каким еще путем?

— Хочешь угодить своей девушке? Ради бога.

— Девушке?

— Ну женщине. Она же твоя женщина, да?

На меня смотрят. Долго и внимательно. А потом сообщают:

— Никакая не женщина.

Упс. Ошибся? Странно. Я был уверен, что…

— А почему ты ее тогда все время ласточкой называешь? Она ведь по факту больше на ворону похожа.

Вася открывает рот, явно собираясь что-то сказать, но быстро передумывает и отворачивается, начиная складывать непригодившуюся одежду. Молча.

Что ж, этого следовало ожидать. Наверное, и мне стоит повесить на рот замок, во избежание, так сказать. А то ляпну еще что-нибудь, и дело дойдет до смертельной обиды, хотя я вовсе не хочу ссориться. Строго говоря, сейчас лохматый парень — мой единственный проводник в какое-никакое будущее. И если он решит, что я не стою затраченных усилий…

— Виета — друг.

Ну друг так друг. Не мое дело.

— Чего молчишь?

А на фига нужны слова? Они все равно окажутся неуместными. Искажающими смысл. Да вообще — вредными и опасными.

— Обиделся?

С чего бы вдруг? Кто из нас первый режим тишины включил, если уж на то пошло?

— Я отвлекся просто, потому и не ответил сразу.

Ага, отвлекся. Глядя на меня в упор. Так я и поверил.

— А, ты ж не слышишь… Все никак не привыкну.

Не слышу, не вижу, не знаю. И кстати, тоже не могу к этому привыкнуть, хотя очень стараюсь. Но почему-то всякий раз, как сталкиваюсь с вашими технологическими примочками, все начинается сначала.

И это вовсе не обида. Даже не боль. Что-то другое, мерзкое и отвратительное. А, вспомнил! Зависть. Вот только какого она цвета? Белая или черная?

Нет, серая. Мутная, как соленая зимняя лужа.

У друидов и впрямь было лучше. Справедливее. Там каждый сидел в своей клетке, на одинаковых правах со всеми остальными. А теперь все решетки сомкнулись вокруг меня. Одного.

— Эй, о чем задумался? Лицо такое, как будто хоронишь кого.

Давно надо было это сделать, кстати. Похоронить. Надежды и чаяния, а главное, нелепые ожидания. Вот есть у меня то, что есть, и большего дадено не будет. Остальное — забыть и закопать. И да, надгробный камень не ставить ни в коем случае: на кой черт мне нужны приступы ностальгии?

— Все должно блестеть, ясно?

В принципе, здесь и так не особо грязно. Ну паутины немного в углах и на коробках, из которых сложены корявые пирамиды. Еще пятна липкие на полу встречаются, но это только там, где можно найти место, чтобы поставить ногу.

— Расчистить и отдраить!

Хорошо быть командиром: раздал указания, и голова болит уже не у тебя, а у подчиненных.

— И чтобы не поломали ничего!

— Ласточка моя, я ни в коем случае не отказываюсь, но махать шваброй все же как-то…

Вася смотрит на фронт работ с явно выраженным сомнением. Мне проще, я еще и не такой бардак видел. А уж сколько раз принимал участие в ликвидации, и не сосчитать.

— Сам не хочешь, приятеля своего напряги. Он же тебе обязан не меньше, чем ты мне, вот и сочтетесь помаленьку.

Очень естественное развитие событий. Логичное и, пожалуй, не вызывающее возражений с моей стороны.

— И не тяни резину, это тебе не идет.

Друг, значит? Пока больше похоже на спонсора, который не упустит шанс получить процент за свое участие в предприятии. Но это, опять же, не мое дело.

Удаляется остроносая дергано, чуть подпрыгивая и приседая, то ли от возбуждения, то ли по причине проблем с опорно-двигательным аппаратом. И каждое перышко на ее полушубке колышется в такт движениям.

— А что именно надо делать?

Вася разворачивается в мою сторону, ехидно замечая:

— Надо же, снова голос прорезался! Я-то уж подумал: все, кранты.

Смеяться в каком месте надо?

— Так скажешь или нет? А то опять все испорчу.

— Звучит как угроза.

Ему в самом деле весело. Мне — наоборот.

— Хочешь убедиться?

— Ой, нет, не надо! Верю-верю-верю.

Вот почему каждое его слово кажется донельзя обидным? Он же не прилагает к этому специальных усилий. Или все-таки…

— Для начала надо всю эту тару сложить.

Оглядываюсь вокруг в поисках свободного места и уточняю:

— Куда?

— Не «куда». Просто — сложить.

Изображать непонимание даже не приходится: Вася, не тратя лишних слов, тянет на себя ближайший короб и начинает его… Скажем, тискать. Жулькать. Мять. Не в произвольном порядке, правда, а по какому-то непонятному мне, но явно существующему принципу. Мнет, пока из громоздкого многогранного предмета не получается маленький кубик.

— Понятно?

— Не-а.

Хмурится, морщится, вздыхает:

— Хорошо, подсвечу, но за это будешь должен. У меня батарейки почти сели.

Проводит рукой вдоль стенки очередного короба, и в воздухе загораются линии. Они очень тонкие, еле различимые, но свою задачу выполняют: обращают мое внимание на точно такие же нитевидные царапины, пролегающие по твердой поверхности.

— Складываешь поочередно, от глубоких к мелким. В общем, нащупаешь — поймешь.

Световой рисунок гаснет, и каждый из нас поворачивается к своей пирамиде.

Занятие не особо трудное, но занудное до невозможности и, хуже всего, не позволяющее мне параллельно думать хоть о чем-нибудь другом: приходится слишком внимательно осматривать швы. Особенно после того, как согнул что-то не так как надо, и вырвавшийся из рук короб секунд десять летал по отсеку, сигая от стенки к стенке. Вася его, конечно, поймал, но одарил меня взглядом, после которого захотелось провалиться сквозь землю.

Хотя изначально завалы казались огромными, закончились они вдруг и сразу, оставляя после себя только вереницу кубиков, которые отчаянно просились построить из них игрушечный замок. А потом выяснилось, что насчет «драить» Света ничуть не преувеличивала.

Чистить пол полагалось скребком, похожим на рубанок. Без всякого участия моющих средств или иных приспособлений, обычно здорово облегчающих долю уборщиков. И что самое занятное, грязь действительно отскребалась.

Стружка получалась неровная, где потоньше, где потолще, но прочная, сворачивающаяся серпантином, потому убирать плоды нашего труда было легче легкого: только подхватывай ворох завитков и сгружай в короб, оставшийся разложенным.

Блеск наводился тоже вполне привычно. Щетками и пастой, оседавшей на пальцах мерцающей пылью. Не знаю, зачем остроносой все это понадобилось, но когда фронт работ был исчерпан, отсек и впрямь заблестел как медный таз.

— А мы молодцы, — заключил Вася, усаживаясь по-турецки прямо посередине расчищенного пространства.

Сделал он намного больше, чем я, что неудивительно: на любое действие ему требовалось втрое меньше движений. И наверняка еще меньше усилий. Конечно, логично было бы думать о тренировке и сноровке, но…

Мне его не догнать. Ни за что на свете. И из-за этого тоже становится обидно до чертиков.

— Устал?

Да не так чтобы очень. Тем более витаминчики, или что он мне вколол, сделали свое дело, вернув ощущения в норму. В том числе и ясное понимание ограниченных возможностей собственного тела.

— Опять язык проглотил?

— Нет.

— А чего не отвечаешь? Между прочим, у нас это считается невежливым. У вас не так?