— Чего орешь?

— Ты видел? Ты его видел?

Лохматый парень лениво перевел взгляд в направлении, которое указывала моя рука. Дрожащая, как осиновый лист.

— Кого?

Там было пусто конечно же. Ни следа недавнего кошмара.

— В той каме… в клетке. Рядом со мной.

— Никого нет.

Сейчас-то? Сам вижу, не слепой.

— Он только что выскочил за дверь. Секунду назад.

Широкие плечи чуть заметно приподнялись и тут же опустились:

— Секунду назад я уже пришел.

— Ну две секунды!

На меня посмотрели. Сначала внимательно, потом сочувствующе.

— Ты сколько фруктов съел?

— Один. Нет, два. Или три? Не помню. А что?

— Да так. Доза, похоже, великовата получилась. Для тебя.

— Какая еще доза?

Парень сел, упираясь спиной в дверную створку, и принялся неспешно чистить свой «обед».

— Бывают места и похуже. Здесь настоящий курорт по сравнению с ними. Только к предписаниям лечащего врача нужно прислушиваться, тогда все будет тип-топ.

Ничего не понимаю. Сказать ему об этом? А впрочем, не надо: он наверняка и так все видит. По моему озадаченному лицу.

— Дурынды — те еще перцы, если дело доходит до драки. Злить не рекомендуется, в общем. Но обычно их куда больше интересуют барыши. А ты, я, еще десяток или два счастливчиков, подвернувшихся королевским корсарам, — это товар.

Спасибо, уже знаю. Получив информацию, так сказать, из первых уст.

— Главное в торговле что? Товар должен сохранять свою ценность для покупателя, пока есть шанс на продажу. Условия обеспечены: жри, спи, гуляй. А чтобы вдруг не возникло мысли оставить купцов с носом, к примеру, самоубившись, местное колесо для хомячков крутится не переставая.

И это, пожалуй, уже понятно. По крайней мере, дверь открывается с удивительно грамотно высчитанной периодичностью. В тот самый момент, когда чувствуешь, что почти не способен сделать новый вдох.

— Ты не можешь не жрать эту пакость. Вернее, можешь, конечно, воздерживаться, но… От первого раза никто не отказывается, а потом становится поздно проявлять стойкость.

— Хочешь сказать, эти корешки…

— Ага. Действуют весьма умиротворяюще.

Значит, нас накачивают наркотиком? А что, разумно. За буйными ведь надо следить, глаз да глаз нужен, тогда как тихих держать под замком — одно удовольствие.

— Они безобидные. Просто легкая травка. Правда, лучше за один присест много не употреблять: окосеешь.

Если поверить его словам, выходит, мне все привиделось? Хорошо бы.

— А их специально такие выращивают?

— Понятия не имею.

Что ж, по крайней мере, ответил честно. Хотя и несколько недовольно.

— А может померещиться такое, что…

— От фантазии зависит. Чем она больнее, тем вариантов больше.

Интересно, в какой части шкалы находится моя? Розовые слоники под потолком не летают — уже позитив. Но голодный людоед в соседней камере? Брр. Пусть местная наркота, как и любая другая, вытаскивает картинки из подсознания, почему именно эта попалась первой? Да и слишком уж реально все происходило. С ощущениями и даже запахами.

И все же попробую уточнить:

— А у вас принято есть друг друга?

— У нас?

Если бы не две решетки, я своим вопросом непременно огреб бы хороший шанс получить по физиономии. И был бы сам виноват, что характерно. Придется подбирать слова тщательнее. Впредь.

— Ну вообще. Космос же большой, да? И в нем живет куча всякого народа. И кто-то наверняка любит мясо. Очень любит.

— Вот ты о чем… — брезгливо скривил губы парень. — Было такое.

— Было?

Наверное, я переспросил слишком недоверчиво, потому что лохматый уточнил:

— Больше нет.

— Точно?

Он сделал глубокой вдох, подержал воздух в легких гораздо дольше, чем удалось бы мне, и медленно выдохнул:

— Это неприлично.

— Что?

— Каннибальствовать.

Да неужели? Я-то думал, что жрать людей — мерзко, отвратительно и преступно. А выходит, всего лишь «неприлично».

— С теми, кто не отучивается, не ведут дел. Никаких. И в инфосферу не допускают.

Сказано так пафосно, что, видимо, страшнее наказания нет. С другой стороны, быть отрезанным от всего, чем легко и удобно пользуются остальные…

Оставаться наедине с самим собой, всегда и везде, посреди самой плотной толпы самого общительного народа? Тонуть в собственных мыслях и задыхаться от скудости знаний? Знакомое ощущение. Даже чересчур.

Приговор, значит, за мясную диету грозит суровый? Допустим. Но есть ли от него прок?

— А дальше? Их уничтожают?

— Нет. С чего ты взял?

— А какой смысл сохранять им жизнь? Они же не станут резко добреть от того, как с ними поступили.

Парень наставительно процитировал:

— Право на выбор должно оставаться до самого конца.

Гениально. Благородно и донельзя гуманно.

— Их хотя бы изолируют?

— Ты какой-то агрессивный. Маленький, но злобный.

Когда на кону стоит моя жизнь? Да. Может, больше во всем этом страха, чем злости. Но она точно присутствует.

— И это считается нормальным, когда людоеды запросто ходят среди людей и в любое мгновение могут…

— А как иначе они будут перевоспитываться?

Ух ты, Макаренко местного розлива? Вот же мне повезло с соседями по камерам!

— Никак. Конечно. Ты совершенно прав.

Парень качнул головой, демонстрируя явное недоверие к моему внезапному согласию:

— Да не парься ты! От глюков еще никто не умирал. Здесь уж точно.

Ага-ага. Знаем, классика.

У вас несчастные случаи на стройке были?

Будут.

— Никто до тебя не доберется. Решетки же кругом, не забыл?

— Кругом?

Ну здесь-то я их вижу и могу пощупать. А там, в просеке?

— Говорю же, товар должен быть в целости и сохранности, когда за ним явится покупатель. Главное правило.

Хотелось бы в это верить столь же безоговорочно и искренне.

— И вообще, будешь так трястись, загонишь себя.

В этом он точно прав: снова начинаю покрываться влагой, и не холодным потом, как по выходе из дремоты, а вполне обычным.

— Лучше расслабься и поспи.

Легко сказать, да трудно сделать. Глаза закрыть не то что страшно, а невозможно. Отказываются. Напрочь.

— Я… не могу. Не получается.

Парень вздохнул. Тяжело-тяжело. И переместился к решетке вплотную.

— Дай пять.

— Зачем?

— Дай, говорю! Спать хочешь?

— Ну…

— Тогда давай! — приказал он, в свою очередь просовывая руку между прутьями.

В голове мелькнула шальная мысль: а что, если мой второй сосед тоже не прочь полакомиться мясом? На вегетарианской-то диете еще и не до такого можно додуматься.

Нет, вряд ли. Судя по выражению сердитого лица, я ему надоел. До чертиков. На пищу, тем более желанную, так не смотрят.

— Ну, не тяни время! Я, между прочим, тоже отдохнуть хочу.

Наши руки встретились не на середине, а ближе к его клетке. Но до самой решетки я, как ни старайся, дотянуться бы не смог.

— Ложись.

Пальцы парня оказались мозолистыми: слегка царапали кожу, когда он то ли ощупывал, то ли поглаживал мое запястье, невнятно бормоча что-то вроде:

— «Да будет свет!» — сказал монтер…

Будет, значит? А почему тогда у меня перед глазами он вдруг закончился?

То, что я заблаговременно принял положение лежа, явно уберегло меня от вывихов, растяжений и всего остального, что могла принести с собой рука, просунутая между прутьями. А так только слегка ссадил кожу, когда дернулся, просыпаясь.

Соседей вокруг не наблюдалось. Ни голодного людоеда, ни лохматого гуманиста. И это, пожалуй, радовало.

Вот честно: если я должен провести здесь остаток жизни, пусть лучше сделаю это в одиночестве. Можно будет ни на кого не отвлекаться и ни о чем не сожалеть.

Товар? Ха. Никто меня покупать не собирается. Сколько прошло времени? Достаточно, чтобы искать и найти. Ну ладно, я — лох, не знаю ничего полезного, кроме позывных базы, да и те вслух произносить стремно. Но остальной-то персонал?