К полудню люди садятся прямо на пол и обедают тем, что захватили с собой. Часто к этому времени не заключено еще ни одной сделки. Все стараются вести себя тихо, разговаривают шепотом. Иногда в дверь заглядывают дети, с любопытством наблюдают за происходящим. От стола, за которым сидит Гольц, всегда остается свободным узкий проход к двери. У крыльца его ждет готовая упряжка. Пока Гольц в трактире, он сидит на своем обычном месте, уставясь прямо перед собой. Может, дремлет? Кто знает. Разговоров с ним никто не заводит, он тоже ни с кем не заговаривает. Иногда он поднимает голову, будто хочет сбросить с себя оцепенение, но в следующий миг голова его опять опускается. Из года в год люди видят, как Гольц стареет. Пьет он все меньше. Глаза его скоро совсем скроются за опухшими веками. Брови у него тонкие. Когда он неуклюже отставляет свой стакан, видно, как устал этот человек. Семьи у него нет. В его конторе на шайфлингской лесопилке стоит письменный стол и тут же койка, на которой он спит. Иногда он заходит на склады поговорить с рабочими. Если работа особенно трудная, выставляет им ящик пива. Когда кто-то обращается к нему с просьбой, можно быть почти уверенным, что Гольц откажет. Зимою его контора бывает закрыта по нескольку дней кряду. Рассказывают про него разное, только вряд ли все это правда. В одной истории Гольц такой, в другой совсем иной. Рассказы эти скорее запутывают людей, чем что-то объясняют. Рассказывают, например, что однажды его нашли без памяти на дороге между Погличем и Циртеном. Это может многое значить, во всяком случае, дает пищу для самых разных догадок. Только догадки догадками и остаются. Большинство историй про Гольца не стоят того, чтоб их слушать. Существа дела они даже не касаются, толку в них никакого.
Если Гольц принимает предложение, то записывает его мелком на столе. Он повторяет предложение вслух, меняя при этом число кубометров и цену. Разница обычно невелика, и люди не спорят. Да и кто купит лес, если его не возьмет Гольц? Каждый год случается, что от некоторых сделок он отказывается, какую бы цену ему ни называли, хотя сделки эти ничем не отличались от прочих. Те, кому удалось продать лес, заказывают себе стакан рому. Но веселья не заметно. Люди сидят на корточках чуть поодаль, глядя, как Гольц принимает или отклоняет предложения. «Смотри, как он руку сейчас поднял», — говорит один лесоруб другому, пытаясь объяснить очередной отказ. Иногда сделка заключается лишь с пятого или шестого захода, хотя условия ее ничуть не меняются. Конечно, кое-какие изменения бывают, это верно. В крышу трактира бьется ветер, по столу разгуливает муха.
За стакан рома счастливчик, уже заключивший сделку, соглашается повторить отвергнутое предложение. При этом он должен строго придерживаться установленных на такой случай слов, правда, установлены они не очень точно. Стоит чуть сплоховать, и Гольц отменит заключенную сделку, и повторное предложение тоже отклонит. Предложение говорится отрывисто, четко и звучит прямо-таки торжественно. «Нет», которым Гольц нарушает нависшую тишину, тотчас убивает всякие надежды.
С места Гольц встает внезапно, ничуть не заботясь о том, сколько еще людей ждет своей очереди. Раньше сделки заключались целых два дня. Теперь к вечеру все уже заканчивается. Первым в очереди никто быть не хочет: окажешься первым, удачи и счастья не жди. И все-таки народ протискивается поближе к столу, потому что каждый боится, как бы Гольц не ушел раньше времени. Все знают, что после этого сделок уж точно не будет. Случалось, кое-кто пытался задержать Гольца, только ничего из этого не выходило.
Когда Гольц встает и, пошатываясь, идет к двери, сразу видно, как сильно он пьян. Лишь только дверь за ним закрывается, люди бросаются к столу и начинают показывать друг другу, какие цифры записал Гольц по их сделкам, будто призывая друг друга в свидетели. «Верно» — говорит то один, то другой, показывая рукою на стол. «Ага», — поддакивают остальные. Кому не повезло, те со слезами на глазах бегут к краю уступа и смотрят оттуда, как Гольц катит в сторону Циртена. Должно быть, в своем отчаянии они надеются на чудо, на то, что Гольц повернет обратно. Но такого не бывает. И никому не ведомо, отчего для сделок выбран именно Санкт-Себастьян.
Из Санкт-Себастьяна до Раттена можно доехать за два часа. Сразу же за деревней от дороги остается одна только наезженная колея. Место здесь ровное, однако дорога очень извилистая. Частые и далекие объезды приходится делать из-за обломков скал, таких тяжелых, что с места их не сдвинуть. Эти глыбы среди каменистой пустыни похожи на покинутые дома. Справа и слева поднимаются горы, начисто лишенные растительности. Зимой этот участок пути самый опасный. Метели здесь до того сильные, что найти дорогу совершенно невозможно. В такое время из Санкт-Себастьяна к верховью долины идут лишь по самой крайней необходимости. Когда-то санктсебастьянцы нанимались проводниками. Кому нужен проводник там, где пути нет? — шутят теперь в деревне. На самых высоких вершинах снег остается лежать все лето, и они почти полностью сливаются с облаками. Одна из них называется по-славянски Плавающей.
По дороге встречаются женщины, работающие среди груды камней на маленьких клочках земли площадью в четыре-пять квадратных метров. Жестоко это по отношению к бедным, изможденным существам, а то не удержаться бы от смеха — до того они нелепы. Все горе человеческое, вся нужда воплотились в них. Клочок земли длиною в три-четыре шага укрепляют камнем; чтобы отвести воду, вокруг роют канаву. Если б женщины могли защитить свой участок от непогоды и напастей, они, не задумываясь, сделали бы это прямо голыми руками. Женщин начинаешь встречать задолго до Раттена. Даже эти крохи земли здесь настолько редки, что люди готовы идти до них сколько угодно. Выращивают тут в основном картошку, хотя и она родится очень плохо. Едва сойдет снег, женщины сажают вырезанные картофельные глазки. Чтобы земля не промерзала, ее прикрывают хворостом, который приходится носить издалека. Если эту беду успеют отвести, то можно надеяться на урожай. Но стоит августовским ветрам принести с гор снег, пусть хоть на полсантиметра, — все пропало. Картошка в такие годы вырастает не больше ногтя. Пока тепло, женщины таскают на себе корзинами землю из Санкт-Себастьяна, а порою даже из более далеких мест. Так они стараются восполнить почвенный покров, который уносит вода и выдувает ветер. Сложат вокруг участка ограду из камня, выроют канаву и надеются, что поле выживет. А случись гроза, и все поле может сразу же погибнуть. Придешь утром на старое место и не узнаешь его.
Когда в сентябре женщины несут корзины с картошкой домой, их просто распирает от гордости. Картошка, конечно, ужасно мелкая, и вкус у нее такой, что на равнине никто бы есть не стал, а все-таки это картошка. Ее можно сварить и можно, придя домой, высыпать на пол — пусть дети визжат от восторга. Здорового мужчины в Раттене почти круглый год не увидишь. Все работают на лесоповале. Нелегко жить все время в разлуке с женой и детьми, но что делать, если иначе на жизнь не заработаешь. Ничего хорошего от разлуки не жди. Большую часть заработка лесорубы пропивают. Даже те несколько дней, что они проводят в деревне, трезвыми лесорубы не бывают. Не удивительно, что женщины не рады возвращению мужей. Для некоторых это самые страшные дни в году. Вообще-то лесорубы люди добродушные, но, напившись, они становятся злобными и жестокими.
Раттен не похож на обычную деревню. Слишком уж далеко отстоят здесь дома друг от друга. Они разбрелись по всему дну долины. Если бы не тропинки, протоптанные от дома к дому, их было бы и вовсе не сыскать. Крыши домов поднимаются над землей метра на три, не больше. Входя в дом, спускаешься вниз, будто в землянку. В доме обычно одна-единственная комната, в углу которой сложен очаг. Под крышей, где между стенами лежат балки, сделаны настилы. К ним ведет лестница. Там хранятся запасы на зиму, как правило одна картошка. А рядом подстилки из соломы и тряпья, на которых спят. Здесь и выпрямиться в полный рост нельзя, а все же уютней, чем внизу, поскольку чердак прогревается теплым воздухом, идущим снизу. В комнате, кроме стола да пары стульев, ничего нет. Зимою все сидят у очага, лишь хозяйка время от времени встает со своего места, чтобы принести с улицы дров. Сугробы делают расстояния между домами еще длиннее. И настолько заброшен этот уголок, настолько чувствуется повсюду его заброшенность, что можно совсем забыть о малой горстке людей и сказать, что нету здесь никакого жилья, нету деревни.
