Год 1954-й стал началом масштабного освоения большой целины в Казахстане и южных областях Урала. Кустанай, возведенный некогда русскими на реке Тобол, стал центром обширной области. Город, связанный с Уралом стабильной железной дорогой, в первые годы преображения Великой степи служил основной перевалочной базой. Сюда съезжались практически все. Помню, как много людей прибавилось в те годы на улицах города. Многие из них ходили почему-то в телогрейках. Среди таковых немалое число составили освободившиеся из заключения. Здесь же отбывали ссылку и другие категории граждан, в частности, политические и члены их семей, также пострадавшие от молоха политических репрессий. Сокращенно их звали «ЧСИРы» («члены семьи изменника Родины»). Представляете, каким страшным в те годы было это клеймо?! Они и главы этих семейств, разумеется, не были опасны. Иное дело – уголовники. Все беды, в основном, исходили от «зэков» этой категории. К 1954 году их оказалось в городе пруд пруди. Сказалась и проведенная летом 1953 года бериевская авантюра с невиданной амнистией уголовников (вспомним фильм «Холодное лето 1953 года»). Родители в городе боялись и за себя, и за детей.
Владимира Алексеевича в тот год направили к нам в командировку для написания очерка о целине. Я, как и многие в возрасте 14–16 лет, только-только начала сочинять стихи. Большинство из них, понятно, посвящались любви, но были и про войну, последствия которой долго-долго сказывались на всем: и на достатке, и на душах людей. Были и стихи-отклики на какие-то события. Особенно удачным казалось мне тогда стихотворение о том, как мы не боимся Америки, размахивавшей в те годы своей атомной бомбой. Исписала стихами большую «общую» тетрадь. Ее-то я и показала дяде Володе. Высшего авторитета в моих глазах просто не существовало. Думала, вот прочтет и, если даже что-то раскритикует, то все равно непременно возьмет с собой для публикации в Москве. И тогда я стану знаменитой на всю страну… Думаю, читатели простят юной девушке ее самоуверенность. Из всех мечтаний оправдалось лишь первое – дядя Володя нашел-таки время, чтобы прочитать мои вирши. Прочитав, мягко улыбнулся и, протянув мне тетрадь, произнес: «Знаешь, племяшка, надо еще учиться, учиться и учиться». Сердце мое так и упало… Разочарование было настолько сильным, что поэзия моя быстро закончилась. Сегодня я жалею об этом, а тогда участь оказаться в падчерицах у высоких муз меня явно не устраивала… Ах, юность, юность!
Несмотря на разочарование в поэзии, я и мои родители искренне радовались приезду дяди Володи. С ним всегда было интересно. Не навязывая, он умел подойти к каждому тактично и сказать ему нечто такое, что потом было нужным и благодарно сказывалось на жизни. Касаясь этого момента, скажу об органичности проявлений его души вообще, в жизненных ли ситуациях, или в общественных делах. Возможно, у него не все, как у любой крупной личности (тем более творческой!) было правильно, но уж в чем убеждена совершенно! так это в том, что все исходило у него из самого сердца…
Тогда же, будучи у нас в Кустанае, он подарил нам свой первый сборник стихов «Дождь в степи». Я бережно храню этот изящно изданный для тех лет первый плод его писательских откровений. Все стихи, помещенные в нем, в основном написаны в литинституте. Некоторые, особенно стихотворения «Родник» и «Колодец», на мой взгляд, поражают и сегодня. Недавно моя тринадцатилетняя внучка Таня, прочитав этот сборник, сказала, что ей особенно понравилось стихотворение «Колодец». Как видим, подрастающее поколение также находит в первых стихах Солоухина для себя что-то важное.
Встреча братьев в Кустанае оказалась последней. 14 марта 1954 года Владимир Алексеевич уехал вглубь необозримых казахских степей, а буквально через неделю погиб мой отец. После этой трагедии, когда мы вновь оказались во Владимире, дядя Володя не раз приезжал к нам. В один из приездов он подарил нам книгу с очерком «Рождение Зернограда». Страницы книги рассказывали о трудовой деятельности одного из первых целинных совхозов. Писатель пробыл там больше месяца, изучая специфику труда и психологию героев своих очерков, добровольцев-целинников.
Как ни тяжела оказалась утрата отца, нам предстояло собраться, продолжать жизнь: детям учиться, маме обустраиваться во Владимире… Строить жизнь без отца поначалу было нелегко, и, привыкши до того советоваться в главном с отцом, я естественно видела в дяде Володе некое продолжение папы, человека, способного, хотя бы по самым важным вопросам, заменить мне отца. Разумеется, я понимала, что у него и без того хватало забот и трудностей, но он находил, однако, возможность поддержать меня морально и материально. Впрочем, меня ли одну?! Едва ли он отказывал в помощи другим нашим родственникам?! С годами моя благодарность к нему росла и росла. Особенно отчетливо меру всегдашней его помощи я осознала после смерти дяди Володи. Жаль, что теперь не сказать ему тех слов, которые наверняка не успела или не догадалась сказать еще при его жизни…
Люблю читать его произведения. Начинаю чтение всегда голосом и читаю так, как будто он сам говорит вслух. Поначалу я даже пугалась этого несколько. Впечатление было такое, будто во мне сидят два человека, и лишь постепенно я поняла, что добиться дядиной интонации по-другому было бы невозможно.
Книги Владимира Алексеевича вдохновляют меня и по-своему успокаивают. Когда особенно грустно или тяжело на сердце, предпочитаю открывать страницы его книг наугад, и тогда, погружаясь в удивительное состояние близости ко всему, им мастерски описанному, я забываю, а вернее, прочно отстраняюсь от того, что минутами раньше еще так тяготило меня. Все в его произведениях свое, знакомое и родное. Вспоминается в них и мой отец: «Четвертый дом наш. Но он теперь совершенно пуст. Ибо отец мой Алексей Алексеевич умер. Все мои братья и сестры кто где в разных городах. А самый лучший наш брат Виктор разбился в марте 1954 года со своим самолетом» («Капля росы». В. Солоухин).
Владимир Алексеевич был добрым и общительным человеком. Много работал и старался избегать собраний, совещаний, на которых только впустую, по его же словам, тратилось время. В 1983 году он предложил мне на каждое лето приезжать к нему в Алепино: «Вот тебе, племяшка, дом, сад, огород – занимайся». Но я отказалась, так как работала в городе, да и тяги к земле такой, какая проявилась у меня позже, тогда не имела.
Часто общаясь с ним, выучила практически все его привычки. Ничто человеческое не было ему чуждо. К примеру, любимым его блюдом был гороховый суп со свиной рулькой. Приезжая во Владимир, он всегда покупал ее на нашем городском рынке. Часто и я помогала ему в этом. К женскому выбору, к моей тайной радости, он всегда относился почтительно. Сам же на Новый год и Рождество покупал гуся или индейку. А какая вкусная получалась у него жареная или сушеная рыба!
Любил он ездить и к старшему брату Николаю в Загорск. Приезжал к нему один и с друзьями. Брат знал его страсть к бане и загодя заготавливал березовые веники. Придя из бани, он отдавал жене брата Александре Андреевне веник без единого листика, приговаривая: «В хозяйстве все пригодится!» Сам же смеялся над этой шуткой громче всех. Особую привязанность испытывал Владимир Алексеевич к детям. Не раз говорил, что в детстве их надо баловать, так как совсем не известно, как потом сложится у них жизнь.
Жизнь людей тесно связана с природой, и все в природе достойно удивления и описания. С каким удовольствием описывает писатель сбор грибов, способы их маринования и так далее, кончая, например, тем, как закусывать солеными рыжиками лафитник холодной водки. С необыкновенной любовью рассказал он о красоте и запахах ночных фиалок, о незаметной травке-манжетке, в листьях которой собирается влага – «Божья роса». У меня в саду из этой самой манжетки ныне целая куртинка. Смотришь на нее, и уж не сорняком она кажется, а красивым цветком.
Писатель Солоухин бывал во многих странах, но всегда утверждал, что красивее Владимирской земли нет ничего во всем белом свете. При жизни многие ругали его, критиковали даже за особенный «говор». Называли и барином, и просто деревенским писателем, относя его повести в надуманному жанру «деревенской прозы». В общем, относились по-разному, но всегда прислушивались. Не могли не прислушаться! Владимира Алексеевича, как личность неординарную, хотели заполучить в свои ряды многие объединения и группировки. Но, дорожа независимостью, он предпочел быть вне их. Возможно, тем и сохранил за собой славу своеобразного писателя и не менее своеобразного человека. Таковым он был изначально, по-своему влияя на процессы, происходившие в его время.
