– Почему?! – спрашивал себя Казик, – если Саша живет здесь, а его мама где-то в другом месте – значит, мама его потеряла. Если мама пришла к Саше – значит, мама его нашла. Почему же теперь?.. – Все мешалось и перепутывалось, точно куль пестрых шелковых лент в узле у бабушки Софи. Наконец мальчик не выдержал и пошел за разъяснениями к старой нянечке, которой он доверял.

Старушка сидела на скамеечке и со скучающим видом смотрела на яркий цветок мака. Выслушав Казика, нянечка призадумалась.

– Будь хорошим мальчиком, и к тебе тоже придет мама, – наконец изрекла она.

– Какая мама? Сашина мама?

– Может, и Сашина, а может, и нет.

– А как же Саша?! – не унимался ребенок. – Как же тогда?..

– Как же, как же… будешь хорошим мальчиком, и у тебя тоже будет мама.

– Но это же Сашина мама! – Казик вытаращился на старушку, не в силах уразуметь сказанного.

– Да никакая она не Сашина, чего пристал? Ничейная она, пока ничейная. Что уставился?! – нянечка уже и сама была не рада, что заговорила на опасные темы и продолжила более мягким тоном: – Ошиблась, думала, что Саша ее сынок, а оказалось, что нет.

– Но она же пришла к Саше! – Казик чувствовал, что окончательно запутался. – Если тетя потеряла мальчика, а потом начала его искать, почему тогда она сегодня гуляет с Региной?

– А может быть, она потеряла и мальчика, и девочку. Вот такая растеряха. И потом, я же говорю, нужно быть хорошим мальчиком, вот Саша вчера, не сказал тете, как его зовут, упрямился, плакал… Кто такого мальчика захочет взять? Вы все тут маму ждете, все домой хотите, а как подходящая мама явится, прячетесь и ручку не даете. Думаешь, нравится это мамам? Нравится, когда дитя от нее, как от чумы, шарахается?

– А если дать ручку, то… – Казик затаил дыхание.

– Если, да кабы… когда к тебе придут гости, улыбайся, расскажи что-нибудь, прочти стихотворение. Ты же у нас такой умный, сам сообразишь.

– И Сашиной маме рассказывать? – в голове все мешалось, Казик невольно попятился и был вынужден схватиться рукой за скамейку.

– Спросит тебя – рассказывай, – сдалась нянька.

Больше в этот день Казик не приставал с вопросами, нужно было все как следует обдумать. Почему Сашина мама вдруг оказалась ничьей мамой – он так и не понял, зато в мозгу засела занозой мысль, что родителей необходимо заслужить или отобрать у других детей. Для этого нужно быть хорошим, послушным, говорить, читать стихи…

Быть хорошим – значит, попасть в рай, быть хорошим – значит, получить маму и семью, – так может быть, это и означает рай?

Через неделю произошло событие, подтвердившее, что родителей нужно брать приступом. С утра нянечка сообщила, что к Оле придут папа и мама. Казик затаил дыхание: настоящие папа и мама, а ведь у него тоже были когда-то папа и мама. Нужно обязательно показаться этим чужим родителям, и может, тогда…

Но Казик не успел додумать эту мысль и начал вспоминать стихи, которые можно будет прочитать Олиным папе и маме.

Родители пришли прямо на площадку, но когда воспитательница вывела из толпы детей одетую по такому случаю в новую пушистую шапку Оленьку, навстречу папе и маме неожиданно выскочила Алена.

– Это мои папа и мама! – закричала она что было сил и бросилась в объятия новым родителям. – Не трогайте! – она зарыдала. – Не подходите. Это мои папа и мама, я их люблю! Я их узнала! Вы ведь мои папа и мама?! Мои?!

Воспитательница попыталась оттащить Алену, но высокий, выше игрушечной беседки папа, задержал ее руку.

– Не трогайте, пожалуйста, мы сами разберемся, – он присел на корточки около рыдающих Аленки и мамы.

– Как тебя зовут, девочка? – мягко спросил он.

– Алена, – сквозь слезы выла девочка. – Вы мои папа и мама? Правда? Я знаю, это вы!

– Да. Конечно, твои! – папа обнял девочку, которая тут же повисла у него на шее. Он поднял Аленку на руки, и вместе с мамой они пошли к главному корпусу дома ребенка. Из-за спины папы Алена показывала другим детям язык.

После Аленкиного выступления воспитательница грозно отчитала других детей, говоря, что Алена поступила дурно, и так нельзя. Но факт оставался фактом, непослушная Алена обрела родителей, а послушные продолжали топтаться на крошечном лоскутке детской площадки, отведенном для группы.

Подавленный Казик мечтал о покое. Ему непременно нужно было остаться одному, но как это сделать? Несколько раз он уже уединялся от остальной группы, тайком прокрадываясь за кустами разросшегося шиповника и прячась в старой телефонной будке с давным-давно выбитыми стеклами. Там можно было просидеть вплоть до самого обеда, или до того времени, когда кто-нибудь из воспитателей не хватится его.

Это, конечно, было вопиющим нарушением всех правил, но, как выяснилось, непослушным доставалось все же больше. Послушные должны были умереть и попасть в рай, непослушные достигали земных благ.

Оглядев печальное собрание в песочнице, скучающих нянек с книжками на коленях, Казик попятился к беседке и, определив, что никто за ним не шпионит, бесшумно скользнул за куст. Остановился, прислушиваясь, не закричат ли в спину, не позовут ли вернуться.

Слава Богу, пока все было тихо, Казик хотел было уже идти к телефонной будке, но тут взгляд его привлек странный кругляш с черепом и костями. Наверное, фишка из какой-то игры.

Мальчик поднял находку и вместе с ней добрался до телефонной будки и, не открывая дверь, (она была ржавая и жутко скрипела), пролез сбоку, где когда-то было стекло.

Какое-то время он сидел на полу будки, подтянув ноги к подбородку и разглядывая пиратскую метку.

Впрочем, ничего особенного в черной монетке не было, хотя как сказать: на ощупь она была словно из замши, такая же мягкая. Казик попытался приладить монетку на куртку, где она смотрелась бы в виде значка. Особый знак отличия юнги из команды Джека Воробья. Потом положил ее на фалангу пальца, точно перстень. Получилось очень здорово.

Казик попытался закрыть монеткой левый глаз. Жаль, в будке не было зеркала, чтобы оценить, как это выглядит со стороны.

Попробовал покрутить между пальцев, как это когда-то делал друг отца. Не получилось.

Казик поднял голову в надежде отыскать еще какое-нибудь применение черной монете, как вдруг увидел прямо над головой старый телефонный аппарат. Защемило в груди, стиснуло горло, и Казик едва не разревелся, подумав, что если бы телефон работал, он мог бы сейчас дозвониться до мамы.

Правда, обычно он звонил маме по мобиле, которую давал ему отец, или по обычному домашнему телефону. Впрочем, в голове не осталось телефона маминой работы, зато как раз был домашний номер, выученный в далеком-предалеком детстве, еще год назад.

Казик поднялся, встав ногами на железяку, вложил монету в проржавелую прорезь, после чего снял трубку и набрал номер. Какое-то время он ничего не слышал, кроме пения птиц и голосов ребят на площадке, а потом вдруг до мальчика донеслись отдаленные гудки и разговоры, смысла которых он не мог понять. Отдаленные вскрики, сонное бормотание, иступленные мольбы, плач, предсмертный хрип. Все это налетело на Казика, с каждой секундой усиливаясь и приобретая узнаваемые очертания. Вот звуки хора в церкви, раскатистый бас невидимого батюшки поет поминальную. Мягкий голос зачитывает список имен, которые тонут в мелодичных раскатах органа, тонкий девичий голос просит любимого поговорить с ней. Ломающийся голос подростка дрожит над клятвой мести.

«Мамочка, милая, где ты?».

Казик не может определить, мальчик это плачет или девочка.

«Ты бы хоть приснился, что ли? Сказал, что вернешься к новому году, и до сих пор ни звоночка! Господи! Что же это? Другую бабу нашел, в тюрьме ли, жив ли! Господи, все что хочешь, но пусть будет жив»!

Длинный звонок разрезает одинокие голоса, вопросы, не получившие ответа, и тут в ушах Казика что-то словно взрывается. На другом конце провода он слышит знакомый голос.