Положительно, любезность маркиза была безгранична. Я не успел еще в достаточной мере выразить мою благодарность, как карета неожиданно остановилась в каком-то местечке, где ожидала нас свежая пара лошадей и где, как выяснилось, нам надлежало расстаться.

Дорога, полная приключений, наконец завершилась. Устроившись на подоконнике, я взирал из окна гостиницы на блестящий Париж, который обрел уже свою былую веселость и бурлил сильнее прежнего. Все вы читали о воодушевлении, вызванном падением Наполеона и второй реставрацией Бурбонов. Посему нет надобности описывать тогдашний Париж, хотя я и могу припомнить его очень ярко. Немаловажно, конечно, что в тот раз Париж открылся мне впервые. Впрочем, сколько ни бывал я там впоследствии, мне не доводилось видеть неповторимую столицу столь взволнованной и волнующей.

Я провел в Париже уже два дня и успел заметить в нем множество любопытного, но ни разу не столкнулся с грубостью или высокомерием офицеров разбитой французской армии, на чью озлобленность жаловались другие путешественники.

Должен сказать также, что роман мой завладел мною совершенно, и самая возможность случайно встретиться с предметом моих мечтаний придавала тайную сладость прогулкам — пешком или в карете — по улицам и окрестностям, равно как и посещениям галерей и прочих достопримечательностей метрополии.

Графа с графинею я так и не увидел и ничего не слышал о них; маркиз д'Армонвиль также не давал о себе знать. От странного недомогания, случившегося со мною ночью в дороге, я оправился вполне.

Наступил мой второй парижский вечер; я уж начал было беспокоиться, что мой высокопоставленный друг совершенно меня позабыл, когда человек принес мне снизу карточку «месье Дроквиля», и, внутренне возликовав, я тут же велел провести гостя в комнаты.

Маркиз д'Армонвиль явился, как всегда, любезный и доброжелательный.

— Я теперь вроде ночной птицы, — сказал он, как только мы обменялись обычными приветствиями. — Днем держусь в тени, даже и сейчас едва решился приехать к вам в закрытой карете. Так положили друзья, которым я оказал одну довольно рискованную услугу. «Ежели присутствие маркиза в Париже станет известно, — говорят они, — все пропало»… Сперва позвольте преподнести вам приглашения в мою ложу. Такая досада, что я не могу располагать ею чаще в эти две недели, но я велел секретарю, пока меня не будет, предоставлять ее любому из моих друзей по их желанию. И что же? В моем распоряжении почти ничего не осталось.

Я поблагодарил маркиза.

— А теперь несколько слов в роли наставника. Вы, конечно, прибыли с рекомендательными письмами?

Я достал несколько писем, и маркиз кинул взгляд на адреса.

— Забудьте о них, — сказал он. — Я сам берусь вас представить, я буду возить вас из дома в дом. Один друг рядом стоит многих и многих писем. А до той поры вам лучше ни с кем не сближаться. По молодости это не столь и трудно: в большом городе юноша сперва бросается в водоворот общедоступных развлечений, а потом уж позволяет свету себя стреножить. И отлично — так и поступите! Здешних забав — хотя бы вы предавались им дни и ночи напролет — хватит не менее, чем на три недели. Я к тому времени как раз освобожусь и введу вас в самый блестящий, хотя и скучноватый, по обыкновению, свет. Положитесь на меня и помните; в Париже человек, попавший в свет, принят везде, всюду и навсегда.

Я снова горячо поблагодарил его и обещал в точности выполнить все советы.

Маркиз, кажется, остался мною доволен.

— Теперь, — объявил он, — я назову вам парижские достопримечательности. Возьмите карту и ставьте буквы или цифры около мест, на которые я укажу; а на отдельном листке пишите комментарий. Все, что я перечислю, непременно следует осмотреть.

Так, методично, перемежая свой каталог с множеством забавных и пикантных анекдотов, он снабдил меня путеводителем по Парижу, поистине бесценным для охотника за развлечениями и новизною.

— Недели через две, а возможно, и раньше, я наконец-то смогу быть вам полезным, — сказал он. — А покуда будьте настороже! Не вздумайте играть: вас непременно ограбят. Помните, что вокруг полно тайных мошенников и разного рода негодяев, которые тем только и кормятся, что обирают доверчивых иностранцев. Не верьте никому, кроме знакомых.

Я снова высказал маркизу признательность и уверил его, что эти советы принесут мне несомненную пользу. Однако сердце мое было слишком переполнено красавицей из «Прекрасной звезды», чтобы я отпустил гостя, не попытавшись хоть что-то о ней разузнать. Посему я осторожно справился о графе и графине де Сент Алир, коих я имел честь вызволить из весьма неприятного положения тогда, в гостинице.

Увы! Он не встречал их с тех пор и не знает, где они сейчас. У них прекрасный старый дом всего в нескольких лье от Парижа, но весьма вероятно, что они задержатся в городе, поскольку дом, несомненно, надобно подготовить к их приезду — после столь длительного отсутствия.

— Как долго их не было?

— Думаю, месяцев восемь.

— Вы, кажется, говорили, что они небогаты?

— По-вашему, месье, они, может быть, и небогаты; однако, благодаря доходу графа, они не отказывают себе ни в чем, даже в кое-какой роскоши. Впрочем, много ли надо средств при их-то уединенной жизни да в нашей дешевой стране.

— Они, стало быть, вполне счастливы?

— Скорее: должны быть счастливы.

— Что же им мешает?

— Граф страшно ревнив.

— Но ведь графиня, кажется… не дает ему повода?

— Боюсь, что дает.

— Какой же?

— Видите ли, мне всегда казалось, что она уж очень… уж слишком…

— Слишком что, месье?

— Слишком красива. Глаза ее волнующе прекрасны, черты совершенны, а нежнее ее щек, верно, и не сыщешь. Впрочем, я все же уверен в ее порядочности. Вы ведь, кажется, с нею не встречались?

— В тот вечер, когда мне пришлось проломить череп забияке-офицеру, что наскочил в прихожей гостиницы на старого графа, там также была дама, закутанная в дорожный плащ. Но лицо ее, помнится, скрывала густая черная вуаль, и решительно ничего нельзя было разглядеть, — дипломатично ответил я. — Возможно, то была его дочь. А случаются ли у них размолвки?

— У кого, у графа с графинею?

— Да.

— Иногда бывают.

— О чем же они бранятся?

— Ах, это долгая история; о бриллиантах графини. Они довольно ценны и стоят, как утверждает наш главный ювелир, около миллиона франков. Граф предлагает их продать, деньги пустить в рост, а доходом распорядиться по усмотрению жены. Графиня же, которой они по закону принадлежат, никак не соглашается, и сдается мне, что истинную причину своей неуступчивости она ни за что мужу не откроет.

— Что же за причина, скажите на милость?

— Подозреваю, ей видится, как хороша она будет в этих бриллиантах, когда в другой раз выйдет замуж.

— Как?.. Ах, да, конечно. А граф де Сент Алир человек достойный?

— Достойнейший и очень умный.

— Как бы мне хотелось с ним познакомиться! Так вы говорите, он живет в таком…

— В таком вот счастливом браке! Но, серьезно говоря, они живут совершенными отшельниками; время от времени он вывозит жену то в Оперу, то на бал — но это, пожалуй, и все.

— Он, наверное, может многое припомнить и о старых порядках, и об эпизодах революции?

— О да, он прекрасный собеседник для любознательного молодого человека! К тому же он после обеда обыкновенно засыпает, а жена его нет… Однако, кроме шуток, он действительно удалился от суеты большого света и сделался ко всему безразличен; да и графиню ничто, кажется, не занимает — даже ее собственный супруг.

Маркиз поднялся.

— Не рискуйте своими деньгами, — повторил он напоследок. — У вас скоро появится возможность потратить часть их с большою пользою. Кое у кого из тех, кто способствовал реставрации Бонапарта, были очень приличные коллекции картин; через несколько недель они пойдут с молотка. Ожидаются потрясающие сделки! Приберегите кошелек для этих торгов; я непременно дам вам знать. Кстати, — обернулся он уже у самой двери, — чуть не забыл; на следующей неделе в Версале состоится костюмированный бал. Это как раз то, что надо, — в Англии вас маскарадами не балуют. Говорят, на сей раз все будет еще грандиознее, чем обычно; съедется весь свет. Приглашения просто нарасхват, но для вас я уж постараюсь достать. Доброй ночи! Прощайте.