Миссис Кьюли была готова расплакаться. Она сказала:

— Мой муж и я, в общем, мы не знаем теперь о Сьюзен почти ничего. Она была нашей младшей, и сначала мы много с ней возились, но потом Розмари, ее сестра, начала так часто болеть, и нам стало не до Сьюзен. Думаю, она никогда не простит нас. Она никогда не поймет, почему мы как будто отвернулись от нее. На самом деле все было не так, но у нас тогда не было другого выхода, а теперь уж ничего не поделать… Я так хочу видеть ее снова.

Пожалуйста, скажите ей это. Вот именно эти слова: видеть ее снова.

Она всхлипнула, но быстро справилась с собой и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Ее грудь тяжело вздымалась.

— Я передам ей ваши слова при первой же встрече.

Миссис Кьюли кивнула с благодарностью и поспешила обратно. Дверь бесшумно закрылась за ней, а Грей остался задумчиво стоять на улице. Рассказ Сью неожиданным образом подтвердился. Он уже жалел, что ему взбрело в голову заглянуть в этот дом.

Грей обещал позвонить Сью сразу, как только появится в Лондоне, но он чувствовал себя слишком усталым и, вернувшись из Манчестера, тут же рухнул в постель. Утром он подумал, что впереди еще целый день, и решил связаться с ней ближе к вечеру.

Он сожалел о том, что навестил ее родителей. Эта поездка ничего ему не дала. Теперь, когда дело было сделано, он признавался себе, что истинным его мотивом было любопытство, стремление докопаться до правды, какой бы она ни была. То, что он узнал, не прибавило ясности: трудный подростковый период, о котором ее родители вспоминали не слишком охотно, их явные попытки что-то утаить, убедить его и себя, что с дочерью все было всегда в полном порядке. Если она и была для них невидимой, вероятнее всего, речь шла о хорошо всем известном феномене — вполне обычном дефекте родительского зрения, проистекавшем из их неспособности или нежелания смириться с простым фактом, что их ребенок созревает и меняется, что он ищет независимости, пытается обрести индивидуальность, отвергает окружение и весь образ жизни своих родителей.

Сразу по приезде на Грея навалились домашние дела. Возвращение из рабочей командировки влечет за собой неизбежную хозяйственную рутину: необходимо разобрать почту, заняться стиркой, закупить продукты. Он рано вышел из дома и посвятил этому почти всю первую половину дня. Бегая по магазинам, он заглянул и в газетный киоск, который каждое утро доставлял ему скандальную газетку. Газетенка эта, ненавистная ему по многим причинам, кроме всего прочего, служила постоянным напоминанием об увечьях и долгом пребывании в клинике. В киоске Грею сказали, что газету ему продолжают доставлять по указанию редакции, но он заявил киоскеру, что не желает больше ее видеть.

Когда Грей подходил к дому, нагруженный пакетами с чистой одеждой из прачечной и двумя хозяйственными сумками, полными продуктов, он заметил незнакомую женщину, спускавшуюся с крыльца, — эффектную молодую особу с короткими темными волосами. Увидев его, она остановилась и с улыбкой ждала его приближения.

— Мистер Грей? Я решила, что вас уже не будет, и собралась уходить.

— Я занимался покупками, — зачем-то сообщил он.

— Вчера я весь вечер пыталась до вас дозвониться, но никто не брал трубку. — Она заметила, что он хмурится, и добавила: — Наверное, вы меня не помните. Я — Александра Гоуэрс, аспирантка доктора Хардиса.

— Мисс Гоуэрс! Сожалею, что я не… Прошу вас, заходите.

— Доктор Хардис дал мне ваш адрес. Надеюсь, я вас не слишком обременяю?

— Конечно нет.

Он открыл дверь и вошел первым со своими сумками, потом отступил в сторону, чтобы пропустить ее вперед. Протискиваясь мимо него в узкий холл, она наклонилась и подобрала с пола клочок бумаги.

— Я оставила вам записку, — объяснила она, комкая листок.

Она двинулась вверх по лестнице, Грей следовал за ней своим обычным медленным шагом, пытаясь вспомнить, как она выглядела тогда в клинике. Она запомнилась ему совсем другой: строгое лицо, бесформенная одежда из плотной ткани, очки, длинные волосы. Видно, с тех пор она основательно поработала над своей внешностью, и не напрасно. Эффект был потрясающий.

Грей проводил ее в гостиную.

— Сначала я должен разобраться с покупками, — сказал он. — Приготовить кофе?

— Да, благодарю.

Он хозяйничал в кухне: достал кофеварку, включил чайник, засунул полуфабрикаты в морозильник. Он вспомнил, что Александра присутствовала на первом сеансе гипноза и с тех пор он больше ни разу ее не видел. После выписки он не общался и с самим доктором Хардисом.

Когда Грей вошел в комнату с подносом, она сидела на его стареньком диване. Грей налил кофе, затем устроился в кресле напротив нее.

— Я звонила вам, чтобы договориться о деловой встрече, — сказала она. — Мне хотелось бы взять у вас интервью.

— Надеюсь, это не отнимет много времени? Если вас устроит, сегодня я до вечера свободен.

— Беседа может занять целый день. Речь идет о материале для моей диссертации. Я учусь в аспирантуре Эксетерского университета и выполняю исследование под руководством доктора Хардиса. Тема моей работы — субъективный гипнотический опыт. — Она взглянула на Грея в расчете на ответную реакцию, но, не дождавшись, добавила: — За последнее время появилась масса работ по использованию гипноза в лечебных целях, а субъективными ощущениями пациента при гипнозе почти никто не занимается.

— Боюсь, что не смогу быть вам полезен, — сказал Грей после краткого раздумья.

Его отвлекал вид ее скрещенных ног, от которых было не отвести взгляда.

— По правде говоря, — продолжил он, — я стараюсь поменьше вспоминать обо всем этом. И потом, я ведь почти ничего не запомнил.

— Именно это меня, собственно, и интересует, — сказала она. — Мы могли бы встретиться в любой удобный для вас день и час, конечно, если вы согласитесь уделить мне время.

— Право, не знаю. Не уверен, что хочу говорить об этом.

Она молчала, продолжая помешивать кофе и глядя на него приветливо и открыто. Грей испытывал двойственное чувство по отношению к этой ученой даме. Выходит, если ты однажды стал «интересным случаем», то они уже не оставят тебя в покое. Она напоминала ему о том печальном времени, когда он лежал в больнице: каково это — быть прикованным к инвалидной коляске, постоянно испытывать боль, полностью зависеть от посторонних в самых элементарных нуждах. Он-то полагал, что стоит покинуть клинику, и все это навсегда останется позади.

— Итак, вы категорически отказываетесь? — спросила она наконец.

— Есть ведь, наверное, и другие пациенты, которых можно расспросить.

Он заметил, что она положила блокнот обратно в сумку.

— Проблема в том, что доктор Хардис позволяет мне обращаться к своим пациентам только при условии, что я лично присутствовала во время сеанса, причем с их добровольного согласия. Все остальные, с кем я могу поговорить, — это аспиранты, такие же участники эксперимента, как и я, а мое исследование без реальных клинических случаев лишено всякого смысла. К тому же ваша история представляет особый интерес.

— Почему?

— Потому, во-первых, что вы способны четко формулировать свои ощущения. Во-вторых, из-за того, что произошло во время сеанса, в-третьих, обстоятельства…

— Что вы хотите этим сказать? Что, собственно, такое произошло?

Она пожала плечами, взяла чашку и сделала глоток кофе.

— Ну, это как раз и должно было стать отправной точкой нашей беседы.

Грей уже сожалел о своей молчаливой враждебности. Он даже получал удовольствие, наблюдая, как откровенно и решительно она пытается завоевать его интерес. Он понимал, что сейчас она сознательно играет на его любопытстве и что ее стройные ноги в элегантных черных чулках отвлекают его мысли в ином направлении тоже вполне целенаправленно.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте поговорим, если вам так уж необходимо. Но, видите ли, я как раз собирался пойти перекусить. Мы могли бы допить кофе и вместе отправиться в какой-нибудь паб.