Подскочив, в свою очередь, к окну, я услышал крики: "Цезарь!" - и увидел внизу, прямо подо мной, манипулу пехоты с обнаженными мечами. Солдаты радостно приветствовали меня, но в голосах звучала угроза.
- Не отправляй нас, цезарь! Позволь нам остаться! - кричали они.
Внезапно один из них, свирепого вида усатый белокурый кельт с бельмом на глазу, указал на меня мечом и охрипшим в битвах голосом завопил: "Слава Августу! Слава Юлиану Августу!" Другие подхватили этот клич, и я отступил назад.
- Это измена! Арестуй их! - крикнул мне Деценций, но я оттолкнул его и бросился в комнату, окна которой выходят на площадь. Через щель в ставне было видно, что площадь запружена солдатами; далеко не все они были пьяны, как я поначалу решил. Это уже было восстание.
Вокруг дворца выстроилась с мечами наголо и копьями наперевес моя охрана, но толпа, казалось, была настроена миролюбиво. Более того, они выкрикивали мое имя, желали меня видеть, клялись в верности. Внезапно, будто по данному знаку (кто знает, как это начинается? Может быть, такова была воля Гермеса?), сначала несколько человек, потом еще и еще и, наконец, вся площадь стала скандировать: "Август! Август! Юлиан Август!"
- Разгони их! - крикнул Деценций. - Вынеси знамя с изображением государя, они не посмеют…
Во дворе четыреста солдат, а на площади не меньше двадцати тысяч, - ответил я. - Даже неопытный воин вроде меня не вступит в бой при таком соотношении сил. Что касается знамени с изображением императора, то, боюсь, они просто изрубят его на мелкие части.
- Измена! - вот и все, что выдавил из себя Деценций.
- Измена, - констатировал я безучастным тоном, будто объясняя, как называется какая-нибудь звезда, и Деценций вылетел из комнаты.
Мы переглянулись. Крики "Август!" звенели у нас в ушах, как мерный шум морского прибоя.
- Тебе придется согласиться, - сказал Евферий.
- И это говоришь ты, который всегда проповедовал осторожность?
Евферий кивнул. Еще настойчивее высказался Оривасий:
- Действуй, Юлиан. Терять тебе уже нечего. Единственным, кто высказался осторожно, был Приск:
- Цезарь, я не политик, а философ. И все же на твоем месте я бы подождал.
- Чего тут еще ждать? - возмутился Оривасий.
- Дальнейших событий, - уклончиво ответил Приск. - Или знамения.
Я понял, что имеет в виду Приск. Он видел меня насквозь и знал, что я не решусь предпринять ничего серьезного, не получив благословения свыше.
- Отлично. - Я махнул рукой на дверь. - Оривасий, передай охране мой приказ: во дворец никого не пускать. Евферий, не спускай глаз с нашего друга Деценция. Приск, молись за меня.
На этом мы расстались.
В коридоре меня поджидала одна из придворных дам моей жены.
- Цезарь, они убьют нас, всех убьют!
Она была близка к истерике; мне пришлось взять ее за плечи и сильно встряхнуть, так что у нее лязгнули зубы. Она прикусила нижнюю губу и сразу успокоилась. Оказалось, эту истеричку прислала Елена сообщить, что хочет меня видеть.
В спальне жены стоял полумрак и было невыносимо душно: Елену все время бил озноб. Тяжелый аромат мускуса и благовоний, наполнявший комнату, не мог перебить сладковатого запаха разлагающейся плоти. Я никак не мог заставить себя навещать ее и презирал себя за это.
Елена лежала а постели. Мне бросился в глаза молитвенник у нее на одеяле. Рядом стоял ее лучший друг и советник - епископ Парижский, напыщенный шарлатан. Он приветствовал меня и спросил:
- Я полагаю, цезарь желает побеседовать с супругой наедине…
- Ты это полагаешь, епископ, и ты прав.
И епископ удалился, громко распевая псалмы и шелестя роскошной ризой. Он вел себя так, будто находился в битком набитой церкви.
Я присел у постели жены. Елена сильно похудела и была мертвенно-бледна, глаза ее от этого казались огромными. Пламя светильника придавало ее коже нездоровый желтоватый оттенок, и все же сейчас, смертельно больная, она неожиданно похорошела: не осталось и следов сходства с жестоким и волевым, с квадратной челюстью лицом Константина. Теперь это была женщина нежная и печальная. Я даже ощутил внезапный прилив чувств, когда взял ее за руку - она была горячая и хрупкая, как крыло убитой птички.
- Извини, я не смогла принять гостей… - начала она.
- Неважно, - оборвал я ее. - Как ты?
Свободной рукой Елена задумчиво дотронулась до живота.
- Лучше, - ответила она, хотя это была явная ложь. - Оривасий каждый день подыскивает для меня новый настой, я все это принимаю и говорю: "Когда станешь писать медицинскую энциклопедию, возьми меня в соавторы".
Я старался не смотреть на ее живот, выпиравший под одеялом как на последнем месяце беременности. На минуту мы оба умолкли, и сразу же снизу до нас донеслось скандирование толпы: "Август!"
- Они кричат это уже несколько часов, - сказала Елена.
- Да, но это потому, что они не хотят отправляться в Персию по приказу императора, - ответил я.
- Тебя называют Августом. - Елена бросила на меня пристальный взгляд.
- Это не всерьез.
- Нет, всерьез, - твердо ответила она. - Тебя хотят провозгласить императором.
- Я отказался к ним выйти. Сейчас уже стемнело, скоро они замерзнут, им все это надоест, и они разойдутся по домам, а утром исполнят приказ государя. Вчера Синтула с двумя легионами уже выступил. - Я говорил быстро, но ее было не переубедить.
- Ты согласишься?
Я помолчал, не зная, что ответить, и наконец безучастным тоном сказал:
- Это будет измена.
- Достаточно изменнику победить, и он уже герой, а удачливый самозванец превращается в божественного императора.
Все еще не понимая, к чему она меня побуждает, я возразил:
- Императоров не провозглашают на площади захолустного городка несколько тысяч солдат.
- А почему бы и нет? В конце концов, наша судьба в руках Божиих: лишь он возвышает нас, он же нас… и низвергает. - Она отвернулась; вновь ее рука скользнула туда, где таилась ее смерть. - Если такова воля Божья, довольно будет и нескольких легионов.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал? - Я задал этот вопрос напрямик. Впервые за годы совместной жизни мы говорили доверительно, и я искренне хотел услышать ее совет.
- Сейчас? Не знаю. Возможно, подходящий момент еще не наступил - впрочем, тебе виднее. Но одно я знаю наверняка: тебе предначертано стать римским императором.
Наши взгляды встретились; мы изучающе вглядывались друг другу в лицо, как будто виделись впервые.
- Я тоже это знаю, - ответил я также откровенно. - Я видел вещие сны, мне были знамения.
- Так действуй! - сказала она с неожиданной силой.
- Сейчас? Измена? Твоему брату?
- Мой брат со своей женой убили обоих наших детей. Теперь я верна своему двоюродному брату… тем более что он к тому же мой супруг. - Она улыбнулась, но глаза оставались серьезными.
- Странно, - удивился я. - Мне всегда казалось, ты предпочитаешь его, а не меня.
- Так оно всегда и было… вплоть до последней поездки в Рим. Знаешь, когда наш ребенок умер, Констанций не хотел меня к тебе отпускать - предупреждал, что в Галлии у тебя скоро будут трудности.
- И все же ты вернулась?
- И все же я вернулась.
- И тебе не жалко было твоей любимой виллы?
- Еще как жалко! - улыбнулась она и указала на город за окном. - Вот они и начались, те трудности, которые он обещал. Время не терпит - решай.
- Хорошо.
Я встал и хотел было идти, но Елена вдруг сказала:
- Ко мне приходил Деценций.
- Когда? - удивился я.
- Перед самым началом твоего банкета в честь офицеров. Спрашивал, не хочу ли я вернуться в Рим, и обещал мне охрану галльских легионов до самого Милана.
- Какой хитрец!
- Да уж! Но я сказала, что предпочитаю остаться. Можно сказать, обманула в лучших чувствах. - Елена тихо засмеялась. - Впрочем, даже если бы я и захотела, мне уже… это не под силу.
