Литмир - Электронная Библиотека

Я собрал совет, на котором было решено немедленно отправить в Британию Лупицина. Это был бесспорно талантливый полководец, но мы так и не смогли окончательно решить, какая черта в его характера преобладает - алчность или жестокость.

В тот самый день, когда Лупицин ступил на британский берег, в Париж прибыл с посланием от Констанция императорский государственный секретарь, трибун Деценций, в сопровождении целой свиты законоведов и чиновников финансового ведомства. Прежде чем проследовать ко мне, он на несколько дней заехал к Флоренцию во Вьен. Я счел это оскорбительным: прибывающие в провинцию должностные лица сначала обязаны засвидетельствовать свое почтение цезарю.

Дальняя дорога утомила Деценция, и я позволил ему огласить послание государя сидя. Дружелюбное по тону, оно содержало безапелляционные требования: я должен отправить Констанцию мои лучшие легионы - эрулов, батавов, кельтов и петулантов, а также по триста человек от всех остальных. Все воинские части должны были незамедлительно выступить в Антиохию, чтобы успеть к началу весенней кампании против персов.

Когда Деценций умолк, я произнес как можно спокойнее:

- Итак, государь требует немногим более половины моей армии.

- Именно так, цезарь. В Персии нам придется трудно, возможно, там решится судьба империи.

- А учел ли император, как на это отреагируют германцы? Начать с того, что моя армия и без того немногочисленна, а если мне оставить менее двенадцати тысяч солдат - к тому же худших, - германские племена наверняка восстанут снова.

- Но государь, читая реляции о твоих великих победах, решил, что они обеспечили в Галлии мир на несколько десятилетий вперед.

"Что это, экспромт или наущение Констанция тонко поддеть меня?" - мелькнула у меня мысль. Вслух же я возразил:

- Ни в одной провинции невозможно гарантировать окончательного мира. Пока остается в живых хотя бы один германец, опасность сохраняется.

- Но согласись, цезарь, непосредственной опасности нет?

- Не могу согласиться, трибун. Кроме того, в Британии сейчас очень неспокойно.

- Абсолютно спокойно не бывает никогда. А посему, начиная войну с Персией, Август желает собрать под свое начало всех своих - подчеркиваю, своих - лучших солдат. Он полагает…

- А известно ли Августу, что я поклялся солдатам-галлам: ни один из них не будет участвовать в боевых действиях за пределами своей провинции?

- Они давали присягу императору, и она выше твоей клятвы, - ответил Деценций тоном, не допускающим возражений.

- Справедливо, и все же считаю нужным предупредить: я не могу поручиться, что это не вызовет мятежа.

Деценций пристально взглянул на меня. Я понимал, о чем он размышляет. А что если этот якобы лишенный всяких амбиций цезарь решил воспользоваться ситуацией, чтобы поднять мятеж и захватить власть на Западе? Таковы царедворцы, им свойственно в любом слове искать скрытый смысл. Я всего лишь выразил опасение, не взбушуются ли солдаты, он же понял это по-другому: я готов, если меня на то подтолкнут, спровоцировать солдат на бунт.

- Я остаюсь верным слугой императора, - сказал я, тщательно взвешивая каждое слово, - я выполню его приказ. Мои слова были всего лишь предостережением. Но легионы, которые требует Констанций, могут поступить в его распоряжение не ранее чем через месяц.

- Государь сказал - немедленно… - начал Деценций. Я его перебил:

- Трибун, в данную минуту легионы, которые требует от меня император, плывут в Британию. - И я объяснил ему, почему направил туда Лупицина. Желая доказать свою преданность императору, я в присутствии Деценция продиктовал приказ Лупицину немедленно вернуться, а затем лично отвел императорского посланца к Синтуле и велел выполнять все его распоряжения. К концу недели мои лучшие солдаты начали отправляться в Антиохию. Как ни странно, они почти не роптали. Должно быть, хитрец Деценций посулил им щедрые награды и трофеи.

Существует мнение, что в этот момент я и решился оказать неповиновение Констанцию и провозгласить себя императором Запада. Это неверно. Не могу отрицать, я действительно обдумывал такой вариант. Его подсказывала сама жизнь - в конце концов, не я ли отвоевал у германцев прирейнские земли и принес мир в третью часть империи, находившуюся под моим началом? Как бы то ни было, я не стремился порвать с Констанцием. Он просто-напросто был сильнее. Кроме того, я не хотел бросать своему кузену вызов в той единственной сфере, где он имел надо мною преимущество: он был законным государем.

Но вскоре моим верноподданническим чувствам был нанесен серьезный удар. Деценций потребовал, чтобы я приказал всем оставшимся в Галлии воинским частям явиться в Париж с тем, чтобы он лично отобрал лучших солдат для войны с Персией. Я спорил с ним несколько дней и, лишь пригрозив отречением, смог уговорить его не трогать гарнизоны на рейнской границе. Затем я приказал воинским частям со всей Галлии собраться в Париже. Все командиры повиновались, за исключением Лупицина: он известил меня, что, видимо, не сможет вернуться в Париж раньше апреля. Деценций рвал и метал, но ничего не мог поделать.

К середине февраля прибывшие со всей Галлии легионы встали лагерем на обоих берегах Сены, и тут Деценций сбросил льстивую маску - он уже не увещевал, а повелевал. Дошло до того, что в присутствии Евферия он, стукнув кулаком по столу, закричал: "Если ты не обратишься к солдатам, это сделаю я от имени императора!" Я спокойно заметил в ответ, что ему нет нужды повышать на меня голос или выполнять за меня мои обязанности, и с тем отпустил его. Когда за ним закрылась дверь, мы с Евферием переглянулись, он озабоченно, я затравленно.

- Ну, дружище, - спросил я наконец, - как мне быть?

- Выполнять его приказ. Или…

- Нет, - покачал я головой. - На мятеж я не пойду.

- Тогда скажи солдатам, что тебя заставили отправить их на восток. И пусть они сами решают. - Последние слова он произнес медленно и значительно.

На следующий день, 12 февраля, я был на ногах с первыми лучами солнца. Я велел слугам приготовить для офицеров моей армии роскошный ужин, не пожалев ни скота, ни птицы, ни вина из дворцовых кладовых. Обычно я горжусь скромностью своих трапез, но теперь не хотелось ударить в грязь лицом перед боевыми товарищами. Затем, взяв с собой лишь знаменосца, я отправился в лагерь на левом берегу Сены. Копыта наших коней гулко стучали по обледенелым доскам моста, изо рта валил пар. Разъезжая шагом между палатками, я то и дело останавливался и заговаривал с солдатами - то с одним, то сразу с группой. В армии ничего нельзя скрьггь, и очень скоро мне стало ясно господствующее в лагере настроение. Все были полностью на моей стороне и не доверяли Констанцию.

Возле палаток моего любимого легиона петулантов я остановился, чтобы перекинуться словечком с большой группой солдат. Они обступили меня со всех сторон. В разговоре мы старались не касаться серьезных тем, но вдруг один солдат выступил вперед и отдал мне честь; в руке у него было письмо.

- Цезарь, прочти, а то мы тут все неграмотные, - сказал он. Раздались смешки, и неудивительно: добрая половина петулантов отлично умеет читать. - Мы нашли его приколотым к дверям вон той церкви. - Он показал на стоявший неподалеку галилейский склеп, бывший храм Весты.

- Если только смогу, - ответил я как можно дружелюбнее. - Оно ведь на латыни, а я - азиат, гречонок… - Солдаты рассмеялись: это были придуманные ими для меня прозвища, к тому же самые добродушные. Письмо было написано на солдатской латыни, и я начал читать: - "Доблестные воины легиона петулантов, скоро нас, как каторжников, отправят на край света…" - Тут я остановился. Неяркое зимнее солнце, к которому я почти инстинктивно поднял глаза, прося о поддержке, ослепило меня.

- Дальше, цезарь! - раздались сердитые крики из толпы солдат. Все они отлично знали, о чем говорится в подметном письме. Я покачал головой и твердо сказал:

- Нет. Это измена государю. - С этими словами я бросил письмо на землю и резко развернул коня.

70
{"b":"224450","o":1}