Итак, для тех, кто посвящен в таинства, я только что с помощью чисел и знаков изложил, что именно происходит с человеком после смерти, и заняло это не более страницы. Однако непосвященным не дано проникнуть в эту тайну. Они всего лишь решат, что я рассказал старую сказку о старых богах.

Наконец в зале появился иерофант. Он оказался человеком ничем не примечательной наружности: маленький, пухленький, степенного вида. Он сдержанно поздоровался со мной. У него мощный голос, и он говорит на древнегреческом языке двухтысячелетней давности, ибо в его древнем роду одни и те же слова передаются из поколения в поколение. Нельзя без благоговейного трепета помыслить о том, что это те самые слова, которые когда-то слышал сам Гомер.

- Извини, что я задержался, но я был очень занят. Сейчас уже наступил священный месяц. Таинства начнутся ровно через неделю. - Так прозаично он начал.

Я сказал иерофанту, что хочу быть посвящен во все без исключения таинства: малые, большие и высшие. Я сказал, что понимаю, насколько трудно это осуществить за столь короткий срок, но я ограничен во времени.

- Конечно, все это можно устроить, - сказал в ответ иерофант. - Только тебе придется многое изучить. Как у тебя с памятью?

Я ответил, что знаю наизусть почти всего Гомера. Иерофант напомнил мне, что таинства длятся девять дней и тот, кто готовится к посвящению, должен выучить множество паролей, гимнов и молитв, прежде чем ему откроется высшая тайна. "И чтобы ни единой запинки!" - строго добавил он. Я повторил, что за неделю, полагаю, смогу выучить все необходимое, так как память у меня и в самом деле хорошая; по крайней мере, она такой становится, когда передо мною стоит высшая цель.

Затем я решил открыться иерофанту и сказал, что, если меня оставят в живых, я надеюсь оказать эллинской вере поддержку в борьбе с галилеянами. Отсвет его был краток.

- Поздно, - повторил он слова Проэресия. - Ты не в силах изменить того, что предопределено.

- Неужели тебе известно будущее? - спросил я, пораженный таким ответом.

- Я иерофант, - ответил он просто. - Самый последний иерофант в Греции. Мне известно многое, и все это трагично.

Я с трудом верил своим ушам:

- Но почему ты последний? Столетиями…

- Принцепс, все это было известно нашему роду изначально. Никто не в силах бороться с судьбой. Когда я умру, моим преемником будет не член нашего рода, а жрец из совершенно другой секты. Он-то и будет последним иерофантом, но лишь по названию. Затем элевсинский храм будет разрушен, его участь разделят храмы по всей Греции. Христиане победят, и придет варварство. Настанут темные века.

- Навсегда?

- Кто может знать? Богиня открыла мне лишь то, о чем я тебе рассказал. На мне род истинных иерофантов угасает. При следующем иерофанте прекратятся и сами таинства.

- Не могу поверить!

- Это ничего не меняет.

- Но если я стану императором…

- Это тоже ничего не даст.

- Так, значит, мне не стать императором? - Я улыбнулся нашей изворотливости, позволившей нам обойти запрет на пророчества.

- Будешь ты императором или нет, еще до конца столетия Элевсин будет лежать в руинах.

Я пристально посмотрел на него. Мы сидели на длинной скамье под высоким окном, забранным решеткой, которая отбрасывала узорчатую тень на выложенный каменными плитками пол. Несмотря на произнесенные им ужасные откровения, этот толстячок с лучистыми глазами и пухлыми ручками был совершенно спокоен. Даже Констанций не мог похвастать таким самообладанием.

- Отказываюсь верить, что мы не в силах ничего изменить, - вырвалось у меня наконец. Он пожал плечами:

- Как всегда, мы будем делать то, что можем, до тех пор, пока это будет в нашей власти. - Он торжественно окинул меня взглядом. - Не забывай: хотя элевсинским таинствам приходит конец, они не стали от этого ложными и тех, кто успеет посвятиться, ждет вечное блаженство в царстве Аида. Конечно, те, кто придет после нас, достойны жалости, но чему быть, того не миновать. - Иерофант величественно поднялся на ноги; держался он очень прямо, будто усилием воли мог превратить мягкую плоть в камень. - Я буду лично наставлять тебя. Нам понадобится несколько часов в день. Жду тебя в моем доме сегодня вечером; - Слегка поклонившись, иерофант удалился.

После этой встречи мы стали видеться ежедневно, но мне так и не удалось узнать иерофанта ближе. Он не желал больше беседовать со мной ни на какие темы, не связанные с таинствами. В конце концов я оставил попытки его разговорить, приняв его таким, каков он есть, - не человек, а воплощенная связь со священным прошлым.

Мне нет нужды описывать празднества, которые предшествуют посвящению, - они известны каждому. Описывать сами таинства запрещено, поэтому отмечу лишь, что в тот год в элевсинских торжествах, к вящей скорби галилеян, участвовало больше людей, чем обычно.

Празднества длятся девять дней. В первый день стояла изматывающая духота. Было объявлено о начале праздников, и элевсинские святыни перенесли в Элевсиний - небольшой храм у подножия Акрополя, где хранится множество любопытных исторических реликвий, в частности, полная опись имущества, конфискованного у Алкивиада за то, что он осквернил таинства, воспроизведя однажды после запойной ночи на уличном перекрестке тайные обряды, которые совершает иерофант. Святыни хранятся в нескольких вазах, перевязанных красными лентами. Их переносят в Элевсиний во время главного шествия.

На второй день мы все выкупались в море; при этом каждый вымыл поросенка, которого купил, дабы принести в жертву. Я купался на Фалеронском побережье и чуть было не упустил поросенка, за которого отдал целых шесть драхм. Меня поразило зрелище: несколько тысяч человек купались в море, и у каждого в руках визжал поросенок.

На третий день совершается жертвоприношение; за ним следует долгая бессонная ночь.

Четвертый день посвящен Асклепию, его надлежит провести дома.

На пятый день начинается шествие от Дипилона в Элевсин.

Процессия представляет собой красочное зрелище. Впереди на деревянных носилках несут изображение бога Иакха, сына Деметры, которому посвящено шествие. Хотя до Элевсина следует идти пешком, многие зажиточные люди добираются туда на носилках. Я шел пешком. Мои телохранители ныли, но я был вне себя от восторга. На голове у меня был миртовый венок, а в руках священные ветви, перевязанные шерстью; кроме того, я по традиции нес в узелке на палке, перекинутой через плечо, новую одежду. Меня сопровождала Макрина.

День выдался пасмурный, и путешествие оказалось гораздо приятнее, чем обычно в это время года. Всего нас было около тысячи, не считая любопытствующих, среди которых собралось немало галилеян, безбожно нас ругавших.

Когда мы вышли в предместья Афин, Макрина указала мне на несколько старых зданий обочь дороги.

- Это самый знаменитый публичный дом в Греции, - сказала она, сияя от удовольствия, - "Святилище Афродиты". - Как известно, это святилище посещают люди со всего света; здесь они за плату наслаждаются со "жрицами" и притворяются, будто это религиозный обряд. На самом деле это просто узаконенная массовая проституция; мало что может вызвать у меня большее отвращение.

- Перед самым этим "святилищем" есть старый мост. Здесь те, кому предстоит посвящение в таинства, проходят первое испытание: на парапете моста сидят люди, лица которых закрыты капюшонами. В их обязанности входит напоминать сильным мира сего об их пороках и уязвлять их гордыню. Я утешался тем, что до меня по этому мосту прошли Марк Аврелий и Адриан. Если они пережили это унижение, я тоже смогу.

- Не бойся, ничего страшного не будет, - пыталась подбодрить меня Макрина. - Они все трусят перед Констанцием. - Однако я помнил, каким издевательствам подвергался здесь Адриан за любовь к Антиною - а ведь он был царствующим императором, а не каким-то там двоюродным братом, - и вступил на мост, обливаясь холодным потом.