Наконец Галл получил от Констанция письмо, по тону вполне дружелюбное. В нем император напоминал Галлу, что Диоклетиан заповедал цезарям всегда, при любых обстоятельствах, бес прекословно подчиняться своим Августам. В письме приводился знаменитый пример с цезарем Галарием, который пробежал за колесницей своего Августа Диоклетиана целую милю, потому что тот выказал ему свое недовольство. Письмо это доставил некий Скудилон, непревзойденный интриган, который в личной беседе заверил Галла, что император не желает ему зла.
Поверил ли ему Галл? Полагаю, вряд ли, но иного выхода у него уже не было, к тому же смерть Констанции его полностью деморализовала. Ко всеобщему изумлению, Галл дал согласие на поездку в Милан, выговорив себе лишь право проехать через Константинополь. Здесь, в качестве правящего цезаря, он почтил своим присутствием состязания на ипподроме… Впрочем, Юлиан описывает эти события в своих записках.
Юлиан Август
Поздней осенью 354 года до меня дошло известие о внезапной кончине Констанции. Мое письмо Галлу, в котором я выражал ему свои соболезнования, осталось без ответа: у него уже были неприятности в Антиохии. Констанций прислал туда посланника, который в недопустимо грубой форме потребовал, чтобы Галл возвратился в Милан. Галл ответил отказом и был совершенно прав: он понимал, какая судьба ему уготована. Взамен он послал к императору свою супругу, надеясь, что она сумеет их примирить. Однако по дороге, в Вифинии, Констанция умерла от лихорадки, и Галл понял: либо он должен повиноваться государю, либо надо начинать гражданскую войну. Вняв увещеваниям евнухов, которые заверяли его, что в Милане он будет в полной безопасности, Галл отправился на запад. С дороги он прислал мне повеление явиться к нему в Константинополь. Я повиновался.
Либаний: Чрезвычайно интересно: Юлиан, такой правдолюбец и беспристрастный историк, изменяет себе, чтобы обелить своего брата. Ни слова об убийствах Монция и Домициана, не говоря уже о судах над "изменниками". Думаю, ему важнее доказать вину Констанция, и ради этого он грешит против истины… Как слаб человек!
Юлиан Август
Я встретился с Галлом в помещении, примыкающем к императорской ложе на константинопольском ипподроме. Она размещается в двухэтажном павильоне, соединенном длинной галереей со Священным дворцом. Первый этаж павильона занимают комнаты для музыкантов и мелких чиновников, на втором находится анфилада залов с ложами, предназначенными для членов императорской семьи.
Когда я приехал на ипподром, скачки были в самом разгаре; из-за занавеса, прикрывавшего вход в ложу, доносился рев толпы, которая подбадривала своих любимцев. Вдруг занавес откинулся, и я увидел Галла.
- Стой, где стоишь, - сказал он, выходя из ложи и опуская за собой занавес. Галл был очень бледен, руки у него дрожали, говорил он тихо, постоянно оглядываясь. - Теперь слушай, что я тебе скажу. Я знаю, что обо мне говорят. Говорят, мне не вернуться из Милана живым, только ты им не верь. Я еще цезарь. - Он махнул рукой в сторону занавеса. - Ты бы только слышал, в какой восторг пришла толпа, стоило мне перед ними появиться! Значит, они за меня. А в Сербии меня ждут верные войска - фиваидские легионы. У меня все тщательно продумано. Когда я с ними соединюсь, мы с Констанцием поговорим на равных. - Однако лицо его выражало неуверенность, которую он пытался скрыть за словами.
- Ты что, собираешься поднять восстание?
Надеюсь, до этого не дойдет: постараюсь договориться о примирении. Впрочем, как знать? А тебя я призвал, чтобы предупредить: если со мной что-нибудь случится, иди в монастырь. Можешь даже принять постриг, если другого выхода не будет. Для тебя это единственный способ уберечься. И еще… - Он поднял на меня глаза, в них застыла полная безысходность. - Отомсти за меня.
- Но я уверен, что император… - забормотал я и тут же осекся: в комнате появился грузный краснолицый человек. При виде меня он весь просиял и радостно меня приветствовал.
- Благороднейший Юлиан, перед тобой комит Луцилиан. Я приставлен к особе цезаря в качестве…
- Тюремщика! - ощерился по-волчьи Галл.
- Цезарь любит надо мной подтрунивать. - Луцилиан повернулся к Галлу. - В последнем заезде победил Торакс. Зрители ждут, когда ты его увенчаешь
Галл резко развернулся и откинул занавес; моя память навсегда запечатлела его силуэт в лучах ослепительного солнца на фоне безоблачного голубого неба. За ним, как штормовое море, ревела толпа.
- А разве благороднейший Юлиан с нами не останется? - спросил Луцилиан, заметив, что от шума толпы и ударившего мне в глаза солнечного света я инстинктивно отступил назад.
- Нет! - отрезал Галл. - Он готовится в священники. - Занавес опустился, и все было кончено.
* * *
Дальнейшая судьба моего брата общеизвестна. Галл и его "тюремщики" двинулись в Милан по суше через Иллирию.
Войска не смогли прийти ему на помощь: из городов, по всему пути его следования, выводились гарнизоны. В Адрианополе его действительно ждали фиваидские легионы, но Галлу не позволили на них даже взглянуть; от его цезарского сана осталось одно название. В Авитрии Галла предательски арестовал бывший начальник его личной охраны, бесчестный комит Барбацион. В тюрьму брата посадили в Истрии, здесь же состоялся суд, председательствовал на нем Евсевий.
Галлу вменили в вину все преступления, совершенные кем-либо в Сирии за четыре года его правления. В подавляющем большинстве выдвинутые против него обвинения были надуманны, а сам суд - не более чем фарс; все соответствовало вкусам Констанция - попирая законность, он обожал создавать ее видимость. Галлу в этих условиях ничего не оставалось, как все валить на свою покойную жену. Это, конечно, не делает ему чести, но его уже все равно ничто не могло спасти, а обвинив Констанцию во множестве злодеяний (на самом деле ее вина несравнимо больше), он хотя бы сумел напоследок досадить ее беспощадному брату. Избранная Галлом тактика защиты привела императора в ярость, и моего брата приговорили к смертной казни.
9 декабря 354 года перед заходом солнца Галла обезглавили. Руки ему при этом связали за спиной, как простому разбойнику. Он ничего не сказал перед смертью, а если и хотел того, ему не позволили. Галл прожил на свете всего двадцать восемь лет; говорят, в последние дни жизни его мучили кошмарные сны. Теперь из всей императорской фамилии остались в живых только двое: Констанций и я.
1 января 355 года Констанций издал эдикт о моем аресте, но к этому времени я уже успел скрыться в одном из никомедийских монастырей. Могу со всей уверенностью утверждать, что вначале никто из монахов не знал, кто я: с выбритой наголо головой я ничем не отличался от других послушников. Кроме того, мне помог Оривасий. Он направил гонца, приехавшего в Пергам арестовать меня, по ложному следу, сказав, что я уехал в Константинополь.
Я пробыл в монахах шесть недель, и, как ни странно, жизнь в монастыре показалась мне не лишенной приятности. Мне нравилась и строгость монастырского устава, и предписанный монахам легкий физический труд, хотя о них самих у меня остались далеко не лучшие воспоминания. У некоторых, возможно, и было какое-то религиозное чувство, но по большей части это были обыкновенные бродяги. В монастырь они шли не ради служения Единому Богу, а лишь для того, чтобы передохнуть от неудобств бродячей жизни, и для них это был не более чем постоялый двор. Все же я неплохо с ними ладил, и, если бы не галилейские обряды, я был бы вполне доволен жизнью.
Я до сих пор не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю, как меня обнаружили. Не исключено, что меня опознал кто-то из монахов или тайная полиция, проверяя списки вновь поступивших послушников, что-то заподозрила; как бы то ни было, все сделали быстро и умело. В тот день я работал на кухне - помогал пекарю топить печь, как вдруг в пекарню, гремя доспехами, вошли гвардейцы. Командир отсалютовал мне:
