Приск: Зато у меня поднимается, а у тебя, Либаний, - тем более! Ведь ты жил тогда в Антиохии и своими глазами видел, как правил этот звереныш.

Любопытно, что Юлиан избегал разговоров о Галле и со мной, и с другими приближенными. У меня была на этот счет своя точка зрения, и записки Юлиана ее лишний раз подтверждают: мне представляется, что Юлиан просто-напросто питал к своему брату противоестественную страсть. Он постоянно восхищается красотой Галла, и в то же время чувствуется, что это для Юлиана болезненная тема. Все это очень напоминает переживания отвергнутого влюбленного. Даже то, что для всех абсолютно очевидно, - врожденная жестокость Галла - Юлиану представляется чем-то мистическим. Он был просто наивен, и я не перестаю находить этому подтверждения. (Опять я повторяюсь; прости, что поделаешь - старость не радость!)

Честно говоря, из членов этого семейства мне наиболее симпатичен Констанций. Он был неплохим правителем. Мы склонны его недооценивать, так как он не блистал умом и от его религиозного фанатизма житья не было, и все же он неплохо управлял страной, особенно если вспомнить, какие ему приходилось преодолевать трудности; можно только удивляться, как он не скатился к тирании. Что до его ошибок, то грубейшие из них он допустил, имея самые благие намерения (пример - назначение Галла цезарем).

Обрати внимание: Юлиан безоговорочно возлагает всю полноту вины за чудовищные злодеяния Галла на Востоке на Констанцию. Мне же всегда казалось, что в этом они стоили друг друга. Но ты сам прошел через все эти ужасы, и кому, как не тебе, судить, кто из них более виноват.

Либаний: Воистину! Первоначально мы возлагали на Галла самые радужные надежды. Я, как сейчас, вижу его первое появление в антиохийском сенате. Сколько было надежд! Молва не ошиблась - Галл действительно был редкостным красавцем, хотя в тот день у него от жары все лицо покрылось сыпью: в нашем душном климате блондины с нежной кожей иногда этим страдают. Однако, несмотря на болезнь, он держался молодцом - казалось, он был рожден для пурпура. Он произнес очень изысканную речь, а позднее меня представил ему мой старый друг епископ Мелетий.

- Ах да, - нахмурился Галл. - Так ты и есть тот самый тип, который учит, что Бога нет?

- Как я могу такому учить, цезарь? Мое сердце всегда открыто богу.

- Либаний просто восхитителен, цезарь. - Мелетию всегда доставляло удовольствие ставить меня в неловкое положение.

- Не сомневаюсь. - Тут Галл подарил меня такой ослепительной улыбкой, что я был просто потрясен. - Заходи ко мне как-нибудь, - сказал он на прощание. - Я сам займусь твоим обращением.

Несколько недель спустя я, к своему удивлению, получил приглашение явиться во дворец. Когда в назначенный час я прибыл, меня провели в большой зал, где на ложах бок о бок возлежали Галл и Констанция.

Посреди зала бились насмерть два нагих кулачных бойца. Оправившись от шока, испытанного при виде этой отвратительной картины, я попробовал привлечь внимание Галла - сначала кашлянул, потом пробормотал приветствие, но тщетно: Галл и Констанция были совершенно поглощены кровавым зрелищем. Всему миру известно: я ненавижу бои гладиаторов за то, что они низводят человека до уровня животного (я не имею в виду тех несчастных, которых заставляют ради потехи сражаться и убивать друг друга). Речь идет о зрителях.

Особенно меня потрясла Констанция. Трудно было поверить, что эта мегера с горящими глазами - дочь Константина Великого, сестра императора и жена цезаря: она скорее походила на очень жестокую куртизанку, хотя куртизанкам жестокость и не свойственна. Однако фамильные черты Флавиев: сильная челюсть, крупный нос, серые глаза - делали ее, вопреки всему, представительной. Глядя на залитых потом и кровью бойцов, она время от времени выкрикивала, обращаясь то к одному, то к другому: "Убей его, убей!", а при каждом особо сокрушительном ударе закатывала глаза и сладострастно вздыхала, будто на ложе любви. Было от чего прийти в ужас!

Мы досмотрели кровавое зрелище до конца - то есть пока один из соперников не убил другого. Бедняга рухнул на пол, а Галл тотчас вскочил с ложа и бросился обнимать окровавленного победителя, как будто тот совершил для него какой-то беспримерный подвиг, потом с противоестественным смехом и ликующими криками он принялся пинать ногами лежащий на полу труп. Он был совершенно не в себе, и я никогда еще не видел лица, обнажающего с такой откровенностью звериную сущность человека.

- Прекрати, Галл! - Констанция наконец заметила меня и поднялась на ноги.

- Что? - Он тупо уставился на нее. Затем он увидел меня, пробормотал: "Ах да" и стал приводить в порядок тунику. Вошли рабы и унесли мертвеца. Сверкая улыбкой, Констанция приблизилась ко мне.

- Мы рады лицезреть в нашем дворце знаменитого Либания, - произнесла она. Я поздоровался с ней, как того требует этикет, отметив, не без удивления, что у нее низкий мелодичный голос, а ее греческий безукоризнен. В мгновение ока фурия превратилась в царицу.

- Отлично, отлично, - пробормотал Галл, его глаза блуждали, как у пьяного. Не сказав больше ни слова, цезарь Востока и его супруга торопливо проследовали мимо меня и покинули зал. Так закончилась единственная аудиенция, которой меня удостоила царственная чета, и это меня совершенно обессилило.

Злодеяния, совершенные этой парочкой в последующие годы, превзошли все, что известно человечеству в этой области со времен Калигулы. Прежде всего, они оба были очень алчны, а Констанции для осуществления ее далеко идущих политических планов требовались горы золота. Чтобы его заполучить, она не гнушалась ничем: в ход шли и шантаж, и продажа государственных должностей, и, наконец, конфискации. Ее алчность не обошла стороной одну семью, с которой я был близко знаком. Там сложилась не совсем обычная ситуация: дочь вышла замуж за очень красивого юношу из Александрии, а ее мать, слывшая очень благонравной матроной, сразу же влюбилась в своего зятя и целый год безуспешно пыталась его соблазнить, пока он не заявил напрямик, что, если она не прекратит своих домогательств, он вернется к себе в Александрию. Горя жаждой мщения, женщина бросилась к Констанции и предложила этой благородной царице значительную сумму денег за то, чтобы ее зятя арестовали и казнили. Констанция приняла подношение, и несчастный юноша действительно был казнен под каким-то надуманным предлогом. После этого Констанция, обладавшая весьма своеобразным чувством юмора, послала моей знакомой половые органы ее возлюбленного с приложением лаконичной записки: "Наконец-то!", и та лишилась рассудка. Этот случай потряс всю Антиохию, и тут-то и начался террор.

Порой казалось, что Галл и Констанция заблаговременно изучили жизнеописания всех знаменитых тиранов прошлого, с тем чтобы, когда настанет их час, повторить вошедшие в историю злодеяния. К примеру, Нерон имел обыкновение, приняв обличье молодого повесы, бродить ночью по улицам

Рима во главе шайки хулиганов. Галл последовал его примеру. Калигула действовал по-иному. Он любил расспрашивать на улице встречных, что они думают о своем императоре и, если получал нелестный отзыв, тут же безжалостно закалывал жертву. Галл перенял и это - во всяком случае, сделал такую попытку, но тут ему не повезло. Не в пример Риму времен первых императоров, Антиохия обладает лучшим в мире уличным освещением, и ночью в городе светло, как днем, - поэтому Галла почти всегда узнавали. Кончилось тем, что преторианский префект Востока Талассий сумел убедить Галла, что цезарю не подобает бродить по улицам ночью и к тому же это небезопасно. Галл сдался и прекратил свои вылазки.

На третий год правления Галла в Сирии случился голод. Когда в Антиохии стала ощущаться нехватка хлеба, Галл попытался установить на зерно твердые цены, чтобы его мог купить каждый. Даже мудрые правители время от времени допускают эту ошибку, и результат подобных мер обычно диаметрально противоположен желаемому. Зерно либо припрятывают, либо его скупают перекупщики и продают втридорога, что еще более усугубляет голод. С этим ничего нельзя поделать, такова природа человеческая. Антиохийский сенат страдает множеством недостатков, но большинство его членов - опытные негоцианты, всю жизнь посвятившие торговле и отлично понимающие механику рынка. Они предупредили Галла, какие опасности таит его решение, но он приказал им повиноваться; когда же они стали упорствовать, Галл послал в зал заседаний сената стражу, арестовал наиболее авторитетных сенаторов и приговорил их к смертной казни.