Сила и жизненность этой абстрактной философской категории — предметная деятельность, основополагающей категории теории исторического материализма, заключается в том, что она, выражая сущность человека, органически связывается с каждым эмпирическим человеком в настоящем, прошлом и будущем, с его повседневными заботами. Вместе с тем категория «предметная деятельность человека», включающая материальное и духовное производство, примыкает к категории «предметная манипуляционная деятельность антропоидных обезьян» (хотя отнюдь и не адекватна последней), что в значительной степени облегчает марксистско-ленинское понимание проблемы антропогенеза и тесно связанной с ней проблемы возникновения первобытнородового строя, как первоначальной естественно сложившейся формы человеческого общества.

Первоначальной основой и главной формой зачаточного производства, следует полагать, было изготовление орудий охоты и собирательства (дубина, рогатины, землекопалки и др.) с помощью одновременно производимых каменных рубящих и режущих орудий. Столь же важной необходимостью была и забота о детях, о продолжении рода. Энгельс называл это вторым видом производства и при этом подчеркивал: «Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей»[63]. Общественный строй жизни древнейших людей, следовательно, покоится в силу первоначальной неразвитости труда и производства на родовых узах. Касаясь «древних общественно-производственных организмов», Маркс отметил природную сущность их общественного бытия, они покоятся, по его мнению, «…на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественнородовых связей с другими людьми…»[64]. Именно в таких условиях неразвитости личности и социальных отношений зачаточные формы домашне-хозяйственной деятельности выступали необходимым условием общественной жизни людей. Домашние производства имели общественное значение в силу несовершенства форм общественной жизни.

Несмотря на развитость охотничьего хозяйства, постепенно достигшего на протяжении палеолита всеобъемлющего значения в жизнедеятельности людей (с помощью его удовлетворялось большинство потребностей людской общины), оно, как и собирательство, оставалось примитивным способом присвоения готовых предметов природы. Обе эти формы примитивного хозяйства, вплоть до возникновения пастушества и земледелия, являлись лишь зачаточными видами производства и не могли выйти за рамки этой формы в силу неразвитости личности и ее потребностей, в силу невозможности возникновения общественного разделения труда, в частности, и из-за редкости населения. Структура палеолитических поселений и жилищ свидетельствует о вплетенности этих первобытных форм хозяйства в лоно единой домашне-хозяйственной жизни.

Именно домашне-хозяйственная деятельность, как предполагает А.Н. Рогачев, в комплексе всех ее форм в значительной степени обеспечивала усложнение и прогрессивное развитие естественных способов добывания средств к жизни и подготовляла тем самым возникновение различных отраслей производственной деятельности: скотоводства, земледелия, ремесла, металлургии. В силу всех этих обстоятельств материальной основой естественно выросших первобытных родовых отношений является общий дом и нераздельное домашне-хозяйственное производство. Вместе с тем структура палеолитических поселений и жилищ позволяет вести исследование в плане поисков многообразия форм распределения произведенных продуктов, так как этого требовали условия их экономного расходования и необходимость сохранения запасов.

Первобытнообщинный способ производства обеспечивает постепенное развертывание и совершенствование необходимых видов производства, обособляющихся в отдельные отрасли лишь в условиях роста населения и возникновения и развития общественного разделения труда и обмена. Развитие труда и сознания человека, усложнение его потребностей, совершается в процессе совершенствования индивида как личности. Сущность первобытнородовых, природных, естественно возникших примитивных социальных (общественных) отношений заключается в преодолении стадности, определяющей характер первобытнородового бытия людей.

Родовой строй является основой первобытного общества и первобытной истории. Но он не изначален. Ему предшествовала эпоха первобытного стада, которую некоторые советские исследователи палеолита синхронизируют с ранним палеолитом (включая сюда и мустьерскую эпоху), а многие — только с самыми начальными этапами раннего палеолита. Такие характерные признаки первобытнообщинного строя, как общий труд и общая собственность на средства производства и на продукты труда, были налицо уже в олдувайскую и в ашельскую эпохи. В этой связи представляют интерес факты, отмеченные А.П. Окладниковым при раскопках грота Тешик-Таш и рядом других ученых при исследовании иных ашельских и мустьерских поселений. Неандертальцы, убивая горных козлов, съедали на месте лишь незначительную часть туши. Самые же лучшие, мясистые части добытого животного приносились в пещеру. Вряд ли одна забота о собственном пропитании заставляла людей переносить такой груз, может быть, на довольно далекое расстояние. Вероятно, тут играло роль естественно выросшее внутри первобытного коллектива чувство солидарности и взаимной помощи (Окладников А.П., 1949).

Какую бы социологическую расшифровку мустьерской эпохи мы ни давали — как последнего этапа развития первобытного стада или как времени существования родовой общины — бесспорным является, что в позднем палеолите родовая община уже была налицо в достаточно выраженных формах. Подробно охарактеризованные и интерпретированные выше (ч. III, гл. 1) долговременные общинные позднепалеолитические жилища Русской равнины (они были представлены в Сибири; см. ч. III, гл. 3) являются ярким свидетельством существования первобытнообщинного строя в целом и родовой общины, в частности, с характерным для нее развитым и многообразным общинным домашним хозяйством. Свидетельствами существования в позднем палеолите материнской родовой общины как в исторической реальности, так и в сознании людей того времени являются и многочисленные находки в позднепалеолитических поселениях Русской равнины (Гагарино, Костенки 1 — I слой, Авдеево, Хотылево 2, Елисеевичи и др.) и Сибири (Мальта, Буреть и др.) своеобразных женских изображений, на большинстве которых были подчеркнуты признаки женщины-матери. Подобные изображения, судя по этнографическим материалам, как правило, связаны с религиозными верованиями и обрядами, характерными для материнской родовой общины (культ женщины — прародительницы и хранительницы родового очага, обряды охотничьей магии и др.; см.: Ефименко П.П., 1953; Замятнин С.Н., 1935; Абрамова З.А., 1970).

Для этого же социального строя характерен и тотемизм, многочисленные свидетельства которого дает палеолитическое искусство (изображения животных, изображения фантастических существ с признаками отдельных животных) и раскопки позднепалеолитических поселений (находки специально помещенных и сохранившихся черепов и других костей разных зверей и т. п.).

Настоящий итоговый раздел, завершающий всю книгу, не ставит перед собой задачу разрешить основные вопросы историко-культурного развития палеолита СССР. Здесь только предпринята попытка подытожить то, что сделано современной советской наукой о палеолите, не выходя за рамки этого. Лаконизм, иногда вынужденная расплывчатость и нечеткость отдельных страниц обусловлены, как мы полагаем, именно данным обстоятельством. Мы стремились все время оставаться на строгом профессиональном уровне советской школы изучения палеолита, у колыбели которой стояли такие выдающиеся и в то же время очень строгие и сдержанные в своей научной методике исследователи, как П.П. Ефименко, С.Н. Замятнин, Г.А. Бонч-Осмоловский, М.В. Воеводский. В то же время при всем обилии неразрешенных или спорных проблем, характеризующих современные представления о палеолите СССР, сопоставление настоящей книги с фундаментальным трудом П.П. Ефименко (1953) и с обобщающим итоговым очерком (Очерки…, 1956) показывает, как далеко ушла вперед за последние 25–30 лет советская наука.