Значит, ты сделан мной.

Воспоминания о голосе за дверью нарушают ход мыслей, но так как в его словах смысла не больше, чем во всем остальном, я возвращаюсь к своим размышлениям.

Если пассажиры еще не проснулись, то, возможно, пустоты регулярно нагревают и охлаждают для того, чтобы уберечь корпус от деформации.

Или чтобы сэкономить энергию.

Колонисты все равно заморожены и, вероятно, хранятся в центре корабля — ведь у внешних стенок за долгие годы пути можно получить значительно более мощную дозу радиации.

Тогда кто разбудил чудовищ?

Я совершаю ошибку — смотрю вниз, и желудок едва не извергает из себя кусок кекса. Затем я сосредоточиваю внимание на цели. Отталкиваться ногами уже не нужно, поэтому я просто подтягиваюсь на руках.

— Откуда взялись караваи и голос за дверью? — Мой голос, отражающийся от стенок огромной шахты, звучит глухо, но успокаивает. — Кто или что такое Управление Кораблем?

Эхо нечеткое, и понять по нему, насколько я продвинулся, невозможно.

Замедление застает меня врасплох. Чтобы не сводило пальцы, я стараюсь не очень сильно хвататься за ступени, и поэтому внезапный толчок и порыв ветра отрывают одну из рук от лестницы. Меня тянет скорее не вниз, а влево, к ближайшей стене. Я вцепляюсь в лестницу руками и ногами и застываю до тех пор, пока сила тяжести окончательно не исчезает. Затем лезу дальше.

Я похож на паука.

Паук.

Слово и заключенный в нем образ существа, движущегося по липкой нити, части паутины, заставляет меня поежиться. Не знаю, кто такие пауки, какого они размера и откуда они взялись. Возможно, моих спутников утащил паук. Но чем больше я исследую обрывки своих знаний, тем больше мне кажется, что пауки слишком маленькие — хотя все равно мерзкие.

Правда, возможно и то, что в этой жизни я тоже крошечный.

Ненавижу неопределенность. Тот, кто разбудил меня — нас, — оказал нам плохую услугу. Зачем мы нужны? Быть может, наше единственное предназначение в том, чтобы нас сметали в сторону, давили, уничтожали — прихлопывали как мух.

Пауки едят мух.

Ой!

Впрочем, пока что мне удалось обогнать холод и выжить. Температура в этой части шахты, похоже, колеблется меньше. Крошечные огни в стенах тускнеют, затем снова разгораются. Интервалы между ними случайные. Вот тебе и постоянство. Здесь тоже ничего не понятно.

Все мое внимание сосредоточено на подъеме, и взгляд на стену я бросаю случайно, когда тянусь, чтобы почесаться и поддернуть штаны. Слева, примерно в метре от меня, на стене царапина. Затем я замечаю множество других царапин — они образуют грубый круг. Также видны несколько глубоких канавок.

Большое существо с сильными лапами цеплялось за стены, борясь с раскруткой. Возможно, вместе с конечностями и всем прочим его длина примерно равна диаметру шахты — то есть около пяти метров. Наверное, оно упало, и его выскребали отсюда.

Над кругом из царапин находится небольшое пятно из неровных линий. Я даю обратный ход и останавливаюсь напротив него.

Это рисунок, сделанный темной засохшей краской — или чем-то другим. Слабый запах чувствовался с самого начала, но я изо всех сил пытался не обращать на него внимания. Снова человеческая кровь.

Используй то, что есть.

Рисунок простой и грубый — даже не рисунок, а опознавательный знак. Огни вновь тускнеют; от напряжения болят глаза. Наконец я цепляюсь за лестницу ногой и дотягиваюсь до стены.

На рисунке изображена пухлая, почти круглая фигура. Возможно, это человек, хотя голова у существа маленькая и круглая, а из черт лица — только линия там, где должны быть глаза. Коротенькие ноги сходятся в точку, ступней не видно. Рядом пятнышко меньше сантиметра в диаметре — отпечаток пальца. Я прикладываю к нему свой палец. Автор рисунка значительно меньше меня — скорее всего уже знакомая мне девочка. Рисовала пальцем, макая его в кровь, — но зачем?

Из тела, словно мешочки, торчат двенадцать грудей — три ряда по четыре. Соски есть только у некоторых. Думаю, рисовать все не было времени.

Я медленно поворачиваюсь. Примерно на полметра дальше едва различимый — словно кровь уже заканчивалась — отпечаток ладошки. Автограф художника.

Существо, которое унесло девочку из камеры наблюдения, на секунду остановилось здесь, царапая стены. И за это время девочка оставила знак — собственной кровью.

Удивляться, бояться или отчаиваться некогда. Я голоден и хочу пить. Двигаюсь дальше. Пытаюсь дышать ровно и ни о чем не думать — и чуть не врезаюсь головой в большую крышку в верхней части шахты. Крышка чуть приподнята с одной стороны, чтобы я мог пролезть.

Я прополз примерно двести метров. Если его корпус такой широкий, как мне кажется, то сейчас я ненамного ближе к центру Корабля, чем был в начале пути. Но шахта закончилась, а я устал и хочу немного расслабиться.

Откуда-то издали доносится еле слышный звук, словно чье-то дыхание. Дыхание самого Корабля. И его сопровождает низкий ритмичный стук бьющегося сердца.

Протискиваюсь между крышкой и краем шахты, затем, легонько постукивая по краю крышки, поворачиваюсь вокруг своей оси, чтобы осмотреться. Я впервые оказался в чем-то вроде комнаты, которая подходит для моего вида людей, обладающих моим видом памяти.

Перевожу дыхание и вытягиваю руку, чтобы затормозить. Пространство над шахтой длинное и узкое. Над полом высокие округлые силуэты… мебель? Как и повсюду, на стенах горят крошечные лампочки, но здесь свет переливается, словно волны в пруду, и мерцание каким-то образом сообщает о том, что Корабль — живой и наблюдает за вами.

Огромное количество информации в моей памяти совершенно не связано с воспоминаниями. Например, запахи. Я чувствую еле уловимый запах гари. Глаза уже привыкли к темноте, однако, чтобы понять, что у комнаты есть верх и низ, что она рассчитана на силу тяжести, мне приходится медленно обследовать каждый закоулок. Я ощупываю предметы, которые принял за мебель, и понимаю, что они неправильной формы потому, что обгорели — или же не оформились до конца. Диваны, стулья, столы… остановившиеся в развитии, словно обгоревшие кустики или деревца. К пальцам липнет маслянистая копоть. Когда-то в комнате случился пожар.

Подплываю ближе к стене. На ней большие пятна копоти. Осторожно, словно обожженную кожу, ощупываю стену, изучаю крошечные ямки на месте сгоревших, мертвых лампочек.

Я удаляюсь от люка шахты, плыву по едкому воздуху к противоположной стене, где замечаю еще одно круглое углубление. Оно приоткрыто; должно быть, люк перекосило от жара.

Если пройти через отверстие, то, возможно, мне удастся попасть во внутреннюю окружность — в кольцо комнат внутри Корабля.

Впрочем, сейчас я хочу только отдыхать. Глотну воды, доем свой каравай и подумаю о том, стоит ли мне съесть и выпить припасы девочки или почитать ее книгу.

На самом деле неизвестно, умею ли я читать.

Перекатывая воду во рту, я парю у обугленной стены, цепляясь ногой за то, что когда-то могло стать стулом. Рядом изломанная поверхность, которая, возможно, пыталась превратиться в стол.

Если что-то придет за мной, я оттолкнусь и уплыву. А если начнется раскрутка, я ее почувствую.

Глаза закрываются.

А, вот ты где. Привет.

В потемневшем поле зрения гладкое, рельефное, серебристое лицо — скорее женское, нежели мужское.

Сначала мне кажется, что я сплю, затем я понимаю, что мои глаза наполовину открыты. На то, чтобы выйти из вызванного усталостью оцепенения, понадобится время. От шока в мышцах покалывает, но все равно нужно еще несколько секунд…

Ко мне тянется серебристая гладкая рука. Прохладные пальцы гладят мои щеки, лоб, ерошат волосы. Лицо склоняется ко мне и застывает, нос к носу, словно разглядывая меня — нежно и с удивлением.

Глаза синие, пустые и бездонные.

Сдавленно вскрикнув, я наконец обретаю контроль над телом и начинаю метаться. Лицо и пальцы растворяются во тьме. Мой кулак натыкается на что-то полутвердое, резиноподобное — предплечье или плечо. Нога все еще цепляется за недосформировавшийся стол, и боль в вывихнутой лодыжке приводит в чувство.