В основном из воды и камня.

Постепенно мне становятся понятны правила игры. Мои знания фрагментарны. Их объединит только сочетание опыта, наблюдений и… чувства вины. Травма. Если я облажаюсь, то обрету новые знания. Выходит, я узнаю очень много, если умру.

Вдруг я понимаю, что частично обошел вокруг «снежка» и теперь могу посмотреть вверх. Увы, ничего не выходит. Я знаю, надо мной что-то новое — еще одна широкая балка, соединяющая другой Корабль с противоположной стороной «снежка». Хотя на самом деле не совсем с противоположной.

И как выглядит та сторона, я тоже не знаю.

Корабли большие, хотя по сравнению со «снежком», разумеется, выглядят карликами — это известно любому школьнику. Снежный ком — словно огромный желток; в нем — все необходимое для того, чтобы доставить нас к месту назначения.

Но мне ведь снилось, что мы уже прибыли. Так сказал Сон.

МЫ!

ЗДЕСЬ!

Очевидно, что нет, и размеры «снежка» это подтверждают — он должен быть израсходован почти без остатка.

Я продолжаю путь. Изредка мне все же удается поднять глаза и увидеть невероятную россыпь огней. Звезды. Вселенная. Призрачно-бледные огоньки. Галактика. Затем я оказываюсь в третьей точке «снежка», где не могу посмотреть наверх снова, потому что я знаю, что там, но не представляю себе, на что это похоже… пока не знаю.

Третий Корабль — точнее, третья часть Корабля. Трио, привязанное к огромной ледяной луне, летит под звездами и облаками.

Нет. Среди звезд. Луна, отмеченная змеиным следом, потерянно бредет среди звезд.

Ненавижу эти галлюциногенные догадки. Разум не игрушка. Мы — то, что мы знаем; знания и воспоминания должны быть упорядочены и легко доступны. Ведь я учитель, в конце-то концов.

Мне нужно помочиться, а еще я очень хочу пить.

Я открываю глаза — на самом деле просыпаюсь. Голова по-прежнему как в тумане. Во сне я понял что-то важное — три Корабля, три части. Мы не там, где должны быть. Все не так, как должно быть.

Перед диваном висит пакет, привязанный бечевкой к моему запястью. Я отвязываю ремень и свободно парю, думая о том, как помочиться в условиях невесомости, шарю в пакете в поисках бутылки с водой.

Затем раздаются крики и вопли.

От шока я описался. Капли мочи вытекают из шортов и разлетаются во все стороны. За пределами шара, в котором я спал, ничего не видно. Я фокусирую взгляд на полупрозрачной поверхности. Раньше ее закрывал слой пыли; теперь на ней красновато-коричневые пятна и подтеки. В конце одного из них отпечаток ладони и длинные следы, оставленные пальцами.

Снаружи быстро движутся силуэты, отбрасывающие тени на поверхности шара. По «домикам» проносится эхо глухих ударов.

Кряканье и птичьи трели невыносимы, но вскоре они прекращаются. Воплей не слышно; девочка молчит — возможно, она сбежала или спряталась.

Я смотрю на вход в пузырь. В отверстие, которое находится сразу за диваном, лезет что-то огромное, красное, извивающееся — вроде бы рука. Она покрыта толстыми щетинками или шипами, а на конце у нее шипастая дубинка. Я хватаюсь за ремень и тяну себя вниз, а затем, обнимая подушки, втискиваюсь в щель между диваном и поверхностью пузыря и сижу там, пытаясь не издавать ни звука.

Красная рука колотит по дивану, пытается добраться до меня. Она знает, где я. Она хочет меня.

И, словно этого мало, я чувствую еще один толчок. Корабль раскручивается; возвращается сила тяжести. Невидимые силы отрывают меня от дивана, и я повисаю на ремне. Мышцы натягиваются по мере того, как нарастает ускорение.

Шипастая рука подается назад — она молотит из стороны в сторону, двигаясь по огромной, страшной дуге. Поверхность пузыря покрывается новыми каплями. Я чую отвратительный, сладкий запах человеческой крови и едва удерживаюсь, чтобы не заскулить. Если я издам хоть звук, то мои рыдания превратятся в вопли, — я точно знаю, что это существо обожает, когда кто-то живой вопит.

Тут я слышу стон. Это не девочка, и не Костяной Гребень — Собиратель, ведь тот крякал, — и возможно, мой пузырь залит его кровью. Снаружи идет бой. Коричневато-красная рука, сжимающая кого-то, размахивается и бьет по пузырю, отчего все скопление дрожит и трясется.

Я выползаю из-за дивана, вновь хватаюсь за ремень и двигаюсь прочь от центра. Вход в «пузырь» почти рядом. Сила тяжести разворачивает его вниз, к периферии Корабля. Надо вытащить себя наружу и спрыгнуть, пока красная рука меня не схватила. Надеюсь, она только одна, а не целый клубок…

Но прежде чем я успеваю что-то предпринять, свет загораживают тени. В отверстие с хрустом проникает что-то темное — сложившись вдвое, ногами вперед. Ладонь, сжатая в кулак, так близко, что едва не касается моего носа.

Я отталкиваюсь от дивана, лечу в сторону и, к своему ужасу, на секунду оказываюсь лицом к лицу с Черно-синим — Толкарцем, который торчит в отверстии, словно пробка. Ему так больно, что он меня не видит. Его веки дрожат, затем закрываются. Рот распахнут.

Рука отходит назад. Тени отступают. Сила тяжести тянет всех нас против часовой стрелки и к периферии Корабля. Я застрял в «пузыре», и сейчас это к лучшему — Черно-синий перекрыл собой вход. Слева в стенке отчетливо видно отверстие, ведущее в другие «пузыри». Оно небольшое — девочка или я пролезли бы, а для существа с шипастой рукой, я надеюсь, оно слишком узкое.

Корабль продолжает раскручиваться.

Тело Толкарца выпадает наружу. Сквозь заляпанную кровью стенку я вижу, как падают сначала его внутренности, а затем и он сам.

Страха я не чувствую. Смерть не имеет значения — это было ясно с самого начала. Я просто пара глаз на тонкой шее, к которой прикреплены мозг и руки-ноги.

Прежде чем ускорение достигает максимума, я переползаю в другой «пузырь» — тот, где раньше была девочка. Сейчас здесь никого нет, и крови не видно. Я нахожу еще один пакет — ее пакет, и быстро перекладываю его содержимое — полбутылки воды и остаток кекса — в свой. Затем возвращаюсь в свой «пузырь». Уцепившись за края отверстия — того, в котором застрял Черно-синий, — я ненадолго зависаю, затем разжимаю пальцы.

Затем мне остается лишь падать, падать по дугообразной траектории. Корабль достигает максимального ускорения прежде, чем я успеваю приземлиться, и я понимаю, что ошибся в расчетах. Едва не пролетев мимо моста, я с размаху встаю на ноги и валюсь на спину. Очень больно. Меня тошнит, и кружится голова.

Надо мной скопление «домиков», а в нескольких метрах, на перилах, — труп Толкарца.

Остальных нигде не видно.

Я встаю и бросаю взгляд на грязный «снежок», который снова проходит над Кораблем. За «снежком» видна еще одна часть Корабля — та, которую я не мог разглядеть во сне. То, что я вижу, то, что не спрятано за твердой коркой поверхности «снежка», напоминает часть длинного веретена — широкое в середине, сужающееся к концу. Сон не обманул: другие части Корабля действительно существуют. Возможно, жизнь там лучше, более упорядочена, чем здесь. Возможно, я смогу туда добраться.

Но думать об этом сейчас без толку.

Я прохожу последние сто метров до края моста. Затем оборачиваюсь и смотрю назад — «наверх», по направлению к центру Корабля, на скопление полупрозрачных «пузырей», которые кто-то превратил в дома — или в ловушки с приманками из пищи и воды.

Созданные тем, кто ждет, пока ты не заснешь.

Несмотря на испуг и неудачное падение, я чувствую, что пища и отдых придали мне сил. Мозг анализирует длинный список фрагментов информации, загадок и проблем, пока не приходит к очевидному решению — неприятному, но вынужденному.

Я разворачиваюсь и иду обратно по мосту — туда, где висит безжизненное тело Толкарца. Одежда ему больше не понадобится. Я стаскиваю его с перил и раздеваю, нашептывая какие-то бессмысленные извинения.

Знал ли он, какое имя дала ему девочка? На ткани удивительно мало пятен крови — особенно если учесть, что его практически выпотрошили. Слово «выпотрошили» мне не нравится, совсем не нравится.