Курултай, устроенный Туракиной, был очень помпезным и по своему блеску намного превосходил «исторический 1206 года» курултай, на котором Чингисхан провозгласил создание монгольского государства. В 1246 году в Каракорум прибыло огромное количество гостей. Здесь находились самые значимые представители монгольской знати. Кроме того, на курултае присутствовали сотни правителей уже покоренных монголами и готовых сдаться земель. Гушусский князек за пиршественным столом мог оказаться рядом с мусульманским ученым-философом из Алеппо или Багдада. Посол Папы Римского Джовани дель Плано Карпини, находясь в толпе счастливчиков, допущенных вблизи лицезреть Великого каана, в своей книге, написанной в результате той поездки, перечисляет представителей «Золотого рода», находящихся у трона. В списке присутствующих рядом с именами Берке, Бури, Ширамуна, Мункэ и Хубилая читаем: «…Сибедей, который у них называется воином…» [31, С. 268]. Заметим, что Субэдэй единственный нечингисид в том перечне вельмож — велик был авторитет сподвижника Чингисхана.

Когда же иноземные высокопоставленные разряженные рабы подползали к трону Гуюка, некоторые из них искали взглядом исподлобья того, кто вообще-то вынудил их ползать по пыльным коврам хотя и огромного шатра, но в духоте и резких запахах, свойственных нескольким сотням людей, недавно слезших с коней. А сам-то Субэдэй узнавал кого из прибывших? У него, бесспорно, была прекрасная зрительная память и уж кого-кого, а Ярослава Всеволодовича он наверняка оглядел. Жаль только, что история не оставила нам прямых свидетельств того, как эти два человека договорились в страшный для Руси 1237 год.

Не было на курултае лишь Бату, тот, поглядывая из-за Тар-бага гая на происходящее в Монголии действо, крепил свой улус, зная, что с Гуюком рано или поздно они сцепятся в смертельной схватке. И первые признаки предстоящего столкновения не заставили себя ждать. Ярослав Всеволодович, главнейший из европейских вассалов Бату, его опора на Руси, на том курултае или сразу же после него был отравлен, здесь все грешат на Туракину. Может, оно и так…

Тем временем стало ясно, Монголия получила то, что получила. Гуюк, и близко не обладая достоинствами своего предшественника — отца Угэдэя, и тем более — даже отдаленно — деда Чингисхана, начал свою карьеру на посту Великого каана с кровавых дел. В ближайшее после курултая время была схвачена фаворитка Туракины Фатима, схвачена и казнена, причем умерщвлена с невиданной для самих монголов жестокостью, ужасные пытки продолжались прилюдно несколько дней, и в конце концов «…Гуюк приказал зашить ей все отверстия в теле, чтобы не позволить никакой части ее души выйти наружу. Затем ее завернули в войлочное одеяло и утопили в реке» [16, с. 311]. Так Гуюк показал, на что он способен, уничтожив Фатиму и еще кучу «врагов народа», среди которых оказался и Тэмугэ-отчигин, младший брат Чингисхана. Едва начав царствовать, он совершил ошибку, которую когда-то (ох, как давно!) совершил анда Тэмуджина Джамуха, сварив заживо несколько десятков пленных. Тогда Степь отвернулась от Чингисханова побратима, но тот благодаря своим немалым способностям еще 15 лет противостоял Есугееву сыну. Однако Гуюк, начав творить мерзости с самой исходной точки своего правления, не обладая и толикой ума Джамухи, совершил поступки, противоречащие Ясе в части разделов о прилюдных казнях, хотя придворные толкователи закона и пытались найти в нем лазейку, дабы оправдать действия своего повелителя.

Но были и другие знатоки Ясы. «Против него (Гуюка. — В. З.) выступили монгольские ветераны, сподвижники его деда…» [12, С. 364], выступили, надо полагать, тайно и факт того, что «сразу после курултая [Субэдэй] вернулся домой в верховья реки Тола» [12, с. 233] говорит о многом. Полководец не желал оставаться даже на почетном месте рядом с новым кааном. Отставка, видимо, была принята без осложнений, так как при дворе Гуюка закрутилась новая карусель политических противостояний; в их результате вскоре скоропостижно скончалась всесильная Туракина, смерть которой также полна загадок. Проще всего обвинить в матереубийстве Гуюка, исходя из того, что до этого он «прошелся» по ее окружению, однако у Туракины было достаточно других влиятельных врагов.

В это время Субэдэй, оказавшись в своем родовом улусе, окруженный почетом и уважением соплеменников, граничащими с благоговейным ужасом, не отказался от активной жизненной позиции, несмотря на то, что ему шел уже восьмой десяток. «До конца своей жизни он тесно связан с Мэнгу-кааном (Мункэ. — В. 3.), особенно в его войнах в Ки гае» [12, с. 288]. Наверное, нет ничего невероятного в том, что Мункэ или еще кто-то из почитающих его огланов и орхонов приезжали к нему в стойбище, в последнюю ставку Субэдэя, испросить совета или просто проведать.

Между тем политическая ситуация в империи продолжала накаляться, энергия, выплескиваемая раньше за ее пределы, ныне обращалась внутрь. Возникла угроза открытого военного столкновения, главными противниками в котором обещали стать каан Гуюк и старший в роду борджигин да-ван Бату. Принимал ли Субэдэй участие в этих разборках? С одной стороны, он не мог преступить Ясы и желать зла своему каану, с другой — его сын Урянхатай в 1247 году «снова был вместе с Бату» [18, с. 241], что говорит о связях Субэдэя через сына со злейшим врагом Гуюка. Хотя по поводу пребывания Урянхатая в улусе Джучи есть мнение, что составители «Юань Ши» что-то напутали [12, с. 290], подобное известие сбрасывать со счетов не следует. Так или иначе, но Субэдэй, поддерживая потомков Толуя и Джучи, находился в оппозиции Гуюку, который зимой 1248 года решился на открытую конфронтацию с Бату. Во главе очень значительных сил он направился на запад и уже вступил в земли Чагатаева улуса, как вдруг «…почил в местности Конхан-Ир[174]» [12, с. 179].

Что послужило причиной смерти этого человека, который волею случая и Туракины оказался хозяином мировой империи, давшей при нем первую трещину, и запомнился лишь деяниями кровавого тирана, уничтожившего своих недавних союзников, также останется тайной. У Гуюка было очень много недоброжелателей, лишь Бату и Соркуктани чего стоят. В прочем, в данной ситуации крайним остается Бату, на него кивают большинство исследователей, как на самое заинтересованное в кончине Гуюка лицо. Они забывают о том, что любой первоклассный монгольский лучник, посылая стрелу на 300 и более шагов, мог рассчитать силу ее удара так, что, снаряженная тяжелым наконечником, пущенная из тугого лука искусной рукой, она, уже падая, находясь на излете, могла ужалить — и ужалить смертельно. Особенно если подсказать ему, в какую сторону направить выстрел…

После того как в марте — апреле 1248 года [12, с. 179] Великий каан Гуюк, говоря словами Джузджани, «…переселился из мира сего и сошел в ад» [38, с. 251], монгольскую державу вновь залихорадило в политической борьбе. Бату и Соркуктани не удалось и в этот раз одержать верха в схватке за власть над угэдэидами, а вдова Гуюка Огул-Каймыш завладела местом, с которого пару лет назад правила Туракина. Начался очередной виток междоусобных склок внутри «Золотого рода», окончания которого Субэдэй-багатуру уже не суждено было увидеть. Участвовать в новом противостоянии чингисидов у него не было сил. Старый воитель после устранения Гуюка мирно завершал жизнь в своем улусе. Видимо, он относился к той категории военачальников, о которых, и конкретно о Субэдэе, Жан-Поль Ру в своем исследовании размышляет: «Монголы все же были привязаны к той степной жизни. После длительных походов они мечтали лишь об одном: возвратиться к себе и жить в своих юртах. Так поступил один из самых крупных монгольских полководцев — Субэтэй, который мог бы управлять странами и народами, но вместо этого скромно окончил жизнь в родной юрте в степи» [59, с. 62].

Да, Субэдэй не стал наместником в покоренных странах, подобно Мухали, Чормагуну или Байджу. Миссия, которая была предопределена ему Чингисханом, заключалась в другом — он готовил почву для следовавших за его туменами правителей. Однако до их прибытия Субэдэй достаточно эффективно, в буквальном смысле, властвовал в завоеванных землях, будь то Китай, Закавказье или Дешт-и-Кипчак. Эффективность той власти основывалась на насилии и терроре, оправдания которым, повторюсь, нет, но навряд ли Субэдэй, истинный последователь Чингисхана и сын своей эпохи, раскаивался перед смертью в кровавых деяниях, принимать самое активное участие в которых ему довелось.