Рассматривая 1236 год как год начала Великого западного похода, принесшего с собой величайшую в истории Восточной и Центральной Европы трагедию для народов, там обитающих, исследователи упускают из виду произошедшее в том же году событие, не соответствующее устоявшимся представлениям о Монгольской империи и способах ее существования. Из «Юань Ши» (цзюань 2): «Весной в начальной луне года биньшэнь (9 февраля — 8 марта 1236 г.). Был дан высочайший указ напечатать бумажные ассигнации („цзяо-чао“) и пустить их в обращение» [12, с. 171]. Остается только развести руками: получается, что на одной стороне континента подданные Угэдэя ходят по локоть в крови, а на другой совершается экономическая реформа[130], о которой в Европе задумаются лишь через века[131]. Эти факты и по сей день заставляют, с одной стороны, ужасаться, а с другой — восхищаться феноменом созданного Чингисханом государства.

Но вернемся в земли булгар, которые были разгромлены, а города их разрушены, после чего, по словам Рашид ад-Дина, «пришли тамошние вожди Баян и Джику, изъявили царевичам (курсив мой. — В. 3.) покорность, были щедро одарены и вернулись обратно» [38, с. 406). Тогда же, зимой 1237 года, был собран очередной совет «принцев» и «эмиров», на котором было решено, что каждый из царевичей пойдет «со своим войском облавой, устраивая сражения и занимая попавшиеся им по пути области» [38, с. 407]. Началась крупнейшая из подобных облав, южный ее фланг упирался в Кавказ, а северный достигал р. Вятки. Целью северной группировки было приведение к покорности финно-угорских племен — мокшей, буртасов, суваров[132] и вотяков[133] [6, С. 351], из «порфирородных», воевавших на том направлении, там присутствовали «сыновья Джучи — Бату, Орда и Берке, сын Угедей-каана — Кадан, внук Чагатая — Бури и сын Чингиз-хана — Кулкан» [38, с. 4–7]. Связующим звеном всей этой гигантской удавки являлся Субэдэй, который направился на правобережье Итиля в пределы Дешт-и-Кипчак. «Весной 1237 года монгольские войска под предводительством Субэдея двинулись в прикаспийские степи и развернулись широкой облавой на половцев» [27, с. 58].

В конце лета 1237 года оба фланга орды, проделав свою кровавую работу, «соединились в нижнем течении Дона» [27, с. 58], где осенью «все находившиеся там царевичи устроили курил тай» [38, с. 407], на котором, скорее всего, и было принято решение поставить Бату джихангиром над всем войском [27, с. 58], но главное — о том, что чингисиды «по общему согласию пошли войной на русских» [38, с. 407]. «Поскольку Субедей намеревался продолжить поход далеко на запад, в киевские земли, а затем Венгрию, он должен был обеспечить безопасность своего северного фланга для будущих операций. Это делало уничтожение власти северорусских князей предпосылкой успеха всей дальнейшей экспансии на запад. Как ни кажется парадоксальным для современного читателя, но… Субедей рекомендовал зиму, как наилучший период военных операций в Северной Руси» [24, с. 58]. Выше уже говорилось о боевых качествах монгольских воинов, закаленных суровым климатом Центральной Азии, и о монгольской лошади, привычной к жесточайшим морозам, поэтому Субэдэй «основным преимуществом зимней кампании» видел «то, что многочисленные реки и озера Северной Руси покрыты льдом, что облегчало операции захватчиков» [24, с. 58]. Замерзшие реки превращались в ледовые дороги, а все русские города стояли на реках-дорогах.

Существует мнение, что Субэдэй «…в сущности, ничем не рисковал, напав поздней осенью 1237 года на северо-восточную Русь. Он понимал — лишь объединенные силы всех русских земель смогут… противостоять воинству, но… однако точно знал (курсив В. А. Чивилихина. — В. 3.), что не встретит их, а разгромит поодиночке» [11, С. 98–99]. Действительно, Субэдэй никогда не отказывал себе в удовольствии бить врагов порознь. И наконец, в той ситуации, которая возникла к осени 1237 года, война была абсолютно неизбежна независимо от того, кто бы ни сидел на великокняжеском столе во Владимире или Киеве, будь то Всеволод Большое Гнездо либо Владимир Мономах. Столкновение обязательно произошло бы. Ходят споры о том, кто победил бы, напади монголы столетием раньше или позже, но, анализируя образцы монгольской дипломатии и действия их полководцев, можно с уверенностью утверждать, что удару орды не смогли бы противостоять ни Святослав, ни оба Владимира, ни прочие… Вопрос заключался бы лишь во времени завоевания. Примером тому Китай, вначале Цзинь и Си Ся, затем Сун, и это притом, что население тогдашней Поднебесной превосходило население Руси не в один десяток раз.

Наконец, армия вторжения была весьма внушительна в своем подушном составе. По предположительной оценке А. Н. Кирпичникова, «…в сражении с войсками русских княжеств и в операциях по захвату городов они (монголы. — В. 3.) обладали 10-30-кратным численным перевесом. Даже объединенное войско нескольких земель не могло противостоять такой армаде…» [58, с. 5]. По поводу численности армий, имевшихся в распоряжении Субэдэя и Бату зимой 1237–1238 годов, можно погрязнуть в бесконечных спорах, но, скорее всего, на Русь тогда ворвалось до 8–9 туменов монгольского войска, в котором количество тяжеловооруженных всадников и воинов, имевших надежный защитный доспех, было гораздо больше, чем во времена битвы на Калке. И это немудрено, так как монголами были захвачены арсеналы всех поверженных ими государств, на них работали оружейные мастерские Китая, С редней Азии. Подготовив для вторжения на Русь очень значительные силы, Субэдэй преследовал еще одну цель: ему необходимо было показать несметность монгольских армий, тем самым деморализуя и устрашая как правящие круги, так и все население страны. И это войско, разбитое на части, было направлено холодным разумом да-цзяна в разные части земель, подвергшихся нашествию, что не создало эффекта самопоглощения, который погубил на бескрайних просторах России великую армию Наполеона.

Наконец, необходимо затронуть очень модную ныне тему, что монголы пришли на Русь чуть ли не как в гости. Ну пограбили, ну сожгли, ну забили телами нескольких десятков жителей колодец в Ярославле, обнаруженный во времена археологических раскопок в 2007 году, а так ничего, хлебом и солью их встречали… Поразительно, как легко трансформируются понятия некоторых ученых и неученых о том нашествии. Надо раз и навсегда уяснить, что это вторжение было самым ужасным и жестоким в сравнении с другими, которые бывали на Руси и в славянском мире до того. Не будем идеализировать русского человека XII–XIII века, что ни говори — «глухое средневековье». Однако во времена расцвета мономашичей[134] в результате усобицы, когда один удельный князь был ослеплен, в том «мрачном» средневековом русском обществе это вызвало волну протеста. Что мы, ромеи, что ли? Теперь представьте ужас, гнев и возмущение, охватившие жителей одного из осажденных монголами городов, наблюдавших со стен за тем, как варвары расчленяют человеческие трупы и в огромных котлах вытапливают из них жир, являвшийся хорошей зажигательной смесью [11, с. 488]… Сказать нечего, кроме одного, скорее всего, этот способ подсказали тем варварам суперцивилизованные китайцы, а как известно, монголы жадно впитывали технологические достижения, помогающие им решать проблемы, возникающие в период боевых действий.

После монгольского погрома Руси в XIII веке, через столетия в России будут совершены страшные злодеяния, к ним, несомненно, относятся эпоха Ивана IV Грозного, «смутное время», многочисленные «пугачевщины», революции или нашествие фашистов. Но то монгольское вторжение по своей жестокости и последствиям впервые разделило историю России на две части — «до» и «после»[135]. После того как Азия, ведомая Бату и Субэдэем, пришла на Русь, через огонь и кровь начало осуществляться практическое слияние двух частей материка, приведшее к появлению государства, которое одним своим концом упирается в Атлантику, а другим — в Тихий океан.