Петя пробрался в сарай и свернулся в своём облюбованном гнезде. Но здесь оказалось ещё хуже — темень такая, что хоть око выколи, а на чердаке всё время что-то шевелится. Дед говорил, что там живут летучие мыши. А вдруг мышь вцепится ему в лицо — ведь говорят, они бросаются на белое.

Нет, Пете не выдержать этой темноты и одиночества. Разве он виноват, что не привык к подобным вещам!

И, уже не пытаясь больше оправдываться даже перед самим собой, Петя выскочил из сарая и пробрался к окошку хаты. Окно было приоткрыто, и он заглянул внутрь. В комнате горела лампа, всё там казалось таким манящим и уютным!

Вдруг яркое пламя осветило всё вокруг, и над головой грянул такой гром, что земля под ногами у мальчика дрогнула. Петя присел на завалинку и обхватил голову руками.

— Слава богу, похоже, что дождик будет, — услышал он голос деда, который что-то делал возле окна.

— А как же Петенька? — с тревогой спросила бабушка.

— Я сарай не запер.

— Не напугается ли мальчонка?

— Вообще он трусоват… Но ничего, напугается — сам придёт.

Хороши, нечего сказать! Бросили одного, голодного в темноте и хотя бы пальцем шевельнули, чтобы помочь ему! Ну ничего, ничего…

Горестные рассуждения Пети прервала новая вспышка молнии. Сейчас грянет гром! Больше не рассуждая и не дожидаясь страшного удара, мальчик толкнул дверь и вихрем влетел в хату.

— А вот и наш бродяга, — весело и добродушно прогудел дед. — Обеда ты не заработал, а повечерять можешь. Ну-ка, бабка, мечи что ни есть в печи! Засиживаться нам некогда — завтра чуть свет на рыбалку, после дождя рыба будет хорошо браться.

Дважды бабушка наполняла миску, прежде чем внук, довольно отдуваясь, встал из-за стола и полез на печь. Дед решил лечь вместе с ним.

Гроза разбушевалась вовсю. Молнии блистали, почти не потухая, гром грохотал с такой яростью, что в шкафу жалобно дребезжала посуда. При каждом новом ударе Петя вздрагивал, но ему уже не было страшно. Его худенькое тело любовно обвила сильная рука деда, и мальчик, чувствуя эту надёжную защиту, успокоился и уже не слышал, как с шумом налетел проливной дождь, застучал крупными каплями в стёкла, а потом гром начал уходить всё дальше и дальше, пока совсем не затих в отдалении…

Утро выдалось чудесное. Омытая грозовым дождём, зелень была особенно свежа. Приятно идти по росистой траве, когда с неё сыплются миллионы сверкающих капель, и там, где Петя проходил, оставался тёмный след среди серебристо-седого ковра. А вот и река. Дед разворошил кучу слежавшейся травы, доставая из-под низу стебли посуше, сделал внуку удобное сиденье.

Петя размотал удочку, подвесил грузило точно так, как у деда, наживил червяка и забросил. Сначала поплавок стоял неподвижно и Петя уже собрался было положить удочку на рогачик, как вдруг по воде прошли едва заметные круги, поплавок тихонько наклонился и опять замер. Мальчик вопросительно взглянул на деда. И, хотя у деда тоже клевало, он придвинулся к внуку и прошептал:

— Нужно выждать… Эта рыба осторожная — ходит вокруг крючка, а наживку не берёт.

Поплавок издевательски медленно кружился на одном месте, то наклоняясь набок, то вздрагивая, как от лёгкого удара, то вновь начинал кружиться.

— Определённо карп, — уверенно заметил дед.

Петя весь напрягся, точно свёрнутая пружина. Рука с удочкой окаменела от напряжения, нижняя губа закушена, а глаза так расширены, будто мальчик пытался сквозь толщу воды увидеть всё, что творилось на дне. И вдруг поплавок исчез так быстро и внезапно, что Петя даже растерялся. Но дед был начеку, его рука быстро протянулась к удочке, и лёгким движением он подсек рыбу.

— Теперь тащи, да не горячись.

Но Пете не нужно было давать команду, он тащил обеими руками и изо всех сил. Возможно, и на этот раз удочка не выдержала бы, если б дед не поставил на неё самую крепкую леску и надёжный крючок.

— Полегче, полегче, Пётр Лексеич, не горячись, води его, води… — приговаривал старик, торопливо вытаскивая свои удочки, чтобы Петя в них не запутался. — К берегу его, по воде, по воде веди…

Рыба упорно сопротивлялась, но мальчик всё же подвёл её к берегу, а затем точно так, как это делал дед, одним быстрым движением выбросил её на траву.

Это был толстый и неуклюжий карп. Его бока блестели жарким золотом, а спина была почти чёрная. Плавники отливали красноватой медью. Петя завизжал, схватил скользкую трепещущую рыбу, прижал её к груди и, не помня себя от радости, начал целовать.

— Вот ты и стал рыбаком, — удовлетворённо зарокотал дед. — Так сказать, получил боевое крещение! Поздравляю.

Но Пете некогда было слушать деда. Руки у него тряслись от нетерпения, он спешил скорее забросить удочку, покамест там, внизу, ещё не расплылись эти замечательные карпы. Но вместо карпа клюнул окунь — тяжёлый радужный красавец в ярко-красном оперении.

А когда рыба стала клевать хуже, мальчик присел у ведра и, прижмурив от наслаждения глаза, запустил руки в воду, чтобы ещё раз ощупать свой первый улов.

— Деда, теперь я сам буду ходить на рыбалку.

— Вот и ладно, — согласился дед. — Мне легче будет, а то скоро начнётся уборочная — рыбалить не придётся.

Доверие деда польстило Пете, и его губы невольно расплылись в гордой улыбке.

За обедом Петя десятый раз рассказывал бабушке, как он «водил» вот этого окуня, как тот чуть не сорвался, а этот карп… Если б только бабушка видела, как он тащил этого карпа!..

— Ничего, ничего, — говорил Петя, торопливо жуя. — Рыбкой я вас обеспечу. А может, ещё и на зиму навялите. Дайте только развернуться.

— Спасибо, внучек, спасибо, — добродушно кивала бабушка. — Теперь я спокойна. А то деда, бывало, не допросишься, чтоб рыбы поймал, — всё ему некогда да некогда.

Говоря это, бабушка положила внуку половину карпа, а заодно и две ложки румяной картошки. Петя уже было потянулся за тарелкой, но в это время раздалось сердитое покашливание деда. Бабушка осуждающе взглянула на старика, но всё же перечить не решилась и выложила картошку назад в сковородку. Петя покраснел и молча принялся жевать рыбу, которая почему-то оказалась совсем не такой вкусной, как он ожидал.

Под вечер дед разжёг «дымарь», достал нож и скребок для чистки восковых наплывов и пошёл проверять пчелиные ульи, которые стояли за погребом под старым ветвистым клёном.

Петя уже давно с нетерпением ожидал той минуты, когда можно будет заглянуть во внутренность улья, жизнь которого ему всегда казалась такой загадочной.

Мальчик присел у летка, наблюдая за работой пчёл.

— Деда, а почему у входа две пчелы точно часовые стоят?

— А они и есть часовые.

Петя недоверчиво посмотрел на деда:

— Шутишь! Что ж они стерегут?

— Свой дом от лодырей и воров.

— Как это — от лодырей? — весело фыркнул Петя, думая, что дед шутит.

— Очень просто. Смотри. — Старик присел рядом, ткнул корявым пальцем по направлению только что прилетевшей пчелы. — Видишь, сколько у неё на лапках и брюшке пыльцы, едва долетела. Вот ей и уважение. Смотри, как часовые ей помогают, как под крылья, точно под руки, подхватывают. Это пчела-трудяга, ей почёт и уважение. А вот эта налегке вертится у летка, внутрь норовит пустой прошмыгнуть — сразу видно: лодырь или воровка.

— А почему воровка?

— Есть и такие. Сами не трудятся, а норовят из чужого улья утащить. Среди людей тоже такие типы наблюдаются.

— А почему пчёлы не все одинаковые? — продолжал любопытствовать Петя.

— Вот эти, толстые, неповоротливые, трутнями называются. Они мёда не носят, а живут за счёт других. Правда, с наступлением холодов эту трутневую братию выгоняют из улика на мороз. У пчёл тоже свой закон: «Кто не работает, тот не ест».

Вряд ли дед хотел напомнить внуку недавний разговор, когда он тоже употребил эти слова, упрекая Петю в лени. Но мальчик всё понял по-своему, и ему опять стало так же неловко, как и сегодня за столом. Н-да… У пчёл, оказывается, такие же законы, как и у людей.